9
Ссылка после пережитого показалась благом. После томительного пути в арестантском вагоне в сопровождении охранников — затерявшийся в лесостепи заснеженный полустанок, идущая рядом с замедляющим ход вагоном, смеющаяся в окно Ируша в белоснежной шубке и шапочке, машущие руками отец с матушкой. Упредили, выехали заблаговременно из Ай-Тодора, чтобы быть в тяжелую минуту вместе, поддержать. Жаль, оставили в Крыму на попечении няни малышку — так хотелось ее увидеть, прижать к груди, тютюшкать, щекотать хохочущую в розовую пяточку.
Они едут обнявшись следом за санями родителей по снежной равнине, без конца целуются.
— Как я за тебя волновалась, боже мой! — гладит она его теплой ладонью по щеке. — Не отпущу больше ни на шаг, слышишь!
Едва высадившись у крыльца усадьбы, они бегут мимо кланяющейся прислуги вверх по лестнице в свои покои, скидывают торопясь одежды, он помогает ей развязать шнуровку на корсете, тянет вниз ажурные панталончики, несет пылающую свою лапоньку к кровати: мир забыт! нет ни страшной ночи с поднимающимся с медвежьей шкуры окровавленным покойником, ни допросов, ни томительной неизвестности, ничего! Только родные ее счастливые глаза, нескончаемая, невозможная нега…
В имение рвутся соседи, прибывшие из Харькова газетчики и фотографы — велено никого не принимать: таково, с одной стороны, предписание властей, с другой — никого не хочется видеть. Исключение сделали для пожаловавшего на другой день губернского прокурора, которому поручено продолжить следствие. Настроившись на тяжелый разговор, он ждет его у себя в кабинете — водевиль да и только! — в комнату вбегает смущенный молодой человек со взбитым коком, мнется, не зная, как приступить к делу, без конца извиняется.
— У меня есть протокол допроса у начальника столичного департамента полиции, — приходит он ему на помощь, — вы можете снять с него копию. Там все мною объяснено.
— Благодарю вас, князь! — с облегчением говорит тот. — Вы меня выручили!
Приглашенный к обеду, с бокалом шампанского в руке произносит спич в его честь, называет защитником трона и отечества. Батюшка, чтобы перевести разговор в другое русло, заговорил об охоте, осведомился, охотился ли когда-либо гость.
— Никогда, представьте, ваше сиятельство, никого не убивал, — слышится в ответ.
В столовой напряженная тишина, все смотрят рассеянно по сторонам.
— Благодарю вас за гостеприимство… — скомкав салфетку и густо покраснев, гость ретируется к дверям. — У меня в городе срочная работа.
Больше его в имении не видели.
Каждое утро после завтрака они с женой на прогулке. Ездят, тепло одевшись, в открытых санях по окрестностям. Морозный воздух, яркое солнце, посеребренные рощи на взгорках — чудо как хорошо!
Земли принадлежали когда-то украинским гетманам — сначала Кочубею, затем Мазепе. После Полтавской битвы пожалованы князю Меншикову, а впоследствии указом императора Петра Второго матушкиному предку, сенатору и генерал-аншефу Григорию Дмитриевичу Юсупову. За полтора с лишним века стараниями наследников и, в значительной мере, трудами отца округа превратилась в образцовое аграрно-экономическое имение. С прибыльными фермами, сахарными и кирпичными заводами, предприятиями по выделке кож и овчины, суконной, кружевной, ковровой фабриками, механическими и ветряными мельницами. На месте бедной деревеньки с курными избами выросла слобода, названная по имени протекавшей рядом речушки Ракитой — с жилыми постройками для фабричных рабочих, дворцовым комплексом посреди великолепного парка с двумя каскадами прудов, Свято-Никольским храмом, несколькими железнодорожными ветками.
— Останемся тут навсегда, Фелюша? — прижималась к нему жена. — Что нам этот ужасный Петроград!
— Гусей будем пасти, — он поправляет выбившуюся у нее из-под шапочки прядку волос. — Я — за плугом ходить.
— С тобой невозможно серьезно разговаривать: все сводишь к шутке!
— Поэтому я так хорошо сохранился.
Они читают вечерами вслух, музицируют. Пишут письма родным и друзьям, он рисует смешные карикатуры — на себя, на батюшку, на Иру, на Ивана. Спать ложатся по-деревенски рано, встают по-городскому — в одиннадцатом часу. Сытный завтрак, сани — «н-но, родимые!».
Прошел Рождественский пост, Сочельник, наступили Святки. В гостиной празднично украшенная елка, остро пахнет хвоей, свечным теплым духом. На пороге ряженые из слободы в заснеженных тулупах: шутки-прибаутки, смех. Гостям подносят по шкалику, вкусно угощают, дарят — девушкам расписные шали и колечки, парням — меховые шапки, рукавицы, кожаные ремни с медными насечками. Неспешная, размеренная помещичья жизнь: день, ночь, сутки прочь. Неожиданная новость о том что в столице беспорядки, на улицах стреляют, введен комендантский час, воспринимается как чья-то неумная шутка. С нетерпением ждут они очередную почту, батюшка развязывает почтовый пакет, хватает первое, что попало в руки, — номер «Русского Слова».
— Бог мой, — восклицает, — ты только послушай!
Сидя на диване, они перечитывали статью аккредитованного в Ставке военного корреспондента ежедневной сытинской газеты.
«В полночь на 3 марта ваш корреспондент, добравшись на дежурном паровозе из Вишеры на ст. Русса, имел возможность встретить царский поезд. Из беседы с окружавшими царя лицами выяснилось следующее. В 3 часа ночи под 10 марта поезд, шедший полным ходом с двумя большими американскими паровозами, прибыл на ст. Вишера, монарх возвращался по телеграмме царицы в Царское Село. Вокруг него не было никого. Были только дряхлый старик граф Фредерикс, комендант царского поезда адмирал Нилов и дворцовый комендант Воейков. Спутники царя много пили, все боялись, что он узнает правду о происходящем в столице. В час ночи возмущенный Цабель заявил Воейкову, что подобная ситуация недопустима, и что если тот не пойдет и не доложит обо всем государю, он сделает это сам. Утомленный царь спал, его разбудили, сообщив: в Петрограде революционеры, студенты и хулиганы взбунтовали молодых солдат и те, отправившись к Государственной Думе, терроризировали депутатов. Родзянко под влиянием Чхеидзе и Керенского им уступил. Город захвачен чернью и взбунтовавшимися солдатами, однако достаточно четырех хороших розг, чтобы их разогнать. С беспорядками, заверил монарха Воейков, можно покончить в два-три дня. Только что получена телеграмма: из Могилева на станцию Дно движется поезд с 700 георгиевскими кавалерами, эти доблестные герои помогут государю беспрепятственно проследовать в Царское Село. «Там вы, ваше величество, станете во главе войск царскосельского гарнизона и двинетесь на Петроград. Взбунтовавшиеся войска вспомнят присягу и сумеют справиться с молодыми солдатами и революционерами!» В этот момент в вагон вошел Цабель. «Вас обманывают, ваше величество! — вскричал. — У меня в руках телеграмма новоявленного коменданта Николаевского вокзала столицы поручика Грекова. Он предписывает задержать ваш поезд на станции Вишера!» Государь вскочил с полки: «Что это? Бунт? Поручик Греков командует Петроградом?!» «Ваше величество, — ответил Цабель, — в Петрограде шестьдесят тысяч войск во главе с офицерами перешли на сторону Временного правительства, то же с московским гарнизоном». «Но почему мне не сказали об этом раньше? — изумился он. — Почему говорят только сейчас, когда все кончено?.. Хорошо, — устало махнул рукой, — если народ потребует, я отрекусь и уеду с семьей в Ливадию, в свой сад. Я люблю цветы». Последний раз ваш корреспондент видел Николая Второго в 4 часа утра на вокзале станции Русса. Царь вышел на площадку вагона землисто-бледный, в солдатской шинели с защитными полковничьими погонами. Папаха была сдвинута на затылок. Он несколько раз провел рукой по лбу и рассеянным взглядом обвел станционные постройки. Рядом, тяжело покачиваясь, стоял совершенно пьяный Нилов, что-то напевал. Постояв недолго, царь вошел обратно в вагон — поезд двинулся в сторону фронта».
— Дожили, мать твою! — швырнул на пол батюшка газету. — Ах вы, сукины дети!
События катились как снежный ком. Что ни неделя — ошеломительная новость. В столице всеобщая забастовка, не работают заводы и фабрики, число бастующих достигло двухсот тысяч. Солдаты отказываются стрелять в манифестантов, поворачивают оружие против полиции и вызванных для пресечения беспорядков казаков. Восстал Балтийский флот, за ним Петроградский военный гарнизон, большая часть города в руках восставших, на улицах и площадях баррикады, с обеих сторон есть убитые и раненые. Создан Временный комитет Государственной Думы во главе с князем Львовым, следом Петроградский городской Совет рабочих и солдатских депутатов, арестовано и препровождено в Петропавловскую крепость бывшее правительство.
И вовсе невообразимое: в своем вагоне в Ставке государь отрекся от престола, передал верховную власть младшему брату Михаилу, тот принять венец отказался. Бывший монарх под арестом, выезд ему за пределы Царского запрещен.
«Не будет меня, не будет империи», — вспомнилось. — «Неужто вещие слова?»
В марте пришли бумаги из прокуратуры: согласно декрету Временного правительства об амнистии политических заключенных он свободен, может ехать, куда пожелает. Собрались наспех, отслужили в день отъезда молебен. Набившиеся в храм окрестные крестьяне утирали глаза: «Отняли у нас царя-батюшку! Как жить теперь будем, барин?»
Поди знай…
В Петрограде творилось немыслимое. Толпы на улицах, флаги и транспаранты, стихийные митинги, по заснеженным улицам несутся переполненные грузовики с солдатами. У дверей хлебных лавок и булочных длинные «хвосты», топчутся на замусоренном снегу перепоясанные крест-накрест платками заводские бабы, инвалиды на костылях — в столице перебои с поставками хлеба. На вокзале, куда прибыл их поезд, на прилегающей площади — хорошо одетые господа и дамы с красными ленточками на отворотах шуб и каракулевых бекешах. Все по виду поборники свободы, ненавистники царизма, пламенные революционеры. Ходят с радостно-умильными физиономиями, братаются со встречными простолюдинами, санными извозчиками — дешевый маскарад! Мату