Как отношусь?
С интересом отношусь.
Сложный вопрос…
Знаменитый, конечно, но… еврей…
Но знаменитый, это да…
Но… Хотя и знаменитый… Это не отнять…
Но то, что он… это тоже не отнять…
Если учесть, что он, как говорится, он… то каким бы ни был знаменитым, не знаменитым…
Но всё равно – это он!
Обидно, что знаменитый…
Но то, что это он, – не отнять…
Потому и знаменитый…
Ну, а если знаменитый… ну и что?
Если ты, как говорится, уже он… то знаменитый, не знаменитый… совсем неизвестный… ясность какая-то уже есть.
А знаменитый, тем более, значит, все знают, что ты это он… Да… это ты… да… это он. Да…
Вот что значит знаменитый.
Неизвестный – это значит неизвестно, да или нет…
А знаменитый – это уже точно…
И не спрячешься…
Все евреи похожи на учёных, все учёные похожи на евреев…
Особенно знаменитые…
Он в толпе, как в пшеничном поле… по движению толпы определишь, где он…
В общем, ты должен понять… то, что ты знаменитый, – это хорошо… но то, что ты… это тоже хорошо. Еврей не должен быть неизвестным…
Тут трудно выбрать нейтральную позицию…
Стать знаменитым, но перестать быть…
Кто же ты тогда?..
Кто ж тебе позволит быть таким обоюдным… то есть неизвестным, хотя и знаменитым…
У каждого поклонника в голове, что ты знаменитый, а в душе, что ты…
Можете это обсудить на съезде.
Помолчим
Ко мне в самолёте подошёл человек.
Ну, чтобы вы его увидели… Я опишу.
Но нет – я не даю изображений.
Это был полный молодой парень лет тридцати.
Бритый – небритый?..
Что это объясняет?
Для чего его нужно видеть, не пойму.
Слушайте…
– Можно, я вас оторву на секунду, – сказал он.
– Да, пожалуйста.
Он присел рядом и задумался минут на пять… Время шло… Мы летим.
– Вот, скажем… – Он думал. – Что должен человек…
Он думал, глядя через меня в окно…
Я молчал.
Молчание стало мерзким.
– Что должен человек после себя… – Он задумался.
– Оставить? – встрепенулся я.
– Нет. – Он задумался. – Вот человека окружают… – Он задумался.
– Дети? – напомнил я.
– Нет… Нет…
– Почему нет? – спросил я.
– Нет.
– Хорошо.
Он молчал.
– И человек должен после себя… Короче… Возьмём правительство…
Он замолчал.
– Ну?..
– Я знаю многих лично… И поверьте, если во мне что-то было хорошее…
Он замолчал.
– Ну? – сказал я.
Он думал.
Или вспоминал.
Человек, который думает или вспоминает, выглядит по-разному.
Этот думал…
– Извините, – сказал я. – Я в самолёте. Я должен лететь дальше. Мы можем…
– Нет, нет, летите, – сказал он.
Он думал в моём присутствии… Он долго молчал… Я задремал.
Когда мы вышли из самолёта, я догнал его.
– А почему вы решили по поводу правительства именно мне… – Я задумался.
Он пожал мне руку.
– Приятно было… – И задумался.
– Да, вы вообще… – Я замолчал.
– Да уже все сейчас, – сказал он.
– Даже больше… – задумался я. – Вы сейчас куда?
– Есть тут… – Он замолчал.
– Я к вам приду… Мы должны поговорить… Главное, что мы думаем одинаково…
– Мы уже почти…
– Нет… Там ещё осталось…
Мы молчали…
Мы думали…
Нас объезжали…
Площадь пустела…
Еврей никогда не упьётся и не развеселится до конца. Ибо ужас, который он носит и перевозит с собой из страны в страну, мешает ему.
Я видел и слышал хохочущими всех.
Дико ржали англичане, американцы, итальянцы.
Евреи улыбались тонко и бесшумно, ничем не обнаруживая, ни звуком, ни цветом не показывая «я здесь»…
Видали ль вы ли вы болельщиков-евреев на, допустим, стадионе?
Ах нет!
Их нет!
Не потому, что нет.
Нельзя сказать, что нет.
А где они?
Примерно там.
Страх обнаружиться среди толпы.
Одет, как все. Орёт, как все. Бежит, как все.
Ему нельзя ни отставать, ни обгонять.
Толпа ему внушает ужас.
Таможенник
Милый тихий таможенник свою дачу строил и ломал:
– Нет, это нескромно.
Облицевал забор гранитом, посмотрел – сломал:
– Нескромно!
В бассейне лампы по 20 тысяч заменил:
– Господи, прости нас, грешных. Нескромен я буду.
Три машины плитки – золотом по малахиту – оторвал и выбросил:
– Не то, не то, братцы. Не таким я себя вижу!
Фарфор перебил, картины порвал, жене синяк поставил.
Попробовал деревом красным стены, то есть сплошь стволы с огромными лакированными гроздьями винограда на дубах. Срубил лично:
– Нет! Я же просил…
Пусть навоз из Лондона.
Пусть солома из Парижа.
Пусть будет втрое дороже, но вдвое скромней!
Ломайте!
В ресторане
Заказывать будете?
Так, пиво. Так, селёдку.
Ну, тогда… Что вы ещё, ну, закажете?
Горячее вы будете, ну, заказывать или не будете?
Ну, первые блюда у нас, ну, зелёный, ну, борщ. Ну, солянка, ну, рыбная, ну, суп гороховый с, ну, ветчиной.
Ну, бульон, ну, куриный с лапшой, ну, домашней. И этот, ну, дорогой, ну, французский, ну, луковый, ну, суп.
Так, суп. Так, луковый.
С, ну, сухарями, с, ну, сыром запечённым, ну… Ну, и этот, ну… ой… чтоб его – десерт.
Поэт и власть
Кошка Феликс пришла с охоты.
Кушать не хотела.
Как-то странно смотрела.
И к чему-то прислушивалась внутри себя.
Потом опять на всех посмотрела.
Ну всё, думаем, плохо коту.
Она открыла рот – оттуда вывалилась огромная стрекоза.
Поскакала и улетела.
Мы все вместе с Феликсом смотрели ей вслед…
Главная ошибка художника: ему кажется, что власть жадно ловит каждое его слово.
– Эй, пацан, где мой парабеллум, что за дела?
Ты просил на два дня для музея срисовать…
Слушай, тут у соседей отец на дочку орал, чтоб к одиннадцати больше не возвращалась, чтоб гуляла всю ночь, с кем хочет.
Старуха пропала с семечками.
Жарит где-то непрерывно для какой-то компании. Военком отказывается призывать молодёжь, что-то плёл, что в армии и так народу полно, своих девать некуда, а тут ещё призывники каждый год являются.
А этот, твой классный руководитель, давай каяться – мол, не так диктовал, забыл предупредить, где запятая, где-то два «н». Всем «отлично» поставил.
Тебе, мерзавец, какой-то диплом особый выдал по всем предметам – «а в незнании прошу винить преподавателя такого-то, живёт там-то».
Ты что творишь?
Директор справку об окончании школы с золотой медалью за 7-й класс…
А в поликлинике освободить от занятий, перевести на каникулы вне очереди…
А ну-ка, давай парабеллум – трофейная вещь, деда моего.
В школьном музее показать… В честь дня победы…
Срисовать ему… Перечертить…
Нет к нему патронов – немцам напиши, пусть вышлют.
А я сейчас ремнём по хитрой заднице…
И я, главное, старый дурак…
Да… Поколение растёт…
– Миша! Рассмеши его так, чтоб он умер от смеха.
– Зачем?
– Мне это нужно. Ну, поверь. Ну, сделай. Никто не придерётся. Ты понял.
– Я не уверен.
– А я уверен. Давай вот ту, с матом… Квартиру я организую.
– Ты с ума сошёл.
– Никто не докажет. На глазах у всех человек хохотал, хохотал и сдох.
– Теперь пойми ты меня. Чтобы было смешно ему, надо, чтобы было смешно мне. А как мне будет смешно, если ты такое задумал. Я не выдержу, я ему скажу: «Приятель, что тут смешного? Не смей смеяться. Оно всё тупое и с матом. Я сам этого стыжусь. И пошёл вон или уйду я». Это если он будет хохотать.
А если он не будет хохотать, тогда я буду думать, что это я стал бездарным.
И умру я.
И если ты рассчитываешь на это, то ты больше не приходи.
Ужин в ресторане
Он соображал хорошо.
Но только в одном направлении…
Поэтому он нас всех одевал, кормил, поил, обогревал.
А мы гордились своим умом и душой.
Пили за его счёт.
Говорили о нём гадости.
Хотя в лицо боялись.
А он однажды не заплатил за всех.
Однажды в ресторане.
Напрягитесь и представьте.
Что тут началось!
Недоумение. Растерянность. Злость… Ужас.
– Где он? Как ушёл?..
– Его нет?.. Точно ушёл?
– Позвоните ему.
– Да неудобно…
– Как неудобно? Человек всё-таки. Не дай бог, что-нибудь случилось. Такой человек замечательный. Вы знаете его телефон. Ну позвоните. Если ничего с ним не произошло, мы успокоимся.
Все столпились возле меня. Я ему звоню:
– Это ты?.. Может, с тобой что случилось?.. Ну, ты как-то пропал… Мы волнуемся. Всё в порядке?.. Ага… Так ты не вернёшься… Точно, да?.. Может, забежишь на минутку?.. Просто повидаться… Нет, да?.. Точно, да?.. Ну, да… Ну, да… Нет, нет. Всё в порядке… Мы волнуемся. Ну, отдыхай… Он устал, сволочь.
– Вот гад, – выдохнул кто-то. – От чего тут уставать? Сиди себе с друзьями, подонок.
– Он сказал, что ложится спать.
– Спать?.. В такой момент? Рассчитайся и спи спокойно.
– Он что – обязан? – сказал я.
– Да! – закричали все. – Да!.. У него этих… Это наглость.
– А я б…ть ему… поразбиваю… выцарапаю…
– Морду?
– Не, машину поцарапаю… Зеверь какой-то!.. Бросать людей… Это что – собаки? Это люди… Как их не покормить… А вы тоже – нажрали тут… Может, и на пару тысяч… Чтоб никто не выходил – поразбиваю… Рожи… Все сидим, пока не заплатим.
– А оно что – вырастет?
– Не надо жрать, даже если зовут… Поклевал чуть, рот вытер – и ушёл… Пока он сидит… Задержался – каюк, ты в тюрьме! Вот ты, – обратился он к кому-то, – тебя кто звал?
– Вот он, – и она показала на меня…
– Пусть он и платит… Тут у него много набежит…