– Не говори ничего такого, что позволит им тебя обвинить! – сразу же сказал он. – Взвешивай каждое слова, дочка!
Татьяна ничем не показала, что услышала отца: она смотрела на Леру, как кобра глядит на мангуста, понимая, что у нее нет шансов выйти победительницей из схватки, но все же надеясь на чудо. А еще было очевидно, что от отца она этого чуда не ждет!
– Таня, твоя мама призналась в убийстве, – с ходу выпалила Лера, внимательно наблюдая за реакцией допрашиваемой. Татьяна так и подскочила.
– Неправда! – воскликнула она. – Мама не могла!
– Не могла признаться или не могла убить? – уточнила Лера.
– Не отвечай! – процедил прокурор.
– Ни то, ни другое! – ответила девушка, даже не глядя в его сторону. – Да у нее не было на это ни единой причины!
– Тут ты ошибаешься, была одна, и очень весомая!
– Какая?
– Не смейте! – прошипел Рогов.
– Вы сами пожелали присутствовать! – напомнила Лера. – То есть ты не знаешь, почему твоя мама могла желать смерти Катерине? – снова обратилась она к девушке.
– Да не было у нее таких причин, я клянусь!
– Видишь ли, Таня…
– Замолчите! – пролаял прокурор. – Замолчите сейчас же, или этот допрос станет вашим последним!
– Никита Терентьевич, вы помните, что наша беседа записывается? – задала вопрос Лера, бесстрашно глядя ему прямо в глаза. – И ваши угрозы – в том числе! Я думаю, ты говоришь неправду, – она снова перевела взгляд на Татьяну. – Мне кажется, ты прекрасно обо всем знала, и вы с матерью сговорились устранить Уткину, одним махом решив все ваши проблемы!
– Нет, мы ни о чем не договаривались! – в отчаянии закричала девушка. – Да, у меня были разные мысли по поводу Катьки…
– Молчи! – схватил ее за локоть отец, но Татьяна выдернула руку.
– …но я не смогла бы убить человека, понимаете?! – закончила она свою фразу. – И мама, она ни за что бы…
– Ни у тебя, ни у нее нет алиби, – возразила Лера.
– Мы были дома, обе!
– Это ложь, и ты это знаешь: твоя мать во время убийства отсутствовала, что лишает алиби так же и тебя.
– Алиби? Хорошо… пусть он выйдет!
– Что? – одновременно вопросили Лера и прокурор, не веря в то, что только что было произнесено.
– Я хочу, чтобы папа вышел! – на этот раз громко и четко проговорила Татьяна.
– Я никуда не пойду! – воспротивился Рогов. – Дочка, ты понимаешь, чего добьешься? Тебя на нары закатают, да еще и вместе с матерью!
– У меня есть алиби, но я расскажу о нем только ей, – она кивнула в сторону Леры. – Выйди, пап, пожалуйста, хоть раз сделай, как я прошу!
– Но я…
– Я вынуждена просить вас покинуть допросную, Никита Терентьевич, – сказала Лера. – Вы мешаете проведению следственных действий, препятствуя подозреваемой предоставить алиби! Вы узнаете обо всем позже… Если, конечно, Татьяна захочет.
Лера видела, что прокурор ищет причину, чтобы остаться вопреки желанию дочери, но не находит аргументов.
– Таня, – обратился он к девушке, – помни, что каждое твое слово будет истолковано против тебя!
– Это неправда! – заявила Лера. – Оно будет истолковано адекватно. И тебе зачтется чистосердечный рассказ, можешь быть уверена!
Рогов помешкал еще немного, но, осознав наконец, что выхода у него нет, покинул помещение. Оставшись наедине с Татьяной, Лера сказала:
– Ну вот, его нет: что ты хотела рассказать?
– Я действительно отсутствовала дома в тот вечер, а мама… она, наверное, просто хотела меня прикрыть, поэтому соврала.
– Где ты находилась в момент убийства Уткиной?
– Я была… с одним человеком.
– С кем?
– Мне обязательно говорить?
– Разумеется, ведь он и есть твое алиби – при условии, конечно, что сейчас ты говоришь правду!
– Я правду говорю… Господи, вы просто не представляете, каково это – расти в семейке вроде нашей!
– Знаешь, огромное число людей живут в гораздо худших условиях, чем ты, так что, полагаю, тебе грех жаловаться!
– Вы не понимаете, дело ведь не в деньгах… хотя и в них тоже, ведь папа – государственный служащий, взяток не берет, никого не «крышует», а поэтому у нас не так-то все… Нет, проблема не в этом, а в том, что отец привык всех контролировать, он относится к членам семьи, как к своим подчиненным, и требует, чтобы мы следовали его правилам!
– И мама?
– Да. Но она не возражает: так повелось со дня их свадьбы, и она согласилась со всеми папиными условиями. Для нее, наверное, они не так уж плохи: он запретил ей работать, чтобы она занималась нами, мной и братом, то есть – и уж она, будьте уверены, взялась за нас не по-детски! Я, к примеру, должна была учиться только на «четыре» и «пять», каждая тройка – повод для скандала…
– С мамой?
– Да нет, с отцом. Он усаживал меня напротив себя и, буравя взглядом, начинал задавать вопросы: почему я получила плохую оценку, что вызвало проблему, что нужно, чтобы ее исправить, и так далее!
– Разве это не доказывает, что папа принимал живое участие в твоем воспитании?
– Это было не воспитание, а допрос! Допрос с пристрастием, а то и настоящий судебный процесс, во время которого я была подсудимой, а он – прокурором и судьей! Это могло длиться по полчаса, по сорок минут, понимаете? А потом я получала свое наказание: к примеру, не просто сделать домашнее задание, а сначала написать все на черновике, дать ему на проверку, после чего следовало переписать его начисто несколько раз и отдать маме, чтобы проверила она. У меня не было ни минуты свободного времени: фехтование, баскетбол, репетиторы по английскому и французскому, плавание, танцы, и в то же время папа ни разу не пришел ни на отчетный концерт, ни на важные соревнования, довольствуясь мамиными докладами! Когда родился брат, я обрадовалась, надеясь, что теперь он перетянет часть внимания отца на себя, и я смогу вздохнуть свободно… Но я ошиблась – стало еще хуже!
– Почему?
– Да потому, что я стала для него как бы отрицательным примером: папа все время учил его на моих ошибках, приговаривая, что вот так, как твоя сестра, поступать нельзя, она неправа тут, неправа там и, если он попытается вести себя, как я, из него точно так же не выйдет ничего путного!
Лера попыталась представить себе, каково это – находиться под постоянным давлением, когда тебе предъявляют завышенные, заведомо невыполнимые требования, и не смогла: мать не особо контролировала их с Элькой в школе, и, возможно, поэтому сестры учились вполне сносно, и у учителей никогда не было к ним претензий. Она больше заботилась о том, чтобы они были одеты, обуты и накормлены, а о духовном предоставляла заботиться школе, с чем та благополучно справлялась.
– Отец бил тебя? – спросила она.
– Никогда! – возмутилась Татьяна. – Но лучше бы бил, честно… Лет в четырнадцать я поняла, что полностью его разочаровала. Папа по-прежнему контролировал все мои действия, но было очевидно, что он не ожидает от меня ничего хорошего. Я стала хуже учиться, но он не сдался и в старших классах нанял мне репетиторов по всем предметам, необходимым для сдачи ЕГЭ. Я сдала с грехом пополам, и ему пришлось воспользоваться своими связями, чтобы все-таки пропихнуть меня в универ на юрфак… Но меня-то никто не спрашивал!
– Ты не хотела поступать? – спросила Лера. Она пока не понимала, почему девушка рассказывает ей все это, однако не хотела ее прерывать, чтобы не упустить что-то важное. А в том, что это важно, она не сомневалась.
– Нет, конечно! У меня никогда душа не лежала к юриспруденции!
– Ты хотела заниматься чем-то другим?
– Да, но… я не знаю, чем, у меня ведь не было возможности выбирать! Может, я пошла бы в медицинский, или на журналистику… но я не желаю всю жизнь возиться с преступниками или торчать в какой-нибудь нотариальной конторе, перекладывая бумажки, я хочу иметь интересную профессию… Ой, простите, я не хотела!
– Да все в порядке, – улыбнулась Лера. – Я с тобой совершенно согласна: жизнь у нас одна, и поэтому нужно посвятить ее тому, что тебе по-настоящему нравится!
– А вам вот нравится…
– «Возиться с преступниками»? Да, представь себе! Но если тебе не нравится, значит, и не надо: нет ничего хуже, чем специалист, которому не нравится его работа.
– Папа этого не понимает, не хочет понять!
– Ты собиралась рассказать об алиби, – напомнила Лера, боясь, что душеспасительная беседа не приведет к необходимому результату.
– Да, я… я помню. Так вот, когда я все-таки попала в универ, то рассчитывала, что теперь меня наконец оставят в покое и переключатся на малого… ну, на младшего брата. Я даже хотела в общежитии жить, но, во-первых, родители встали на дыбы, а самое главное, оказывается, местным это не разрешено, потому что не всем иногородним мест хватает. Но все-таки жизнь в вузе повеселее и посвободнее, чем в школе, да и родичам меня сложнее контролировать.
– И ты слетела с катушек?
– Ну, в общем… в общем, можно и так сказать. Впервые в жизни я получила относительную свободу, понимаете?! Все как-то закрутилось, завертелось, новые друзья, развлечения… Никаких тебе кружков, хождения за ручку с мамой и прочего детского сада!
– Ты впервые попробовала наркотики?
– Ой, да разве это наркотики? Так, «травка», парочка «колесиков» – на это не подсаживаются!
– Вот тут ты ошибаешься, Таня: зависимость никогда не начинается сразу с героина. Сначала «трава» и таблетки, а потом эффект от них постепенно ослабевает, и душа просит чего-то позабористее. Кстати, некоторым и «травки» достаточно – все зависит от особенностей организма. Это как с алкоголем: кому-то и ведра мало, а кого-то с полстакана «развозит»… Так что ты зря балуешься, завязывай!
– Ладно, постараюсь… Короче, я редко ходила на пары, а у нас один препод есть, Куликов, он на первой лекции сказал, что станет нас отмечать и ставить «минусы» за каждый пропуск лекции или семинара. Если у кого-то к концу семестра окажется больше трех пропусков, он не допустит до зачета, и, соответственно, плакала сессия!