При этом будущее великого князя Николая Константиновича, племянника императора Александра II, было блестящим. У него были замечательные учителя, в числе которых известный профессор К.П. Победоносцев. Николай Константинович, или, как его называли родители, – Никола, стал первым из великих князей, закончивших Академию Генерального штаба.
Став самостоятельным, Николай Константинович окунулся в бурную жизнь света и полусвета[733]. Тем не менее, он принял участие в Хивинском походе, по окончании которого император вручил племяннику золотую саблю с надписью «За храбрость» и пожаловал чин полковника (22 июля 1873 г.).
Однако блестящее начало карьеры не помещало царскому племяннику в апреле 1874 г. похитить из спальни матери драгоценности. Это были бриллианты, так называемое «сияние», которое украшало свадебную икону родителей. Отец вора великий князь Константин Николаевич записал в дневнике 10 апреля 1874 г.: «На одной из наших свадебных икон отодрано и украдено бриллиантовое сияние, и что с другой попробовали то же самое, но безуспешно и только отогнули»[734].
Хронология этого из ряда вон события была следующей:
9 апреля 1874 г. вечером в Мраморном дворце великой княгиней Александрой Иосифовной была замечена пропажа бриллиантовой звезды со святого образа, находившегося в ее спальне.
10 апреля 1874 г. Николай Константинович, «узнав» о случившемся от отца, выразил удивление и сообщил при этом, что у него в это же время пропала коллекция золотых медалей. Константин Николаевич предложил дать знать полиции об этом. Николай Константинович изъявил готовность последовать этому совету[735]
11 апреля во время обеда Константин Николаевич спросил сына, заявил ли он в полицию, на что тот ответил отрицательно, но обещал последовать совету отца. Вернувшись домой, он действительно послал своего адъютанта к обер-полицмейстеру.
12 апреля 1874 г. пропавшие бриллианты нашла полиция, причем было установлено, что еще 8 апреля бриллиантовую звезду и золотые медали приносил закладывать в ломбард адъютант Николая Константиновича капитан Варнаховский. Однако вещи в тот день не приняли по причине позднего времени, но 9 апреля он все же заложил их в ломбарде.
13 апреля Николай Константинович, будучи у своей любовницы Фанни Лир, велел собрать все, что у нее было ценного и отдать на хранение в американское посольство, кроме того, он дал ей подробные наставления, как она должна поступать в случае обыска.
15 апреля в 9 часов утра Константин Николаевич пригласил сына и в присутствии Санкт-Петербургского градоначальника генерал-адъютанта Ф.Ф. Трепова допросил капитана Варнаховского по поводу заложенных им в ломбарде вещей. Адъютант Николая Константиновича «как было дело, не объяснял». В это же день в 12 часов Николай Константинович заявил отцу, что бриллиантовая звезда была принесена ему в дом какой-то неизвестной старухой и была куплена у нее Варнаховским. В 13 часов Константину Николаевичу было сообщено, что Александр II решил передать дело о продаже бриллиантовой звезды шефу жандармов П.А. Шувалову, причем великому князю Константину Николаевичу было предоставлено право решать, давать ли делу дальнейший ход или прекратить его производство. В 18 часов Константин Николаевич вторично беседовал с сыном, спрашивая его, следует ли продолжать начатое дело, но Никола настаивал на производстве дальнейшего и притом самого строгого и публичного расследования.
Хорошо известно, что у П.А. Шувалова и великого князя Константина Николаевича были серьезные разногласия на политической почве. Однако, как писала впоследствии М. Клейнмихель, намерения Шувалова, в этой щекотливой ситуации «были самые благожелательные… Весьма бережно сообщил он Великому Князю, что полиция уверена в том, что бриллианты похищены Николаем Константиновичем. Он прибавил, что это обстоятельство должно во что бы то ни стало быть заглажено и, что он нашел лицо, согласившееся за большую сумму даже взять на себя вину». Константин Николаевич не смог смириться с обвинениями в адрес сына, несмотря на всю их очевидность, и видел в этом политическую интригу, заявив Шувалову: «Вы все это изобрели лишь для того, чтобы распространять клевету о моем сыне, ваша жажда мести хочет его обесчестить. Я позову Николая, и посмейте в его присутствии повторить ваши обвинения»[736].
После разговора с шефом жандармов в ночь с 15 на 16 апреля Константин Николаевич еще раз пригласил сына и в присутствии П.А. Шувалова сообщил ему, что бриллиантовая звезда и медали были заложены в ломбард капитаном Варнаховским по его собственному приказанию. Никола, не смотря на неопровержимые улики, не изменил своих показаний. В этот же день 15 апреля арестовали Фанни Лир, и у нее, по приказу П.А. Шувалова произвели обыск.
16 апреля Никола уже находился под домашним арестом. Он слег в постель, жалуясь на «тоску и головную боль».
17 апреля лечащий врач арестованного И. Морев доложил Константину Николаевичу, что некоторые наблюдения из походной жизни во время Хивинского похода и душевные волнения последнего времен дают повод предположить «существование серьезного нервного расстройства» и просил пригласить для совещания врачей и специалиста по нервным и душевным болезням.
События этих апрельских дней тяжело переживал Александр II, расценивая их как «семейное горе». Военный министр Д.А. Милютин упоминал в дневниковой записи за 18 апреля, что император был глубоко огорчен, что «он не мог говорить без слез о позоре, брошенном на всю семью гнусным поведением Николая Константиновича». По мнению царя, самым неприглядным в этой истории было то, что Никола «не только упорно отпирался от всех обвинений, но даже сваливал вину на других, не состоящих при нем лиц». В этот день царь еще колебался между намерением исключить Николая Константиновича из службы с заключением его в Петропавловскую крепость и медицинским диагнозом, необходимым для того, чтобы «сохранить лицо». По свидетельству Д.А. Милютина: «Речь шла о том, чтобы освидетельствовать умственные способности преступника: поступки его так чрезвычайны, так чудовищны, что почти невероятны при нормальном состоянии рассудка. Может быть, единственным средством к ограждению чести целой семьи царской, было бы признание преступника помешанным (клептомания)»[737].
Тяжело переживал эти события и отец Николы великий князь Константин Николаевич. В это день он записал в дневнике: «Я могу быть отцом несчастного сумасшедшего сына, но быть отцом преступника, публично ошельмованного, было бы невыносимо и сделало бы все мое будущее состояние невыносимым»[738]. Вместе с тем именно в этот день было принято «после долгих колебаний» политическое решение дождаться освидетельствования преступника докторами и затем, «каков бы ни был его результат, объявить его для публики больным душевным недугом» (курсив наш. – Авт.).[739]
К 19 апреля 1874 г. решение было уже принято, поскольку, по словам Милютина «Три врача (Балинский, Карель и Здекауер) освидетельствовали преступного великого князя и доложили государю, что в речах и поступках Николая Константиновича нашли что-то странное: он не только не опечален всем случившимся, но шутит и кажется совершенно равнодушным. Ему объявлено было, что он лишен чинов и орденов и будет в заточении без срока. И это принял он совершенно равнодушно. Государь в семейном совете решил признать Николая Константиновича психически больным»[740]. Необходимо подчеркнуть, что окончательное решение о диагнозе было принято самим царем на семейном совете. Оформление этого решения с медицинской и юридической стороны заняло несколько месяцев.
Современники задавались вопросам, что могло толкнуть Николу к похищению бриллиантов относительно небольшой стоимости, когда он сам обладал огромным состоянием. Общественное мнение было единодушным – клептомания. Но в официальных документах это заболевание не упоминается. Речь идет только о «признаках душевного расстройства». По мнению специалиста по нервным болезням И. Балинского, которого А.Ф. Кони называл «отцом русской психиатрии»[741], о клептомании не могло быть и речи. В одном из документов, составленным, по-видимому, И. Балинским, упоминалось, что в обществе «говорилось почему-то об одном предметном помешательстве (клептомания), тогда как оно здесь совсем не имело места»[742].
В это время с Фанни Лир велись переговоры о сумме, за которую она согласилась бы уступить обязательство великого князя на 100 000 руб. и его духовную, хранившуюся в американском посольстве. Она писала, что именно император приказал выполнить все обязательства великого князя полностью, но тем не менее переговоры продолжались, и она «согласилась получить только половину вышеназванной суммы»[743].
Для принятия окончательного решения по делу Николая Константиновича 12 сентября 1874 г. было создано Совещание во главе с министром Императорского двора графом А.В. Адлербергом. 28 ноября, 3 и 7 декабря 1874 г. состоялись заседания специально составленного совещания, в деятельности которого приняли участие виднейшие сановники[744]. Именно они должны были юридически оформить официальное безумие Николая Константиновича и определить его дальнейшую судьбу. В результате великого князя официально признали душевнобольным, и над ним назначили опеку. Затем великого князя сослали, и он пробыл в ссылке в различных городах России вплоть до своей смерти в начале 1918 г., т. е. 43 года.