Альпинисты закрыли вход спальным ковриком, чтобы было теплее, но Копейка все равно не сомкнул глаз из-за холода. За ночь отдохнуть не получилось совсем, и Каратаеву хотелось просто лечь и не двигаться, но Туркевич зажег горелку и сказал, что пора собираться. Они выбросили из пещеры все снаряжение, чтобы освободить место для готовки. Каратаев с трудом держал кружку забинтованными руками, Копейка помогал ему пить. Когда они выбрались из пещеры, солнце стояло уже высоко, а внизу все было затянуто облаками. Каратаеву помогли надеть обвязку, рюкзак и оставшуюся кошку, дали кислород, и все отправились вниз. Копейка шел первым, за ним Бершов, затем Каратаев, а Туркевич замыкал. На одном из участков перил не было, пришлось организовывать страховку для Каратаева, что замедлило продвижение. Шли по сложному рельефу – по крутым скалам со снежными образованиями.
Спуск Каратаеву из-за обмороженных рук и ног давался очень трудно, он с трудом держал равновесие и шел фактически на автопилоте, на мастерстве. Ему было странно и неприятно отсутствие контроля над своим телом. На самых крутых участках дело шло проще, потому что он мог больше полагаться на спусковой механизм и двигаться вниз, упираясь ногами в стену. Проблемы начались на прохождении крутого дугообразного заснеженного ребра, левая сторона которого была совершенно отвесной. На полпути вниз Каратаев потерял равновесие из-за сильного порыва ветра. Его сорвало с ребра, закрутило на веревке, он полетел головой вниз и ударился о скальный выступ. Основная сила удара пришлась на кислородный баллон, это защитило голову. Вентиль от удара срезало начисто, и Каратаев услышал свист выходящего кислорода. Все произошло настолько быстро, что он не смог сразу осознать произошедшее. Туркевич помог встать на ноги. Теперь Каратаев остался без кислорода, что еще больше замедлило спуск, но, по крайней мере, он не пострадал при срыве.
В тот день удалось спуститься только на двести метров до верхнего лагеря, куда альпинисты добрались уже после наступления темноты. Каратаев мало что помнил, единственное, что запечатлелось в памяти, – как он не смог преодолеть небольшое возвышение перед палаткой, и Туркевичу пришлось подталкивать его. В палатке было теплее, они быстро приготовили чай и уснули. На следующее утро они осознали всю тяжесть ситуации. Когда Туркевич готовил завтрак, солнечный свет пробивался сквозь ткань палатки, преломляясь в парах кипящего чая. Каратаев смотрел на свои пальцы, которые почернели уже до третьего сустава. Пластырь, которым наспех заклеили раны, отрывался вместе с кожей. Туркевич попытался как-то утешить его, сказав, что все будет хорошо и что обморожения – плата альпинистов за выбранный образ жизни. Все понимали, что шансов пальцы спасти – и на руках, и на ногах – мало, и лучшее, что можно сделать, как можно быстрее доставить пострадавшего в больницу, чтобы избежать дальнейших осложнений и инфекции.
Под лагерем находилась полукилометровая скальная стена, и здесь вновь, как ни парадоксально, крутизна рельефа несколько облегчила Каратаеву спуск, поскольку он мог больше полагаться на веревки, правда, и цена ошибки тоже возрастала. Бершов спускался первым, проверяя перила, за ним Копейка, затем Каратаев, а Туркевич замыкал. Самой большой проблемой было регулирование скорости. Не чувствуя пальцев, Каратаев сделал на веревке несколько колец и набросил их на руку, чтобы тормозить. В конце каждой веревки Копейка кричал: «Веревка свободна», Каратаев скользил вниз, к следующему крюку, где ждал Копейка. Он помогал Каратаеву перестегнуться, сам спускался дальше и снова ждал. Цикл повторялся снова и снова. Туркевич занимался сбором вещей в промежуточных лагерях. Так им предстояло спуститься по ста сорока веревкам, каждая из которых была закреплена на четырех-пяти промежуточных крючьях. Это означало около шестисот участков перил, на которых надо перещелкивать спусковые устройства и страховку. Пальцы Каратаева не гнулись, он мог держаться за веревку только ладонями в рукавицах. Часто бывало так, что Каратаев спускался кувырком, так как мышцы потеряли тонус и он едва мог координировать движения. И так продолжалось три дня. Товарищи по команде были поражены его самоотверженностью и мужеством.
Бершов тоже обморозился, но смог спуститься почти без посторонней помощи. К полудню они добрались до лагеря IV, где ждал Петр Козачок. Было ясно, что Каратаев самостоятельно до базы в тот день не дойдет, поэтому решили, что Бершов отправится с Козачком, а остальные продолжат помогать Каратаеву, чтобы спустить его в третий лагерь. В высотных лагерях оставалось много ценного снаряжения, что могли собрать, завернули в палатки и сбросили вниз, часть этих тюков потом удалось найти.
21 октября около девяти вечера Бершов и Козачок достигли подножия стены и пришли в базовый лагерь, где их помимо товарищей встретили туристы-трекеры и корреспондент журнала «Юность». Алексей Макаров снимал Бершова на видео, как тот стягивает ботинки. Когда показался почерневший от обморожения первый сустав большого пальца левой ноги, Бершов мрачно пошутил в камеру: «Это реклама занятий альпинизмом».
Тем же вечером Каратаева удалось спустить в третий лагерь, он едва держался на ногах из-за невыносимой боли в голеностопных суставах, потому что не чувствовал обмороженные ступни и мог лишь видеть, как и куда ставил ноги. В палатке Копейке пришлось помочь Каратаеву снять обувь. Туркевич и Копейка понимали, каково их товарищу, и помогали ему не только в бытовом плане, но и психологически, убеждали, что он сможет спуститься и вернется домой. Несколько глотков горячего чая принесли тепло и облегчение, но Каратаев старался не шевелиться – любое движение вызывало сильную боль. Копейка ввел ему обезболивающее прямо через одежду, и Каратаев наконец заснул.
Дальнейший спуск был, по сути, агонией, но они смогли уйти с горы. Последние несколько сотен метров, где склон выполаживается, шли без веревок. Туркевич и Копейка поддерживали Каратаева с обеих сторон. Когда преодолели бергшрунд и спускались по лавинному выносу, Копейка сказал, что помощь уже близко. Из базового лагеря к ним вышли товарищи. Когда Владимир увидел спасателей в ста метрах внизу, последние силы и воля покинули его, и он сел на снег и сказал, что больше не может. Дальше его несли на руках. В базовом лагере Пастух немедленно поставил ему капельницу, вскоре Каратаева вертолетом эвакуировали в Катманду, а затем самолетом отправили в Москву. В дальнейшем ему предстояли ампутации и долгие месяцы лечения. Они с Бершовым прошли Южную стену Лхоцзе, но за это пришлось заплатить колоссальную цену[42].
В экспедициях на Эверест и Канченджангу советским альпинистам удавалось сделать так, что на вершину поднимались несколько связок, на этот раз высшей точки достигли только два человека, и им пришлось дойти до всех мыслимых пределов.
Это факт делал достижение Томо Чесена еще более выдающимся. Через несколько часов после спуска Каратаева Профит, Бегин и его жена Анни пришли в базовый лагерь советской команды. Встретили их сдержанно, но не потому, что имела место конкуренция на стене, вероятно, русские были слишком озабочены состоянием Каратаева. Французы хотели навестить его, но получили отказ. Тогда Бегин поговорил с Бершовым, который, несмотря на обмороженные руки, не утратил своей обычной жизнерадостности. Бегин запомнил слова Бершова: «Высота – это ловушка. Она обезболивает и одурманивает мозг так, что не понимаешь, что с тобой происходит. Но факт есть факт: чем дольше находишься на высоте, тем больше истощение; чем больше истощение, тем медленнее двигаешься. А чем медленнее двигаешься, тем больше времени проводишь на высоте. Самый настоящий порочный круг».
Бегин с большим уважением относился к достижениям русских, но его беспокоила ситуация с развитием гималайского альпинизма. Растущее благосостояние Запада приводило к тому, что все больше экспедиций отправлялось в Гималаи. Он задавался вопросом, не следует ли ввести правила и штрафовать тех, кто не снимает провешенные веревки, уходя с горы, или оставляет на склонах использованные кислородные баллоны. Бегин в то же время отмечал, что за последнее десятилетия были совершены несколько фантастических восхождений в очень легком стиле. Это его, Бегина, восхождение по Южной стене Макалу, подъем Войтека Куртыки и Роберта Шауэра на Гашербрум IV, экспедиция британцев Мика Фаулера и Вика Саундерса на пик Спантик, восхождение Боигаса и Лукаса по Южной стене Аннапурны и соло Велицкого по Восточной стене Дхаулагири. Но наиболее выдающимся Бегин считал соло-восхождение Чесена, которое стало эталоном современного альпийского стиля. Такое восхождение требовало огромной самоотдачи, но также означало, что величайшие нерешенные задачи будут ждать своего часа, пока не появится смелый и уверенный в себе восходитель. Здесь видна параллель с призывом Эла Рауза, сделанным после словенской экспедиции 1981 года на Лхоцзе. Рауз считал, что команда Кунавера провела «тяжелое» гималайское восхождение, а этот вызов стоило оставить новому поколению альпинистов, которые смогли бы решить задачу элегантнее, в более легком стиле. Профит и Бегин не добились успеха на своем маршруте на Лхоцзе, но они оставили на Южной стене только два вбитых крюка. Если кто-то еще захочет пройти этот же маршрут, он пойдет по целине[43].
Михаил Горбачев наградил семнадцать членов советской экспедиции. Но СССР уже распадался, менее чем через год после успеха на Лхоцзе Украина, откуда родом половина команды, стала отдельной страной. Независимость была провозглашена 24 августа 1991 года, но уже в мае украинская экспедиция подняла флаг страны на вершине Манаслу. Участниками были Бершов, Копейка, Макаров, Свергун и Пастух – трое последних взошли на вершину. Туркевич отказался от участия, сказав, что его больше не интересуют большие экспедиции. Двойка Туркевича и Бершова, инициаторов восхождения по Южной стене Лхоцзе, распалась. Туркевич считал, что Бершов изменился: «Раньше Сергей только лазал и делал это хорошо, а теперь он занимается организационной работой и хотел исправить любые мои предложения только потому, что они были моими». В итоге Туркевич решил больше не участвовать в экспедициях с Бершовым. Бершов также рассказал о разногласиях с Туркевичем относительно тактики восхождения, но отметил, что споры случались у них и раньше, и всегда удавалось найти решение. По его мнению, слова Туркевича вызваны уязвленной гордостью из-за того, что он не дошел до вершины. Они оба выдающиеся альпинисты, но с очень разными характерами: Бершов в обычной жизни спокойный и сдержанный, Туркевич же экстраверт и гораздо более ранимый. Так закончилось сотрудничество альпинистов, сыгравших столь важную роль в трех крупнейших советских экспедициях в Гималаях – на Эверест, Канченджангу и Лхоцзе.