— Может, ты из Москвы Аньке шоколадку как-нибудь перешлешь? — спросил Виктор, вытаскивая из-за пазухи плитку. — Скажешь, что от меня. Аня уж очень шоколаду хотела, а я и купить не смог, не нашел.
— Кхэ, кхэ, — раздалось над головой нарочито громкое покашливание. Оказывается, мы не заметили, как подошел Сталин. — Товарыш Спешылов, праститэ, что стал нэвольным свидетелем ваших паследних слов. Нэ волнуйтесь, я дам Владимиру Ивановичу шоколадку для вашэй дэвушки. А эту ви, пожалуйста, скушайте сами.
Когда мы возвращались обратно, я невольно ждал продолжения разговора начатого Сталиным.
— Товарищ Кузлевич, остановысь минут на пять, — приказал Сталин водителю, а когда тот послушно заглушил машину, сказал: — Ви посидите пока, а мы с таварищем Аксеновым пройдемся.
Я послушно вышел из автомобиля, и мы пошли.
— Владимир Иванович, как ви считаете, нужен ли Советской России польский поход? — спросил Сталин.
— Не нужен, — твердо ответил я, прекрасно помня, что в той истории против похода из членов Политбюро возражало лишь два человека — сам Сталин и Радек. Но, увы, их мнение разбилось об авторитет такой «глыбы», как Троцкий, и примкнувших к нему Каменева, Зиновьева и Бухарина, а также самого товарища Ленина.
— Ви нэ верите в победу мировой революции? — задал-таки Иосиф Виссарионович тот вопрос, которого я боялся. Я же не просто не верил, что мировая революция невозможна, а твердо знал, что ее не будет, и все достижения социализма завершатся в декабре тысяча девятьсот девяносто первого года с распадом СССР. Нет, у меня нет ностальгии по Советскому Союзу, хотя и прожил в нем двадцать лет с хвостиком, но порой кажется, что все бы могло быть иначе… Потому я ответил так:
— Верю. Но только не сейчас, а когда-нибудь позже. Нам бы в России порядок навести, народ накормить.
— Савершенно с вами сагласен, — кивнул Сталин. — И многие, если нэ большинство, наших таварищей тоже нэ верит. Может быть, только таварыш Троцкий в нее вэрит. Ну а еще немножка тавариш Ленин. Но Владимир Ильич слишком доверяет расхожим суждениям, а еще – товарищу Троцкому. Хотя, как и многие, очень опасается Троцкого в роли диктатора.
— Тогда в чем смысл? — удивился я. — Если члены Политбюро не верят в польский поход и мировую революцию, то ради чего отправлять на смерть тысячи красноармейцев?
— А ви падумайте, Владимир Иванович, — мягко посоветовал Сталин. — Как гаварят — умному дастаточно. А ви человек очен умный.
И я примерил на себя эпитет «умный». Значит, члены Политбюро опасаются Троцкого в роли диктатора. А как он может им стать? Да очень просто — если идея мировой революции претворится в жизнь. Авторитет Троцкого, и без того немалый, подскочит до такого уровня, что сможет потеснить и авторитет самого Ленина, а сам Лев Давидович со второго места в иерархии переместится на первое. А кто скажет хоть слово, если за спиной Троцкого трехмиллионная армия, готовая сковырнуть всех и вся? Это вам даже не гвардейские полки менявшие на русском престоле императоров. Но как этого не допустить? Да очень просто — довести идею до маразма. И вот тут до меня дошло — весь польский поход и затеян ради того, чтобы он провалился, а товарищ Троцкий, получив мощный щелчок по лбу, умерил свои аппетиты. А то, что при неудаче погибнут люди, что ж тут такого? Люди, по мнению товарищей из Политбюро — это расходный материал.
— Кажется, понял, — проговорил я. — И могу твердо сказать, что товарища Троцкого я не люблю. А еще всех прочих, кто свои шкурные интересы поставил выше человеческих жизней.
— А уж как сам Троцкий вас тепэр не любит, ой-ой, — усмехнулся Сталин. — Но ви эта переживете, паверьте мне. Бог нэ видаст, Троцкий нэ съест.
Глава 4. Нападение
От пригорода, где разместилась шестая дивизия Первой конной, до вокзала расстояние вполне приличное, но в двадцать первом веке мы одолели бы его за полчаса, а теперь нам потребуется четыре, если не пять. Вымощенная булыжником дорога была когда-то хорошей, но с течением времени прохудилась — какие-то камни «выперло», какие-то вообще отсутствовали. Наша «Антилопа-гну» (как еще обозвать автомобиль неопределенной марки с кабиной без стекол, если его водитель Кузлевич?) то подскакивала на колдобинах, то проваливалась в какие-то ямы, из-за чего ее скорость приближалась к средней скорости пешехода, но уж никак не автомобиля, пусть даже и ретро.
Подозреваю, что здание госпиталя — некогда пафосное, напоминавшее загородную резиденцию, а ныне пребывавшее в упадке, равно как и дорога, принадлежали когда-то австро-венгерскому магнату, некогда процветавшему, а потом пришедшему в захирение. Скажут потом, что во всем виноваты русские — они и стены состарили, и хозяйственные постройки разрушили и даже привели в негодность дорогу, выковыряв из нее булыжники для собственных нужд.
— Вам непрэмэнно нужно уехат сегодня? — поинтересовался Сталин.
Не иначе собирается пригласить меня в гости? Что ж, я бы с удовольствием сходил, но как-нибудь в другой раз. У меня там народ в броневагонах мыкается, а я им обещал отдых дать.
— Львовские железнодорожники моему начпоезда сказали, что этой ночью у них появится «окно» — пояснил я. — Завтра и послезавтра на дороге график напряженный — все будет забито эшелонами и туда, и обратно. Нынче вообще завал, не успевают эшелоны выпускать на Львов. Сюда ждут составы с продовольствием, а обратно раненых отправляют, которых на месте лечить нельзя, какую-то технику. Вроде, целый состав «трехдюймовок» собираются в Москву отправить. Я и решил, что пока есть возможность, нужно ехать, чтобы во Львове на неделю не застрять. Поручение товарища Ленина я выполнил, личный доклад может и подождать, но мне бы еще свои дела порешать.
— А «зеленую улыцу» объявыт не хатите?
— Для «зеленой улицы» я еще носом не вышел, — усмехнулся я. — Я ж не командующий фронтом, не член ЦК, и не Председатель ВЦИК, а только порученец, пусть и с некоторыми полномочиями. Да и неприлично выйдет, если из-за меня санитарные эшелоны задержат.
Сталин ничего не ответил, только пожал плечами. Не то похвалил за скромность, не то за нее же и осудил — понимай, как хочешь. Не знаю. Но думаю, все-таки не осудил.
Иосиф Виссарионович вытащил из кармана трубку, набил табаком, но из-за тряски спички либо ломались, либо гасли и, так и не сумев раскурить, буркнул что-то неразборчивое и убрал носогрейку обратно в карман.
— Мы па дароге заедэм ко мнэ, эта недалеко от вокзала, — сказал товарищ Сталин и усмехнулся. — Я обэщал комиссару, что передам для его жены шоколад.
Хотел сказать, что Анька Спешилова и без шоколадки вполне может обойтись. Зачем мне лишняя головная боль, из-за какой-то вкусной и сладкой плитки? Сталин-то гостинец для Витькиной жены передаст, а как мне его в Архангельск отправить? По почте не рискну, если только с оказией. Как бы еще эту оказию отыскать?
Впрочем, вслух ничего говорить не стал. Уж если Сталин пообещал отправить девушке шоколад, пусть отправляет, а я придумаю, как доставить. Елки-палки, я же могу из Москвы курьера послать прямо в Архангельск. И повод есть — нужно отправить в управление новые бланки документов. А если что — пошлю человека и без всякого повода, с одной шоколадкой. Нехай, уж раз-то в жизни можно воспользоваться служебным положением. Тем паче, что забота о душевном состоянии политического состава РККА — прямой долг советского чекиста.
Сталин отчего-то не стал расспрашивать меня об аресте Тухачевского. Видимо, общую картину знал, а детали его не интересовалси.
Постепенно, наш разговор со Сталиным сошел на нет. Сказывалась усталость, накопившаяся за последнее время, да и совещание легким не назовешь. И хотя машину бросало вверх-вниз, водило из стороны в сторону, но мы с товарищем членом РВС Юго-Западного фронта слегка подремывали, просыпаясь лишь на самых крутых рытвинах. На одной колдобине, где нас тряхнуло так, что я прикусил язык, а Сталин, ударившийся о сиденье водителя, пробурчал под нос «бозишвили», обращаясь непонятно к кому — не то ко мне, не то к водителю, хотя ни я, ни Кузлевич не виноваты. Наверное, так бы и продремали, если бы вдруг об машину что-то не стукнулось.
Я решил, что в нас либо кинули камнем, либо сдуру влетела какая-то птица, но Кузлевич истошным голосом заорал: «Засада!», наддал газу и, только тут до меня дошло, что это была пуля. Вторая пуля сбила фуражку с товарища Сталина.
— Твою мать! — выругался Сталин по-русски без малейшего акцента.
Следом за нами неслись человек восемь, а то и десять верховых азартно обстреливая машину из всего, что стреляет. Кто такие — белополяки, буденовцы-мародеры или простые бандиты, непонятно, да и не существенно. Судя по всему, они «охотились» не на главной дороге, а где-то рядом и заметили добычу, когда автомобиль уже проехал изрядное расстояние, а иначе нам бы уже пришел трындец. И слабое утешение, что Иосифу Виссарионовичу еще предстоит стать Генеральным секретарем коммунистической партии и генералиссимусом СССР и, стало быть, он никак не должен погибнуть во время советско-польской войны тысяча девятьсот двадцатого года. В моей истории Красная армия Львов не взяла, а буденовцы не околачивались в пригородах польского города, а в этой все может пойти иначе.
— Кузлевич, гони! — рявкнул Сталин, хотя водитель и так гнал, что есть мочи.
«Антилопа-гну» уже неслась с изрядной скоростью, но всадники настигали. Пока нас спасало, что дорога шла через старое кладбище, куда лошадям нет хода — массивные гранитные склепы, обелиски, скорбящие ангелы и просто холмы с православными крестами преграждали дорогу похлеще засек былых времен сооружаемых против татарской конницы на Руси. И конникам нас не объехать, но и нам не свернуть и не принять бой, в котором бы и мой браунинг пригодился. Все-таки их не сто человек, а только восемь, надежда есть. Но все до поры и до времени — сейчас бандиты выберут место поровнее, где лошади не собьют копыта, не поломают ноги, всадники рассыплются и, охватывая нас по дуге, сомкнут кольцо. Сейчас бы нам пулемет или хотя бы винтовку, а палить из браунинга с расстояния в двести метров, смысла нет. Эх, товарищ Сталин, какого же… горького корнеплода ты охрану свою отдыхать отпустил?