– Клава! Найди ему пятьсот пятьдесят тысяч.
Она ушла.
Пришла.
Даёт бумажку.
Я только в Херсоне и рассмотрел её – шестьсот шестьдесят тысяч.
А вот и дом. Слева мы как раз проезжаем.
Во время было!
Извините, но только у нас собираются вороны со всей страны и, дико радуясь, обгаживают нижних.
Что они при этом кричат!
Как они при этом выражаются!
Ну – чисто парламент.
Жрут неплохо.
Сытые все, сволочи.
Только с полей.
Население не может спастись.
Люди и так живут в этом во всём.
Под этим парламентом не успеваешь промчаться.
Не две-три, а двадцать-тридцать попадут непременно.
Чтоб они так в унитаз попадали, как в невинную женщину.
Это сессия у них.
Дня два-три.
И разлетаются.
Лишь следы дискуссий на мостовой, на людях.
А при отсутствии горячей воды народ ещё долго оттирает въедливые следы перепалок наверху.
Из пятницы в субботу
Вот я провёл два дня с богатыми.
И сам не беден.
Но моё не в счёт.
Порядок цифр совсем…
Короче.
Длинно погуляли.
Два выходных ушли в тёмное небо.
Мне нельзя.
Им можно.
Мне всё нельзя.
Им можно.
Я слушал.
Я не говорил.
Им тридцать – сорок – сорок три.
Самый разгар.
Они все прилетели на штурм Одессы.
Три чартера.
Их было пятьдесят три – здоровых, молодых, богатых, штурмовых.
Из города в поддержку – два автобуса одесских террористок образца 86-го.
Сорок пять моделей.
И еще сорок пять.
Как объяснила мне хозяйка: сорок пять «туда» и сорок пять «туда-сюда».
Свет столбом.
Столы.
Бассейны.
Динамики лицом.
Звук бьёт в грудную клеть.
Красивые – в воде.
Похуже – в танце.
Все нервничают.
Звёздный штурм.
Три самолёта денежных мешков на два автобуса красивых тел.
Расправа близится.
Но спешки нет.
Все опытны.
У половины это было.
У половины это есть.
Уже все знают, главное – не торопиться.
Оттягиваем.
Мы прилетели оттянуться.
Хоть террористки сдельно.
Но тут либо по мелочи разами, либо по-крупному за раз.
Танцуем.
Пьём.
Мурлычем.
Ожидаем.
Как самый главный у них – я. И два автобуса красивых тел Одессы.
Практически контрольный пакет города.
Пятьдесят один процент – у них на танцах.
Красиво.
Большевики не знали.
Три чартера плюс два автобуса.
Пятьдесят три на девяносто.
Красиво.
Шумно.
Какая водка лучше…
Браслетик на запястье – и в Ибицу…
Извините за название.
Там на сцене – томный изгибается Эльдар в зелёной шляпке, юбке, на платформах.
Как интересно.
Мужчины развлекают.
Дамы трудятся.
Я вдруг обиделся на слово «хитрый». И «вас любила моя мама».
– Чем же хитрый? Умный, – поправил я.
– Нет, хитрый, – гундосила ребёнок-девочка.
Мне бы согласиться.
Но я упёрся.
Ну не нуждался, видимо.
Пошарил внутри себя – не нужно ни черта.
– Так что, ты утверждаешь, что я хитрый? Ну, давай доказывай.
Шло дело к драке.
Она хоть крошка, но силы равные.
– Я утверждаю, что я умный, – и я хлебнул свой фифти-фифти.
– Нет, хитрый, – озлобился ребёнок и перевернул стакан с томатным соком на себя.
Моя взяла!
Я отбыл в танце, пока там три молодых штурмовика оттирали юбку, напоминающую брючный пояс…
Вихрь подхватил меня.
Я танцевал в хорошем ритме, но не в такт.
Просил оркестр подстроиться, но это был оркестр из Вашингтона, он по трансляции на хлорвиниле, хотя диджей рукой мне притормаживал.
Я чувствовал себя великим динамистом.
Нет, девочка, флирт и динамо – вещи разные: флирт ведёт, динамо лишь уводит.
Флирт для кого-то лично, динамо – всем подряд.
Динамо – ничего не надо.
Пополоскать и смыться.
Флирт – звонит.
Динамо – никогда.
Флирт – жизнь.
Флирт – водка.
Динамо – каша из вранья.
Я был динамо.
Я прекратил.
Когда меня вели две девочки домой – я плакал.
Я динамистка, бабоньки.
Я записался на приём в женконсультацию.
Я напился.
Я отдал в стирку кофту с телефонами в карманах и замер на диване.
Мне только жаль ребят однообразных.
Работа, виски, перелёт, закуски, стол, куплеты, децибелы, террористки, виски, лёд, концерт, бассейн и перелёт. И децибелы, децибелы, Всё видно, но не слышно.
– А тот, с которым я была, сказал про вас…
Аркадия… жара… не слышно слов, и это всех спасает.
И пробивается глухое счастье. Сквозь солнце, море, ложь, туман.
Счастье. Оно сейчас глухое. Когда здесь, в Одессе, хорошо, но уже хочется улетать в Москву, и ты как раз завтра улетаешь. И хочешь, и рассчитываешь улететь обязательно…
А здесь очень хорошо, но нельзя остаться. И ты не хочешь остаться.
Тебе пора.
Ты летишь завтра.
Но сегодня.
Сегодня здесь очень хорошо.
И хорошо всё.
Даже то, что тебе нужно завтра отсюда улетать. Это входит в сегодняшнее хорошо.
Поэтому это счастье.
Счастье возможно на грани возможного.
Счастье, когда здесь хорошо, и ты почти бы остался, но ты улетаешь, потому что уже хочешь. Вот такая это смесь настоящего и будущего.
Ремонт квартиры
– Я вам скажу, кому нужен ремонт.
Ремонт нужен для женщины.
Это она смотрит в потолок…
Значит, ремонт делаем по формуле 2П4С – пол, потолок, четыре стены.
Так… Так… Я, когда работаю, я говорю… Иначе я отказываюсь.
Вы болеете?
Человеку, когда нельзя болеть, так он не болеет.
Я работал у женщины.
Она развелась. И тянет ребёнка одна.
Так она не болеет. И ребёнок не болеет. Им некогда.
Вы тоже одна живёте?
Женщины живут дольше, мужчины – интереснее.
А эти двое, я вам скажу – они так смотрят друг другу в глаза, что, если один отвернётся, другой ему тут же изменяет.
Я работал в одной квартире.
Она – чужая жена.
Он – чужой муж.
У них шифр был.
Он набирает номер.
Там поднимают трубку.
Здесь молчат.
В ответ на молчание там начинают говорить.
Такой у них был шифр.
И тут кто-то набрал номер и молчал.
Чужой муж начал рассказывать, открыл всю душу, все несчастья и всякие интимные места с ночными именами.
И в конце разговора ему в ответ:
– Ха-ха.
Вы не поверите, ему вызывали «Скорую помощь»…
Я одному делал косметический ремонт. В доме на снос.
Так всех выселили.
Так он там жил.
Я ему побелил, покрасил.
Так его не поймали, а меня поймали.
Стал ходить в сносящийся дом, люди решили – вводят в эксплуатацию.
Дайте сегодняшнюю газету. Я сгораю от нетерпения.
Нет, ничего интересного. Заберите, заберите.
Не беспокойтесь, я могу работать во время разговора.
Моя жена бросает всё, когда говорит.
У неё всё горит на плите.
Я в одном месте делал потолок. У неё муж педагог-физик.
У него испортилось зрение, и врачи запретили ему работать.
Так она устроила его в трампарк по хозчасти.
Так вы слышите, вагоновожатые научили его пить и гулять.
Он уже четыре дня не появляется дома: в трамваях по ночам очень удобно.
Все ей говорят:
– Вы же сами его туда устроили.
Ну, для неё сейчас главное – его дождаться.
Она такая толстая – на четырёх стульях сидит.
Она съедает три цыпленка и муж ей дает ножку от четвёртого…
Но она надеется, что он вернётся.
Хотя вагоновожатые говорят – вряд ли.
В ней килограмм двести.
И она проиграла.
Она презирала его тщедушие.
Он моей комплекции – водопроводное тщедушие – организм пропускает всё, не усваивая.
Зато я лёгкий на ходу.
Конечно, женщина создана для наслаждения.
Но наслаждение должно быть в меру.
Двести килограмм!
Я уже не говорю – носить на руках, но хоть ногу у неё поднять, ты же не будешь звать на помощь.
Но она готовит – что-то помрачительное.
Съешь с кастрюлей.
А мужчина – существо беззащитное, что дают, то он ест.
Но вы заметили: у толстух – худые мужья.
Я вам скажу, это не болезнь, это разница характеров.
А что, нет?
Они на этом сошлись.
И держатся.
Крепко… Очень крепко. Как виноград за забор.
Они очень энергичные, эти толстухи.
Такие деловые – бегают, и носятся, и не болеют.
Меня внучка спрашивает:
– Почему называется «женский пол», «мужской пол»? Ты их ремонтируешь?
Я говорю – нет, для этих полов другие мастера.
У меня с женой вообще хорошо.
Она говорит на полминуты раньше меня.
То же самое, что говорю я, но позже.
Вы видели такую семью?
Я выгляжу полным идиотом.
Я хочу спросить, она уже спросила.
Меня спрашивают – она отвечает.
Я иду что-то рассказать – она уже рассказала.
Так больше того: я – Изя, и она – Изя!
Ну, она Изольда по паспорту.
Но я вам скажу, мы весело живём.
Нет. Она у меня худенькая.
Она столько тащит на себе, что я ей прощаю.
Я ей всё прощаю.
И она мне кое-что.
Ну, мужчина – это та сволочь.
Он очень подвержен.
Его научить плохому ничего не стоит.
А отучить невозможно…
Нет… Нет, либо мы укрываем пол плёнкой, либо вытираем по влажному.
Я уже облокотил на неё все проблемы.
Я у неё спрашиваю:
– Это я ем?.. А это мне нравится?
Она у нас главная…
Я знаю только свою работу.
Она иногда говорит:
– Мне покраситься?
Я говорю:
– Что касается меня, то я бы этого не делал.
И я вам скажу, она прислушивается.
Когда ещё нашей дочки не было в живых, она взбрыкивала. Сейчас мы душа в душу.