Утром 15 октября погода стала улучшаться, ветер разогнал облака. Двойка отправилась в путь и пошла влево, как предлагал Клинецкий. Стало понятно, что это перспективный маршрут на вершину. Удалось немного подняться, но было очевидно, что до темноты добраться до вершины и вернуться обратно не выйдет, поэтому альпинистам пришлось провести в пещере еще одну ночь. Они понимали, что не смогут долго протянуть на такой высоте, и на следующий день придется либо идти на штурм, либо спускаться.
В базовом лагере руководитель экспедиции решил обсудить ситуацию с командой. Шевченко беспокоило то, что на горе не осталось никого, кто мог бы подстраховать двойку Бершова – Каратаева, если что-то пойдет не так. Также не хотелось бросать в высотных лагерях драгоценное снаряжение. Шевченко спросил, кто готов подняться на гору. В начале экспедиции недостатка в желающих не было, но сейчас стояла гробовая тишина. Многодневная тяжелейшая работа на высоте, болезни и травмы исчерпали людские ресурсы экспедиции до минимума. Однако Копейка и Туркевич, оправившись от пережитых испытаний, хотели попробовать подняться на вершину. Уговорить кого-то присоединиться оказалось нелегко, но в конце концов Петр Козачок согласился, сказав, правда, что пойдет не дальше лагеря V.
Бершов и Каратаев отправились на штурм 16 октября в восемь утра: раньше выйти не получилось из-за сильного мороза – до минус сорока градусов. К счастью, ветер стих, в противном случае было бы гораздо холоднее. Взяли только снаряжение, даже еду оставили, рассчитывая добраться до вершины и вернуться в тот же день. Кислорода оставалось два баллона, то есть примерно на пять часов при минимальном расходе. Следуя по маршруту, который наметили накануне, альпинисты обнаружили, что условия в кулуаре разительно отличаются от тех, что были на контрфорсе. Снежных грибов нет, а есть микст: залитые льдом скалы, местами очень крутой фирн. По словам, Бершова, участок был вполне проходим с двумя ледорубами в кошках и со страховкой. Двойка преодолела первые сорок метров и уперлась в десятиметровую скальную стену. Преодолев ее, они прошли еще сорок метров по крутому фирну, прежде чем достигли последнего препятствия перед выходом на перемычку кулуара – шестидесятиметровой скальной стены.
Бершов лидировал, но лезть блестящему скалолазу, который в 1970-е четыре года подряд становился чемпионом СССР по скалолазанию на скорость, становилось все тяжелее. На высоте более 8500 метров не хватало кислорода, а подниматься с тяжелым рюкзаком, в больших высотных ботинках и кошках по почти отвесной скале крайне трудно. В какой-то момент Бершов почувствовал, что может сорваться – руки и ноги стали ватными, он начал задыхаться. Внезапно перед ним оказался какой-то мужчина, посоветовавший подниматься немного в другом месте. Тогда Бершов посмотрел на манометр баллона и увидел, что стрелка на нуле. Кислород кончился, теперь маска не давала дышать. Он сорвал маску, и галлюцинация исчезла. Затем Бершов избавился от баллона, облегчив вес сразу на три килограмма, и продолжил восхождение. Вбить крюк в разрушенную породу оказалось невозможно, и он полез дальше без верхней страховки. Вскоре Каратаев крикнул снизу, что веревки осталась всего пара метров, но к этому времени Бершов смог добраться до надежного места и сделать станцию.
На прохождение восьми веревок до вершинного гребня ушло восемь часов, наконец в 16:16 Бершов сидел верхом на гребне и глядел на Эверест с ракурса, с которого видеть высочайшую гору еще не доводилось. Восемь лет назад он стоял на ее вершине ночью с Туркевичем. Хотелось крикнуть от восторга, но с севера дул такой сильный ветер, что перехватывало дыхание и сбивало с ног. Бершов закрепил веревку и крикнул Каратаеву, чтобы поднимался, но прошел примерно час, прежде чем тот смог выбраться на гребень. Бершов попытался связаться с базовым лагерем по рации, но замерзла батарея. Пока он возился с рацией, улетела рукавица, к счастью, имелись запасные. Бершов сфотографировал Эверест и взглянул вниз, на Западный цирк, который с этой точки почти не просматривался. Он видел яркие пятнышки старых палаток на Южном седле, но знал, что там никого нет – сезон восхождений на Эверест закончился, и единственной командой, которая еще оставалась в районе массива, была моя экспедиция на Чангцзе.
До вершины требовалось пройти простой снежный склон. Альпинисты преодолели последние пятьдесят метров гребня и в 17:55 оказались на вершине. Оба были слишком уставшими, чтобы испытывать сильные эмоции, несмотря на масштаб достижения. На высшей точке Лхоцзе они провели всего пять минут – уже стемнело, и предстоял трудный спуск. Единственным утешением стало то, что ветер стих – это спасло Бершова от сильных обморожений, а Каратаева – скорее всего, от гибели. Опыт ночного восхождения Бершова на Эверест оказался бесценным в такой ситуации.
Спуск был кошмарным. Каратаев двигался очень медленно и жаловался на затрудненное дыхание. Руки и ноги у него были уже сильно обморожены, и он потерял одну кошку. Когда двойка дошла до закрепленных веревок, Бершов вышел вперед, чтобы приготовить чай, но ему тоже восхождение далось тяжело. Самым сложным оказался сорокаметровый траверс и небольшой подъем в конце, здесь страховать партнера было невозможно. Этот подъем Бершову удалось пройти только с третьего раза. Он подождал и, лишь убедившись, что Каратаев сумел преодолеть сложный участок, продолжил спуск. До пещеры Бершов добрался около трех пополуночи. Внутри было так же холодно, как и снаружи, но он сразу залез в спальник, чтобы согреть замерзшие конечности, и занялся приготовлением чая.
Время шло, а Каратаев все не появлялся. Бершов понимал, что кричать бесполезно – выход из пещеры в другой стороне от спуска, но все равно звал напарника. Каратаев добрался до убежища только к пяти утра. Он был настолько дезориентирован от усталости, что говорил Бершову, что посветлело, так как взошла Луна. На самом деле был рассвет.
Бершову удалось нагреть батарею рации на горелке и связаться с базовым лагерем. Он рассказал об успешном восхождении и предупредил, что Каратаеву на спуске потребуется помощь, так как он в очень плохом состоянии. Когда Бершов стал стягивать с Каратаева перчатки, это сделать не удалось – пальцы примерзли к ткани. Бершов уже имел похожий опыт на Эвересте, когда вместе с Туркевичем помогал Мысловскому на спуске, сначала не понимая степень его обморожения.
Тем временем Туркевич и Копейка в шестом лагере готовились к штурму. Они были в хорошей форме и рассчитывали достичь вершины. В течение дня они регулярно выходили на связь с базовым лагерем и знали о попытке Бершова и Каратаева, но так как рация штурмовой двойки была выключена, никто не мог получить информацию, удалось ли восхождение. Туркевич и Копейка держали рацию в режиме приема и на следующее утро из обрывков разговоров узнали, что штурмовая двойка побывала на вершине и что потребуется помощь. Не проронив ни слова, Туркевич и Копейка принялись перепаковывать рюкзаки. Они понимали, что с учетом предстоящей спасательной операции их шансы дойти до вершины минимальны. Приоритет – помощь товарищам, и они взяли все, что могло пригодиться: кислород, горелку, топливо, еду, лекарства.
Они испытывали смешанные чувства, ведь экспедиция удалась, хотя им вершины не видать. Туркевич и Копейка поднялись по уже знакомой части маршрута и к часу дня оказались у нижней ледовой пещеры. Дальше шел сложный скальный участок с провешенными перилами. Отдыхая перед началом подъема, они услышали крик Бершова, сказавшего им, чтобы ждали внизу. Бершов спустился и объяснил, что у Каратаева тяжелые обморожения. Он спросил Туркевича и Копейку, пойдут ли они на вершину, но Туркевич, не задумываясь, с горечью ответил: «Какая, к черту, вершина?»
Экспедиция на Южную стену была детищем Бершова и Туркевича, и они сделали все, чтобы она состоялась. Туркевичу пришлось отказаться от заветной мечты, хотя он подошел к ней так близко и штурм вершины был вполне по силам ему и Копейке. Каратаев позже отмечал: чувство товарищества, национальной гордости и командного духа, привитое советским альпинистам, заставляло их жертвовать личным успехом, чтобы спасти товарища, а западные альпинисты поступали так далеко не всегда.
И все же большинство профессиональных восходителей Запада в сходных обстоятельствах поступили бы так же, как Копейка и Туркевич, и есть примеры подлинного героизма, когда в беде на помощь порой приходили совершенно незнакомые люди. Но, к сожалению, с развитием коммерческого альпинизма все больше случаев, особенно на Эвересте, когда стремление к вершине ставится превыше всего.
В тот день Бершову и Каратаеву удалось спуститься всего на сто шестьдесят метров. Иногда Каратаев просто сидел на снегу, глядя на окружающую красоту, и размышлял, сколько еще придется вынести, чтобы спуститься в базовый лагерь. Помочь ему на крутом скальном участке было невозможно, поэтому приходилось ждать, пока он справится с веревкой и спусковым устройством обмороженными руками. Когда штурмовая двойка встретила Туркевича, тот обнял Каратаева и сказал, что все будет хорошо и что до снежной пещеры, где ждет Копейка, совсем недалеко.
До пещеры добрались около пяти вечера, и Туркевич с Копейкой сразу взялись за дело. Бершову дали кислород, это сразу значительно улучшило его самочувствие, и позднее он смог идти вниз без посторонней помощи, но Каратаев был в гораздо худшем состоянии. Быстро спускаться он не мог, и так вышло, что четверо альпинистов оказались вынуждены провести еще одну ночь в снежной пещере на высоте 8200 метров. Туркевич, Бершов и Копейка стали расширять пещеру, чтобы всем хватило места, ночевка получилась холодной. У них была горелка, кислород и еда, но погода ухудшилась, задул сильный ветер. Каратаев сидел в полузабытьи, опираясь на плечо Копейки, остальные обсуждали, как спускаться на следующий день. Каратаев чувствовал себя сторонним наблюдателем. В голове крутился вопрос: как он спустится в таком состоянии? Они с Бершовым находились на высоте восьми километров почти уже неделю, и с каждым часом силы убывали. Каратаев понимал, что шансы выжить полностью зависят от его товарищей по команде. Он решил не сдаваться и стремиться к цели до последнего вздоха, как бы больно ни было.