«Была не была!»
Он кивнул в ответ.
Четверка кавалеров повезла его в экипаже сквозь валивший снег куда-то на Острова. Вошли в ресторан, заказали кабинет, вызвали для настроения цыган. Музыка, шампанское ударили в голову, распаленные мужчины стали позволять себе вольности, он уклонялся как мог, в какой-то миг гусар, изловчившись, сдернул с него маску.
Бежать!
С трудом понимая, что делает, он схватил со стола бутылку шампанского, швырнул в зеркало, побежал к выходу. Крикнул извозчика, назвал Мунин адрес. Только мчась в раскрытых санях по заснеженным улицам, заметил: забыл в гардеробной ресторана соболью шубку, едет полуголым.
О последних его похождениях стало известно отцу, чаша родительского терпения переполнилась — в таком виде батюшку видеть ему не приходилось. Бледен от гнева, голос дрожит. Сказал, что он позор семьи, что место его не в княжеском доме, а в Сибири, на каторге, что ни один порядочный человек не подаст ему руки.
— Вон из кабинета, негодяй! — закричал, топая ногами.
Потакать своим прихотям он не перестал, принужденье рождало желание поступать наперекор: сколько, спрашивается, можно обращаться с ним как с несмышленышем? Он взрослый мужчина, у него любовница-модистка, которой он, по примеру брата, снял квартиру на Васильевском острове, и, кажется, скоро будет возлюбленный.
Однокурсника по гимназии Евгения Соколовского он скрывал даже от брата — между ними была невероятно сложная пора отношений: обоих тянуло друг к другу, оба жили в напряжении, ждали, кто решится первым, откроется в чувствах. Прогулки вдвоем после уроков по Летнему саду, пожатие руки в полутемном зале синема на Невском во время просмотра бегущих по экрану живых фотографий, поцелуй при прощании — все остро переживалось, кружило голову, не давало уснуть до утра.
Событие за событием — голова кругом! Он ужинает в один из дней с друзьями в ресторане, к их столику подходит рослый красавец-офицер в форме императорской свиты: черкеска с узкой талией, кинжал на поясе.
— Князь Витгенштейн, — кланяется. — Позволите?.. — присел рядом на диванчик. — Вряд ли вы меня вспомните, — говорит, — вы были тогда слишком юны. Но, может быть, вспомните обстоятельства нашей встречи, они были довольно необычны. Дело происходило в имении ваших родителей Архангельское…
Его осеняет: «Тот самый, на коне… в столовой!»
— Так это были вы? — не верит глазам.
— Увы, — выразительно клонит голову великан.
О том случае судачила потом вся Москва. Они обедали семейно в большой летней столовой, услышали снаружи топот копыт. Через минуту-другую в зал через распахнувшуюся дверь въехал всадник с охапкой роз в руках, бросил цветы к матушкиным ногам, развернул коня и исчез.
— Это было так удивительно! — говорит он. — Матушка смеялась. Вы мне показались тогда похожим на благородного рыцаря Ланселота.
— А князь, — он выразительно вздыхает, — прислал мне разгневанное письмо с требованием не переступать впредь порога вашего дома. Хотя жест мой был лишь знаком преклонения перед красотой и обаянием вашей чудесной родительницы, образ которой я ношу по сей день в своем сердце.
Он просидел в их компании до конца вечера, много пил, не пьянел.
— Как вы похожи на свою матушку! — произнес прощаясь.
На другой день телефонировал ему в Царское, спросил разрешения приехать. Он ответил, что живет у родителей и что, учитывая прошлые обстоятельства, визит его не вполне удобен. Князь предложил увидеться в городе, он дал согласие. В назначенный вечер поехали к цыганам — любимец женщин, записной кутила и бретер Грицко Витгенштейн пил стакан за стаканом, говорил с душевной грустью, что по сей день не может забыть его матушку, совершенно потрясен его сходством с нею, хочет с ним встречаться.
Он ему все больше нравился. Стоило огромных усилий удержаться, ответить, что уже имеет привязанность и что дружба между ними невозможна. Больше они не виделись.
3
В кабинете отца кипы непрочитанных газет — сам он в составе военной инспекции в Маньчжурии. Устроившись на диване, он просматривает номера «Русского Слова», «Новостей дня», «Руси», «Гражданина», «Правительственного вестника». Тоска смертная, каждый день одно и то же: напряженные отношения с Японией, забастовки, аграрные волнения, социалисты, бомбисты… О-о, интересно: в понедельник велосипедные гонки в Стрельне — надо будет съездить. Отличный повод обкатать только что привезенный из Берлина «Мерседес Даймлер» с шофером-австрийцем… Что там, в синематеке? Ничего нового: «Прибытие поезда», «Вид харьковского вокзала с находящимся на платформе начальством», «Коронование Николая Второго»… В Мариинском театре — бенефис Матильды Кшесинской: вариации из «Арлекинады» Дриго и «Времен года» Глазунова. Танцуют Ольга Преображенская, Юлия Седова, Аннушка Павлова («иду обязательно, недавно познакомились, мила необыкновенно!»)… Объявления…Итальянские граммофоны… улучшенные фотоаппараты «Кодакъ»… средство от геморроя…духи «Драпле», пудра «Леда»… Ой, умереть!
— Маман! — врывается с раскрытой газетой в малую гостиную, где она вышивает для успокоения нервов гладью. — Вы только послушайте!
— Что, мой друг? — отрывает она взгляд от работы.
Вскинув голову на манер чтеца-декламатора, он читает:
«Кривые уродливые носы могут быть улучшаемы и исправляемы… вы слышали? «улучшаемы и исправляемы»! тайно у себя дома!»
Оба весело смеются.
Ему шестнадцать — взрослый мужчина. Ознаменовать его совершеннолетие отец решил на свой манер: всей семьей они едут в Саровскую пустынь в Тамбовской губернии, на церемонию обретения мощей и канонизацию почившего семьдесят лет назад преподобного старца Серафима. На торжествах ожидают государя с супругой, членов Двора, министров.
В поезде по просьбе отца он читает вслух жизнеописание святого старца. О его благочестии, случавшихся с ним в разное время чудесах. Поднялся с матерью на недостроенную колокольню, оступился, полетел вниз с высоты в тридцать пять саженей, рухнул на землю. Люди в ужасе, бегут, чтобы поднять труп несчастного юноши, а он встал на ноги, отряхнулся — цел и невредим! Много раз после этого, подвергаясь смертельной опасности, чудесным образом бывал спасен. Вступив восемнадцатилетним в Саровскую обитель, посчитал монастырскую жизнь недостаточно суровой, удалился в пустынь…
— Недостаточно суровой, подумай только, Феликс! — с чувством говорит отец.
«Пятнадцать лет Серафим провел в отшельничестве, — продолжает он читать. — Постился и молился. О творимых им чудесах знала вся Россия, в убогую его келью стекались с просьбой о помощи тысячи паломников. Он всех принимал, утешал, наставлял, исцелял. Окрестные жители приносили ему еду, он большую часть скармливал зверям и птицам, с которыми был дружен. Проведавшая его как-то игуменья соседнего монастыря обмерла от страха, увидев на пороге лежащего медведя — старец заверил ее, что зверь безобидный и носит ему всякий день из лесу мед»…
— Как медведь носил ему мед? — не выдерживает он. — В лапах?
— Читай, пожалуйста! — прикрикивает отец.
Одно место в жизнеописании заставило его задуматься. В келье после смерти Серафима Саровского нашли рукопись, которую после ознакомления сожгли по постановлению Святейшего синода. Один рукописный листок из нее, однако, чудом уцелевший, был сохранен монахами. В нем старец писал, что будет канонизирован в присутствии царя и царской семьи и что вслед за этим на русскую землю обрушатся беды, потекут реки крови. Несчастьями этими Господь пожелает очистить народ от созерцательства и лени, явить миру пример христианского смирения и христианского мужества.
«Не о войне ли с Японией речь?» — думает он.
Отец вернулся из командировки в Маньчжурию встревоженным, долго о чем-то беседовал с матушкой за закрытыми дверями. В газетах неутешительные новости: японцы в спешном порядке модернизируют армию и флот, отказываются от ранее подписанного соглашения о передаче России прав на Ляодунский полуостров, всеми силами препятствуют русскому освоению Маньчжурии. Настроение в обществе шапкозакидательское: пусть только сунутся — разделаем косоглазых как бог черепаху.
В России — торжества: ее величество государыня Александра Федоровна разрешилась от бремени сыном. В третьем часу дня со стороны Петропавловской крепости раздались артиллерийские залпы, по Неве в сторону Петергофа, где происходило крещение нареченного Алексеем наследника престола, потянулись разукрашенные флагами и гирляндами цветов катера с приглашенными гостями — родители были в их числе. На улицах, бульварах столпотворение: люди штурмуют газетные киоски со свежими новостями о состоянии здоровья государыни и младенца, добровольные чтецы читают вслух, взгромоздившись на скамьи, газетные телеграммы. Вечером они с братом присутствовали на симфоническом концерте в саду «Аквариум» — разгоряченная публика остановила игру оркестрантов, потребовала встреченного криками «ура!» государственного гимна.
Они собираются в Москву. Художник Валентин Серов уже несколько лет пишет их портреты, выехал заблаговременно в Архангельское, чтобы продолжить работу, телеграфировал, что прибыл на место, ждет. И — надо же! — накануне отбытия сюрприз: забастовали железнодорожные служащие! В Москву, не дойдя до столицы, вернулись два пассажирских поезда. Скорый и курьерский, напротив, направлявшиеся в первопрестольную, дойдя до станции Тверь, возвратились обратно в Петербург.
Взбешенный батюшка разговаривает по аппарату с управляющим Николаевской железной дорогой, из кабинета доносится его голос:
— Что там у вас, милостивый государь, за бедлам? Не ведаете, как поступают с забастовщиками? Слово «локаут» вам знакомо, надеюсь?
Через два дня движение на дороге восстановлено, поезда идут по расписанию. Они в Архангельском — лучшем месте на земле! Все как всегда: наплыв гостей, беготня репортеров и фотографов, обеды, спектакли в домашнем театре, прогулки по окрестностям. Войдя в библиотеку, вспомнил, как много лет назад, в дни коронационных торжеств, встретил здесь румынскую княгиню Марию, гостившую в имении с супругом, будущим королем Румынии Фердинандом. Стройная, с поразительным взглядом серо-голубых глаз, она потрясла тогда его детское воображение. Ходил за ней тенью, думал неотрывно. В то утро, когда он стоял у порога, мешая ей выйти, она смеясь поцеловала его в щеку. Что с ним творилось! Ходил как помешанный, вечером наотрез отказался умываться…