идет по-прежнему впереди, его ветхая рубашка и фута неопределенного цвета посерели. У машины мы прощаемся. Каждый пожимает его деревянные пальцы, благодарит, и он улыбается удовлетворенно, как человек, выполнивший свой долг.
— Снова едем по пустыне, но, видимо, местность мало-помалу поднимается, потому что дышать стало легче. Незаметно, как-то исподволь, начинается горный район. Шоссе доживает последние километры. По обе стороны взгляд упирается в холмы и скалы, которые то приближаются, то снова шарахаются от нас. На скале слева хорошо видны развалины огромного глинобитного дворца, построенного, если верить нашему другу, коренному аденцу Мухаммеду, в XII веке. Сворачиваем в сторону, автомобиль переваливается с боку на бок на разъезженном проселке и выезжает к неглубокой речке. До дворца далеко, и дороги на том берегу нет. Остается только разглядывать его издали, пытаться представить этот дворец внутри: переходы из комнаты в комнату, неровные однотонные стены. Здание окончательно стало частью неживой природы, в сумерках его трудно различить с дороги и можно принять за скалу причудливой формы. Речка, протекавшая когда-то у его стен, осталась такой же быстрой и мелкой, так же спешит пропасть в песках, каждое мгновение повторяя форму неподвижных вечных камней, которые составляют ее русло. Посреди потока в сотне метрах от нас происходит купание маленького танка, задравшего к небу куличий нос. Солдаты с натугой возятся у него под брюхом, отмывают бока, их босые ноги мерзнут в холодной воде, и они время от времени выходят на берег погреться.
Мы продолжаем путь. Скалы теперь постоянно рядом. Масляной краской на них сделаны крупные надписи — цифры, английские имена. Несколько лет назад здесь не было тишины. Сотни вооруженных людей проезжали на тяжелых грузовиках и бронетранспортерах с пулеметами и безоткатными орудиями, занимали удобные позиции, причем так, чтобы они «командовали над местностью», раздавались автоматные и пулеметные очереди, из-под земли вырывались букеты взрывов, медленно растворялись и снова возникали. Повстанцы, не выдержав натиска регулярных английских частей, уходили по тайным тропам выше в горы. Здесь и сейчас можно найти немало отходов войны-.
В конце концов шоссе иссякло. Под колесами щебень, а скалы поросли непобедимыми жесткими кустами, которых с каждым километром становится больше. Мы проглядели то место, откуда взялся на дороге ручей в обрамлении травы. После поездок по рыжей пустыне кажется глупым расточительством расплескивать чистую прохладную воду, мыть в ней шины, но отрадно сознавать, что в любой момент можно напиться; впрочем, в этих местах пить уже не хочется. Ручей и дорога надолго соединились, устроили небольшие прозрачные водохранилища, около которых приходится снижать скорость, опасаясь значительной глубины.
Начинается подъем. Дорога порою настолько вдвигается в горы, что пропасть хорошо видна далеко вниз. На полпути из-за поворота появляется человек и предостерегающе поднимает руку. Два слова водителю, мы прижимаемся к горе, а человек шагает дальше. Проходит несколько минут, и вслед за посланцем боязливо выползает до отказа набитый тюками грузовик. Дорожная спираль кончается, и тогда вдали возникает город Дхала.
Городом Дхалу можно назвать лишь условно, потому что дома не стоят привычно в ряд, и улицы, только начавшись, тут же кончаются. Дома разбрелись в одиночку или небольшими группами по склонам скал, демонстрируя упрямство и своеволие. Впрочем, такие дома, как в Дхале, это могут себе позволить. Каждое здание — в прямом смысле слова крепость. Друг к другу жмутся дома беззащитные, затейливо украшенные, с большими окнами, а крепостям присуще одиночество. Крепости просты и аскетичны, потому что одиноки, и назначение у них одно — выстоять в полном одиночестве. Если же крепости собраны вместе, то это определенное головотяпство.
Дома Дхалы сложены из тесаных камней без какого-либо связующего раствора, их основание шире верха, как у крепостных башен, а окна — фактически бойницы: взрослый человек не сможет просунуть голову ни в одно из них. Единственное украшение — белая окантовка окон. С каждого этажа наружу выведен желоб, что означает канализацию.
Здание, где обитают власти, резко отличается от традиционных построек: его строили англичане, тоже без затей, но по-европейски. У входа нас встречает Али — главный начальник города и всего района, хрупкий молодой человек в защитного цвета рубахе, в спортивных незашнурованных кедах, при очень большом пистолете в брезентовой кобуре. Он здоровается с нами и при этом иронически улыбается. Постепенно, за два дня общения, мы убеждаемся, что эта улыбка — естественное состояние его лица. Рука у него узкая и мягкая, он протягивает ее непринужденно и как бы нехотя. За спиной Али стоят его телохранители, моложе его самого, в таких же кедах, с автоматами, в клетчатых юбках, но не улыбаются, так как очень серьезно относятся к своим обязанностям. Появляется старый открытый «лендровер» — личный автомобиль руководителя, мы рассаживаемся в двух машинах, в кузовы один за другим прыгают юноши и даже мальчики с автоматами (это народная милиция), и все едем в гостиницу.
Гостиницу тоже построили англичане — здесь типично английские металлические оконные рамы, краны и дверные ручки, и даже мебель, но водопровод и канализация пока не работают, поэтому воду нам приносят в ведре.
До ужина мы вместе с Али ездим между гор по городу и по маленьким деревушкам, которые не то самостоятельны, не то составляют какую-то часть Дхалы. Построены они также из камня, но дома значительно меньше и ниже. Теперь в наших машинах теснота, сопровождающих становится с каждой остановкой все больше. Главным образом это милиционеры; дула их автоматов, поставленных между ног, качаются и подпрыгивают у нас под носом, отчего на ум приходят неприятные мысли.
Мы проезжаем палаточный военный лагерь, едем по бывшему аэродрому, кругом пустые пространства, иногда небольшие возделанные участки и при них стерегущие дома-башни.
Наконец, мы добираемся до производственно-сбытового кооператива; это то главное, что решил показать Али, он им заметно гордится. На полях растут кукуруза, пшеница, а на опытном участке правления разводят даже лимоны, которым вообще-то в Дхале холодно. Большой толпой мы ходим по полям за членом правления; он, как все экскурсоводы-непрофессионалы, показывает каждый участок, каждый куст или дерево. Вместе с нами ходит восемнадцатилетний мэр Дхалы. Усы у него появились совсем недавно, и он еще не привык к ним — часто трогает пальцами, щупает языком. Временами мэр забывает, что он власть, и тогда забирается на камень-и прыгает с него, делает большие, страшные глаза своему младшему брату, сутулому мальчику лет одиннадцати, и тот громко хохочет. Али коротко выговаривает мэру, заставляя его краснеть.
Брат мэра выполняет секретарские обязанности и всюду следует за своим патроном с пакетом под мышкой, уже довольно замусоленным, в котором помещается вся городская канцелярия. Секретарь Али взрослее, ему пятнадцать лет и он вполне серьезен. Он тоже носит с собой папку с документами и может достать любую бумагу по первому требованию своего начальника. Это та идеальная ситуация, при которой бюрократизмом и не пахнет.
После нелегких интервью с мелкими торговцами, которые, на всякий случай, боясь новых налогов, решили скрыть истинные размеры своей торговли, мы направляемся к султанскому замку. Несколько человек из тех, кто сидит вместе с нами в машинах, брали его штурмом. Командовал ими Али. Ветеранам уже перевалило за двадцать.
Замок — самое высокое здание, стоящее к тому же выше остальных домов. Это тоже крепость, на крыше белые зубцы, но в отличие от похожих строений он украшен выложенным камнями орнаментом на стенах, и двери у него резные. Узкая лестница ведет с этажа на этаж, перекрытия сделаны из толстых кривых бревен, тяжело нависающих над лестницей. В полутемных покоях остались кое-какая нехитрая мебель и ковры.
Последний султан Дхалы был из небогатых и, как говорят, очень ленив: он целыми днями лежал на ковре и жевал кнат — местное растение, обладающее слабыми наркотическими свойствами. Если листья кната жевать долго, то голову посещают приятные мысли, человек начинает казаться себе сильным и смелым, что тоже весьма приятно. Поэтому султан жевал кнат.
Однажды осенью 1967 года перестрелка за толстыми стенами нарушила его размышления. В это время Али и его бойцы, которые до того несколько лет скрывались в горах, начали штурм замка. Атаковать крепость на горе было нелегко: султанские охранники, укрывшись за мешками с песком и за зубцами на крыше, хорошо видели наступавших. Султан знал, что замок неприступен, и поэтому вначале не очень беспокоился и по инерции продолжал жевать. Первый раз Али пришлось отступить. Второй приступ он подготовил лучше: часть повстанцев отвлекла огонь охраны на себя, а в это время другие незаметно подтащили «базуку» — безоткатное орудие — и ударили по замку. Гром встревожил султана и его гвардию: после нескольких выстрелов из «базуки» все обитатели крепости бежали, бросив ковры и полдюжины мешков кната. Драгоценности были эвакуированы заранее.
С тех пор в замке никто не живет, если не считать трех часовых, которые постоянно дежурят на этажах. Сняв ботинки и положив перед собою винтовки, они мирно устроились на полу: дремлют или пьют чай.
До вечера мы переходили и переезжали с места на место, садились в машины, снова высаживались и угомонились только с наступлением темноты.
Мы спокойно сидим на балконе гостиницы и никуда больше не торопимся. Дома-крепости исчезли, слившись — со скалами, а светящиеся бойницы кажутся пулевыми пробоинами в черном занавесе, за которым горит огонь. Али все с той же улыбкой рассказывает о делах в городе, что они делают, что собираются делать. Выясняется, что ему двадцать шесть лет.
— Почему у вас только молодые помощники?
— Среди взрослых почти нет грамотных, и политически они мало активны, — говорит Али.