— О, никоим образом! — поспешно ответил Сиприен.— Я просто напомнил вам рецепт сохранения здоровья, который кажется мне правильным! Но давайте и впрямь оставим эту тему, коль скоро вам, мистер Уоткинс, того хочется, и вернемся к главной цели моего визита.
Мистер Уоткинс, только что явивший пример безудержного многословия, снова впал в немоту, молча попыхивая трубкой.
Вдруг дверь отворилась, и вошла юная девушка с подносом, на котором стоял стакан. Этому милому созданию очень шел капор, модный в ту пору у фермерш Вельда, и простенькое, в цветочках, полотняное платьице. Лет девятнадцати — двадцати по возрасту, с очень белой кожей, прекрасными светлыми и мягкими волосами, огромными голубыми глазами, нежным и веселым выражением лица, она являла собой образ здоровья, изящества, хорошего настроения.
— Добрый день, месье Мэрэ,— произнесла она по-французски, хотя и с легким британским акцентом.
— Добрый день, мадемуазель Алиса! — ответил Сиприен Мэрэ, который при появлении девушки поднялся и поклонился.
— Я видела, как вы подъехали, месье Мэрэ,— продолжала мисс Уоткинс, обнажая в любезной улыбке красивые зубы,— а так как я знаю, что вы не переносите тот ужасный джин, который пьет мой отец, то я и принесла вам оранжаду[9] в надежде, что вы найдете его очень свежим.
— Вы бесконечно любезны, мадемуазель!
— Ах, кстати, вам никогда не догадаться, что проглотила сегодня утром моя страусиха Дада! — непринужденно продолжала она.— Шарик из слоновой кости для штопки чулок! Представляете? Мой шарик из слоновой кости! А ведь шарик приличных размеров. Вы же его видели, месье Мэрэ,— тот самый, что попал ко мне прямиком из бильярда в Нью-Раш!… Так вот, эта обжора Дада проглотила его, словно пилюлю! Ей-ей, с этим хитрым зверем я рано или поздно умру с горя!
Когда мисс Уоткинс рассказывала о своем приключении, в уголках ее синих глаз играла веселая искорка, никак не свидетельствовавшая о большом желании последовать этому мрачному предсказанию — даже в отдаленном будущем. Но тут своей женской интуицией она с удивлением отметила неловкость, которую испытывали в ее присутствии отец и молодой инженер.
— Видимо, я мешаю вам, господа! — промолвила она.— Конечно, если у вас есть секреты, которые мне не следует слышать, я удалюсь! К тому же у меня нет свободного времени! Нужно еще успеть разучить мою сонату, прежде чем займусь приготовлением обеда! Увы! Вам сегодня решительно не до болтовни, господа! Поэтому я оставляю вас предаваться вашим мрачным замыслам!
Она направилась к двери, но тут же вернулась и произнесла весьма церемонно:
— Месье Мэрэ, когда вы соблаговолите спросить меня насчет кислорода, я целиком в вашем распоряжении. Я уже трижды перечла главу касательно химии, которую вы велели мне изучить, и это «газообразное, бесцветное, не имеющее ни запаха, ни вкуса тело» больше не имеет от меня никаких секретов!
На этом мисс Уоткинс мило присела в реверансе и исчезла как легкий метеор.
Мгновением позже аккорды звучного фортепиано, раздавшиеся в одной из самых дальних от гостиной комнат, возвестили, что девушка уже полностью предалась музыкальным упражнениям.
— Так как же, мистер Уоткинс,— заговорил Сиприен, кому это чудное явление напомнило о его просьбе, если он вообще был способен ее забыть,— соблаговолите ли вы дать мне ответ на вопрос, который я имел честь вам задать?
Мистер Уоткинс вынул трубку из угла губ, торжественно сплюнул наземь и, неожиданно вскинув голову, устремил на молодого человека острый, испытующий взгляд:
— Месье Мэрэ, а вы случаем уже не говорили с ней обо всем этом?
— Говорил о чем?… С кем?…
— Да о том, о чем вы говорили… с моей дочерью…
— За кого вы меня принимаете, мистер Уоткинс? — воскликнул молодой инженер с горячностью, не оставлявшей никаких сомнений в его искренности.— Я француз, сударь!… Не забывайте об этом. Другими словами, я бы никогда не позволил себе говорить о женитьбе с барышней, не получив вашего согласия!
Взгляд мистера Уоткинса смягчился, и у него, похоже, тотчас развязался язык.
— Вот и хорошо!… Вы славный парень!… Я был совершенно уверен в вашей скромности по отношению к Алисе! — заговорил он почти сердечным гоном.— Так вот, раз вам можно доверять, дайте мне слово никогда не говорить с ней об этом и впредь!
— Но почему же, сударь?
— Потому что этот брак невозможен, и самое лучшее — тотчас вычеркнуть его из ваших планов! — ответил мистер Уоткинс,— Месье Мэрэ, вы порядочный молодой человек, истинный джентльмен, великолепный химик, ученый выдающийся и даже с большим будущим — в чем я не сомневаюсь,— но вы не получите моей дочери по той причине, что у меня на ее счет совершенно иные намерения!
— И все-таки, мистер Уоткинс…
— Не настаивайте!… Это ни к чему не приведет! — отрезал фермер.— Будь вы герцог и пэр Англии, вы все равно мне не подошли бы! Но вы даже не английский подданный и только что со всей откровенностью заявили, что у вас нет никакого состояния! Скажите по чести, вы всерьез полагаете, что я дал Алисе воспитание, пригласив для нее лучших учителей из Виктории и Блумфонтейна, лишь для того, чтобы затем, когда ей исполнится двадцать, отправить ее жить в Париж, на улицу Университетскую, на четвертый этаж, с господином, коего языка я не понимаю?… Поразмышляйте, месье Мэрэ, и представьте себя на моем месте!… Предположите, что вы фермер Джон Уоткинс, хозяин рудника в Вандергаарт-Копье, а я господин Сиприен Мэрэ, молодой французский ученый, откомандированный в Капскую колонию!… Представьте себя здесь, посреди этой гостиной, сидящим в этом кресле, посасывая ваш джин и покуривая трубку с гамбургским табаком: разве вы хотя бы на минуту… на одну минуту! — допустили бы мысль о том, чтобы выдать вашу дочь за меня замуж?
— Разумеется, месье Уоткинс,— ответил Сиприен,— и даже без колебаний, если бы я был уверен, что нашел в вас качества, которые могут обеспечить ее счастье!
— Так вот, вы были бы не правы, мой дорогой господин, и глубоко не правы! — возразил мистер Уоткинс.— Вы поступили бы как человек, недостойный владеть рудником в Вандергаарт-Копье, или точнее — вы даже не стали бы его владельцем! Ведь в конце концов, вы что — считаете, что он свалился мне готовеньким прямо в руки? Думаете, мне не требовалось ни умственных способностей, ни труда, чтобы его обнаружить, а главное — обеспечить себе права собственности?… Так вот, месье Мэрэ, те же умственные способности, что я проявил тогда, я проявляю и теперь, особенно если они касаются моей дочери!… Вот почему повторяю: вычеркните этот брак из ваших планов!… Алиса не для вас!
И мистер Уоткинс подкрепил торжественность заключительного приговора, опрокинув в рот стакан с остатками джина.
Молодой инженер, смешавшись, не нашел что ответить. Видя это, его собеседник пошел дальше.
— Поразительные вы люди, французы! — продолжил он.— Ей-ей, вы ни в чем не сомневаетесь! Как же так? Вы, словно с луны свалившись, являетесь три месяца назад в Грикваленд, в самую глубинку. И вдруг, зайдя в очередной раз к честному человеку, который о вас слыхом не слыхивал и за эти девяносто дней не успел с вами и десяти раз повидаться, объявляете: Джон Стэплтон Уоткинс, у вас очаровательная дочь, прекрасно воспитанная, всеми признанная жемчужиной края и единственная наследница вашей собственности в алмазных рудниках Копье, богатейших в Старом и Новом Свете! Меня же зовут Сиприен Мэрэ, я из Парижа, инженер с четырьмя тысячами восемьюстами франками жалованья! И потому будьте добры отдать вашу юную красавицу мне в жены, чтобы я мог увезти ее на свою родину, а вы больше не услышали бы о ней ни звука, разве что издалека — по почте или телеграфу!… И вы находите это естественным?… Я нахожу это поразительным!
Сиприен поднялся, бледный как полотно. Взяв свою шляпу, он собрался покинуть комнату.
— Да, поразительным,— повторил фермер.— Увы, я не умею золотить пилюлю, куда уж мне!… Я, сударь, англичанин старой складки! Каким вы меня видите! Я был беднее вас, да, гораздо беднее! Каких только ремесел я не перепробовал! Был юнгой на торговом судне, охотился на бизонов в Дакоте, копал руду на шахте в Аризоне, пас овец в Трансваале! Знавал жару и холод, голод и усталость! В течение двадцати лет заработанного в поте лица едва хватало на сухую корку, заменявшую мне обед! Когда я женился на покойной миссис Уоткинс, матери Алисы, которая была дочкой бура[10], француза по происхождению — как и вы, между прочим,— у нас у обоих не было чем козу накормить! Но я работал! Я не терял мужества! Теперь я богат и намерен воспользоваться плодами своих трудов! И прежде всего я намерен сохранить при себе мою дочь, чтобы она заботилась о моей подагре и развлекала меня музыкой — вечерами, когда взгрустнется! И если она когда и выйдет замуж, то только здесь, за местного парня, такого же богатого, как она сама, фермера или владельца рудника вроде нас, так чтобы и речи не заходило, чтобы уезжать и жить, помирая с голоду, на четвергом этаже, в стране, куда у меня в жизни ни малейшего желания не было ногой ступить! Она выйдет замуж за Джеймса Хилтона, к примеру, или за кого другого из того же теста! Претендентов хватает, уверяю вас! Короче, найдется еще добрый англичанин, что не убоится стакана джина и не откажется выкурить в моей компании трубочку!
Сиприен уже держал руку на ручке двери, собираясь покинуть зал, где он задыхался.
— Но зла на меня не держите!— воскликнул мистер Уоткинс.— Я на вас нисколько не в обиде, месье Мэрэ, и всегда буду рад вас видеть в качестве жильца и друга! Постойте, ведь как раз сегодня вечером мы ждем кое-кого к обеду! Не хотите ли присоединиться?…
— Нет, спасибо, сударь! — холодно ответил Сиприен,— Мне нужно к открытию почты, чтобы взять накопившуюся корреспонденцию.
И он вышел.
— Поразительный народ эти французы… просто поразительный! — повторял мистер Уоткинс, раскуривая свою трубку о тлевший конец просмоленной веревки, всегда находившейся у него под рукой.