— Ну, теперь у меня нет никаких сомнений — это Матакит! — воскликнул Сиприен.
— Так вот, он может быть доволен, что дешево отделался! — продолжал охотник.— Для своих врагов Тонайа изобрел целый набор пыток, но, повторяю, за своего слугу ты можешь не беспокоиться! Он защищен званием прорицателя, и уже сегодня вечером мы увидим его в полном здравии!
Так — пока ехали по равнине, которую Сиприен пересек два дня назад верхом на жирафе, пока беседовали — прошел день. Вечером показалась столица Тонайи, расположенная амфитеатром на возвышенности, замыкавшей горизонт с севера. Это был настоящий город с населением от десяти до пятнадцати тысяч жителей, с четко намеченными улицами, просторными и чуть ли не щеголеватыми хижинами — их вид говорил о довольстве и процветании страны. Королевский дворец, окруженный высокой изгородью и охраняемый чернокожими воинами, один занимал четвертую часть общей площади города.
Фарамону Бартесу достаточно было показаться, чтобы тотчас все ворота перед ним раскрылись, и через несколько широких дворов он вместе с Сиприеном вошел в церемониальный зал, где пребывал «непобедимый завоеватель» в окружении многочисленной челяди, среди которой хватало и офицеров и стражей.
Тонайе было, вероятно, лет сорок. Он оказался человеком рослым и крепким. Голову его украшала своеобразная диадема из кабаньих зубов, костюм состоял, помимо всего прочего, из красной туники без рукавов и передника того же цвета, богато расшитого стеклярусом. Запястья и лодыжки украшало множество медных браслетов. Лицо его было умным и тонким, но с чертами коварства и жестокости. Он устроил пышный прием Фарамону Бартесу, которого не видел уже несколько дней, и Сиприену — из особого почтения к другу своего верного союзника.
— Друзья наших друзей — это наши друзья,— заявил он, как какой-нибудь простой буржуа из старинного парижского квартала.
Узнав, что его новый гость нездоров, Тонайа тотчас велел отвести ему одну из лучших комнат дворца и угостить отличным ужином. По совету Фарамона Бартеса вопрос о Матаките решили отложить и заняться им завтра.
И действительно, на следующий день Сиприен, окончательно выздоровевший, уже мог предстать перед королем. В большом зале дворца собрался весь королевский двор. Тонайа и оба его гостя держались в центре круга. Фарамон Бартес тотчас начал переговоры на языке страны и говорил довольно бегло.
— Мои басуто недавно привели тебе одного молодого кафра, которого они взяли в плен,— обратился он к королю.— Между тем этот молодой кафр, как оказалось,— слуга моего спутника, великого мудреца Сиприена Мэрэ, который обращается к твоему великодушию с просьбой вернуть его. Вот почему я, друг его и твой, осмеливаюсь поддержать его справедливое требование.
С самых первых слов Тонайа счел нужным принять дипломатическую позу.
— Великий белый мудрец — наш гость! — ответствовал он.— Однако что он предлагает в качестве выкупа за моего пленника?
— Отличное ружье, десять раз по десять патронов и мешочек бисера,— ответил Фарамон Бартес.
Одобрительный гул пробежал среди собравшихся, на которых щедрый выкуп произвел сильное впечатление. И только сам Тонайа, продолжая дипломатический ритуал, сделал вид, что ничего особенного не заметил.
— Тонайа — великий государь,— продолжал он, гордо выпрямившись на своем королевском табурете,— и ему покровительствуют боги! Месяц назад они послали ему Фарамона Бартеса с храбрыми воинами и ружьями, чтобы помочь победить врагов! И потому, если Фарамон Бартес на этом настаивает, означенный слуга будет возвращен его господину живой и невредимый!
— А где он в настоящий момент?— спросил охотник.
— В священном гроте, где его сторожат день и ночь! — отвечал Тонайа с торжественностью, подобающей одному из могущественнейших государей Кафрии.
Фарамон Бартес немедля перевел речь Тонайи Сиприену и попросил у короля милостиво разрешить ему с его спутником сходить за пленником в названный грот.
При этих словах по всему собранию прошел ропот. Желание европейцев выглядело непомерным. Никогда еще ни под каким предлогом ни один иностранец не был допущен в их таинственный грот. Согласно одной высокочтимой традиции, считалось, что в тот день, когда в тайну грота проникнут белые, империя Тонайи рассыплется в прах. Однако король не любил, когда приближенные пытались своим мнением повлиять на его решения. Поэтому ясно выраженное неодобрение, которым свита монарха встретила просьбу белого охотника, привело к обратному результату, побудив короля согласиться на то, в чем он — не будь этого всеобщего негодования — скорее всего отказал бы.
— Тонайа обменялся кровью со своим союзником Фарамоном Бартесом,— произнес он решительным тоном,— и ему теперь нечего от него скрывать! Ответь мне, брат,— обратился Тонайа к охотнику,— вы с другом умеете хранить тайну?
Фарамон Бартес утвердительно кивнул головой.
— Так вот! — продолжал чернокожий король.— Поклянитесь не прикасаться ни к чему из того, что вы увидите в том гроте! Поклянитесь, покинув грот, забыть о нем, словно никогда не слышали о его существовании! Клянитесь никогда не пытаться вновь проникнуть в него и никогда никому не рассказывать о том, что видели там!
Фарамон Бартес и Сиприен, вытянув руку, слово в слово повторили клятву. Тонайа отдал вполголоса несколько приказаний. Весь двор поднялся, воины выстроились в два ряда. Слуги принесли куски тонкой ткани и завязали обоим иностранцам глаза. Затем король собственной персоной уселся меж ними в глубине большого соломенного паланкина[96], который несколько дюжих кафров подняли на плечи, и кортеж двинулся в путь.
Путешествие продолжалось достаточно долго — по меньшей мере два часа. По характеру толчков, которые сотрясали носилки, Фарамон Бартес и Сиприен вскоре пришли к выводу, что их перенесли в гористую местность. Затем, судя по заметно посвежевшему воздуху и гулкому звуку шагов, они спустились в подземелье. Наконец запах смолистого дыма позволил друзьям заключить, что для освещения дороги потребовалось зажечь факелы. Переход продолжался еще четверть часа, после чего паланкин опустили наземь. Тонайа велел снять с гостей повязки.
Из-за резкого перехода от тьмы к свету Фарамон Бартес и Сиприен решили было, что стали жертвой своего рода галлюцинации восторга, настолько великолепное и неожиданное зрелище предстало их глазам. Оба они находились в центре огромной пещеры, пол которой покрывал мелкий песок, в котором проблескивали золотые крупинки. Своды ее, похожие на своды в готическом храме, терялись в недоступных взгляду высотах. Стены этого дворца, созданного природой, были покрыты сталактитами необычайно разнообразных тонов и невиданного великолепия, на которых свет факелов отражался блеском радужных огней, напоминавших то зарево раскаленного пекла, то мерцание полярного сияния. Бесчисленные кристаллы поражали переливами самых разных цветов, узорами самых причудливых форм и фигурами, которые невозможно предугадать.
Это не походило на простые сочетания натечного кварца, повторяющие друг друга с монотонным единообразием, что типично для большинства гротов. Здесь, дав волю своей фантазии, природа нашла, казалось, особое удовольствие в том, чтобы перебрать все возможные комбинации оттенков, фигур и сочетаний.
Аметистовые скалы, стены из сардоникса, рубиновые припаи, изумрудные иглы, сапфирные колоннады, уходящие вглубь и ввысь подобно еловым лесам, аквамариновые айсберги, канделябры из бирюзы, опаловые зеркала, обнажения розового гипса и лазурита с золотыми прожилками — все самое ценное, самое редкое, прозрачное и ослепительное, что может предложить миру царство кристаллов, послужило материалом для этой поразительной архитектуры. Казалось, в убранстве этого необычного дворца воплотились все возможные формы, которыми богат растительный мир. Ковры из минеральных мхов, бархатистостью не уступающие самому нежному газону, древовидные образования из кристаллов, усыпанные цветами и плодами из драгоценных камней, напоминали местами те сказочные сады, которые с такой трогательной наивностью воспроизводятся на японских миниатюрах. Еще дальше искусственное озеро, образованное алмазом двадцати метров длиной с оправой из песка, казалось ареной для конькобежных состязаний. Воздушные замки из халцедона, беседки и колоколенки из берилла или топаза громоздились от этажа к этажу до таких высот, где глаз, устав от бесконечного великолепия, отказывался за ними следовать. Наконец, расщепление световых лучей в тысячах призм, фейерверки искр, вспыхивавшие повсюду и опадавшие целыми снопами,— все это создавало из света и цвета самую удивительную симфонию, которая только могла поразить человеческий глаз.
Теперь у Сиприена Мэрэ не оставалось никаких сомнений: он находился в одном из тех таинственных хранилищ, о существовании которых давно подозревал. В глубине его скупая природа смогла скопить и слить в один кристалл те драгоценности, из которых человеку достаются лишь отдельные мелкие осколки, пусть даже в виде богатейших золотых россыпей. На какой-то миг он усомнился в реальности мира, в котором неожиданно оказался, но достаточно было, проходя рядом с огромной кристаллической плитой, поскоблить ее кольцом, которое он носил на пальце, чтобы убедиться: на плите царапин не остается. Значит, этот необъятный склеп и впрямь состоял из алмаза, рубина и сапфира, причем в таких несметных количествах, что их стоимость, с учетом цен, которые назначают этим минералам люди, совершенно не подавалась измерению! Только с помощью астрономических чисел можно было определить ее приблизительную величину, да и то с трудом. В самом деле, здесь, глубоко под землей, были зарыты ценности, неведомые и неиспользуемые, стоимостью в триллионы и квадриллионы миллиардов!
Подозревал ли Тонайа о несметных богатствах, оказавшихся в его распоряжении? Маловероятно, ибо даже у Фарамона Бартеса, слабо разбиравшегося в этих делах, ни на секунду не возникло подозрения, что эти изумительные кристаллы были драгоценными камнями. Скорее всего, чернокожий король считал себя просто хозяином и хранителем необычайно интересного грота, секрет которого ему мешал выдать обычай предков. На это указывало и множество человеческих костей, кучами сваленных по разным углам пещеры. Была ли она местом захоронения членов племени или — предполож