сможет пойти вместе с Майком. Положение моё было спасено.
Они ушли вскоре после пяти, и следующие три часа Я был очень занят. Я хотел ухаживать на Джоном и Томом, которые в соседней палатке были «вне игры» Но если бы только я не был столь медлительным! Я собирался надуть их матрацы, но через час я все ещё бился с большим примусом и его дефектной горелкой. Один лишь малый примус медленно, очень медленно готовил из снега воду для супа. Мне казалось, что я признаюсь в своей никчемности, когда просил совета у Тома, о котором собирался заботиться. «В чем дело?» Раздался стон, тяжелый вздох и Том перевернулся на бок. Сердитое ворчание раздалось по моему адресу, когда я впихнул внутрь невообразимо грязный примус. Том теперь сидел, тяжело дыша. Десять минут он что-то шуровал. Я зажег сухой спирт, и, когда примус заревел, Том уже снова лежал на спине, столь же, по-видимому, бездыханный, как и раньше. Ничто в экспедиции мне не внушало такого восхищения, как этот мимолетный штрих.
Я вылез, чтобы дать воды и таблеток Анг Пембе, который отказывался даже от чая. Вернувшись, один в палатке, я поставил сбоку примус и занялся удручающей работой — растапливанием снега, просто чтобы вымыть кружки. Затем последовали суп, порридж, печенье и лимонад — все, что мы имели теперь в лагере, с добавлением сыра, изюма и сгущенного молока в тюбике. Передача блюд из одной палатки в другую через состыкованные рукава вдвойне усложнялась и требовала осторожности и высокого мастерства.
Наконец, в 8 часов завершающая сигарета — высшее наслаждение и кульминационный пункт прошедшего дня — были предложены моим товарищам. Однако они к этому времени уже дремали. Я же лично даже здесь так же наслаждался сигаретой «на ночь», как всегда, намного больше, чем на равнине. Свою трубку я оставил в лагере IV, находя, что она гаснет слишком часто и что на затяжку надо тратить слишком много сил. Ощупью отыскал спички и закурил. Деяния и происшествия этого дня улетучивались в тумане дыма, так же как и деяния, мысли и желания следующего дня. За пределы следующего дня мои разум никогда не заходил.
В ожидании повторного подъема
Ночью шёл слабый снег, и, может быть, именно поэтому утомительный ветер стих. Лишь изредка хлопок по палатке нарушал наш покой. Но как скажется этот снег на вышележащем юго-восточном гребне? В 6.45 я развел примус для чая. Вода была натоплена ещё прошлой ночью. Хотя это потребовало вечером большого напряжения воли, зато окупилось сторицей, когда настало утро и с ним мрачная необходимость вылезать наружу за снегом. Я дал чаю и кодеин Анг Тембе, все ещё лежащему пластом и не способному ничего произнести, кроме редких стонущих восклицаний.
Хотя никто из нас не был особенно голодным, мы позавтракали, начав с грейпнатсов, которые Джон любил класть в чай. Затем последовала ривита с сыром или джемом. Я стал питать неприязнь к экспедиционному джему (типичный высотный каприз), а сгущенное молоко — это слишком много хлопот. Пока другие медленно собирались, в промежутках между проверками, как идет у них дело, я произвел безуспешную попытку вымыть посуду. Но когда они ушли и я остался на весь день предоставленный самому себе, я вернулся на свой матрац и проспал ещё пару часов. Затем я просто лежал и смотрел в потолок. Если срочно понадобится, любое усилие могло быть сделано. Но если требуется повседневная работа вроде уборки или мытья посуды, то намного легче смирно полеживать, повертывая следующую страницу Николаса Никлби или просто ничего не делая. Как насчет поэзии? Вся тяжесть земная повисла на моих руках, когда я открывал дневник. Написав строчку или две, остановился. Голова утопала в дремоте. Я вздрогнул, написал ещё пару строчек и снова остановился. Наверняка можно все же писать, даже здесь. В таких условиях прошло утро. Внутри палатки стало безумно жарко — мне пришлось остаться в фланелевой рубашке, надетой на нательную фуфайку. Но как только я открыл дверь, холодные шквалы, вооруженные ледяными иглами, атаковали меня. Я приготовил немного лимонада, а затем, не напившись, сварил Нескафе. Печенье и сыр пробили себе путь вниз. Больше ничего не было, но больше я бы и не мог ничего съесть. То, что прежде казалось деликатесом, теряет здесь свой вкус. Послеобеденное время я провел в точно таком же безделье. Совесть говорила мне, что кругом полно всяких дел: красоты, которые надо запечатлеть, кастрюли, которые надо отмыть от тзампы. Тело говорило, что и то и другое могут подождать.
В четыре в ожидании шерпов я поставил греть воду. В 8.30 ниже горба послышались отдаленные голоса и появились медленно поднимающиеся четыре (а не три) фигуры. Это были мои шерпы Анг Дорьи, Фу Дорьи и Пазан Футар. Вел их Чарлз Уайли собственной персоной. Трое шерпов несли керосин и упакованные в фольгу штурмовые пайки. Они тяжело дышали, так как поднимались очень быстро. Чарлз плюхнулся на ящик. Он рассказал мне, что пошел сопровождать шерпов, чтобы как-то отвлечься от однообразного существования на Передовой базе. Прошлой ночью (27-го) он узнал от Чарлза Эванса и Майка все новости и заказ на продукты. Чарлз и Майк были очень утомлены, однако рассказали все, что знали, и отвечали на вопросы.
Опустив голову, Чарлз сидел на ящике и пил чай. Я осмотрел принесенные грузы. Казалось, все были квадратной формы — штурмовые пайки или керосин.
— Где мой кислород, Чарлз?
— Кислород?
— Я имел в виду тот, который я просил для заброски на Седло.
— О боже! Вы говорите про те баллоны!
— Какие баллоны?
— У нас была пара баллонов. Но мы встретили спускающегося Джона, и он сказал, что они слишком тяжелы и что лучше их оставить. Они лежат у подножия Стены.
Я подумал, какое странное влияние оказывает высота. Джон знал прошлой ночью, что мне нужен кислород, особенно если мне придется подниматься выше Седла. Его мышление, по-видимому, было направлено к одной цели — экономии веса, и теперь он приказал оставить внизу мой драгоценный кислород. Двумя днями позже мне пришлось самому его увидеть сиротливо покоящимся на площадке перед началом крутого подъема на Стену.
Я взглянул на громадный склон, окаймляющий голубое небо вдоль Контрфорса Женевцев. Завтра без кислорода я должен вести трех нагруженных шерпов для второй заброски на Седло. А может быть, и выше.
Глава 12.На Седло без кислорода
28 и 29 мая
В палатке Чарлз бухнулся на матрац. Он выглядел очень усталым, а вокруг рта запеклась пена от жажды. Он хотел чаю, больше чаю. Я вышел, чтобы проверить, осталось ли что-нибудь в каком-нибудь баллоне. В больших черных баллонах не осталось ровно ничего. Но что в тех баллонах, которые нёс Том при спуске? В одном из баллонов из легкого сплава — благослови его, боже! — было давление в 89 кг/кв. см. Я удивился, почему так мало думал о преодолении этих склонов без кислорода, когда британские экспедиции с севера вполне обходились без него на высотах, значительно превышающих 6900 метров. Я был слишком избалован. Затем подумал, что восхождение с севера намного легче, чем отсюда. Фактически на большой части пути они обходились без верёвки. К тому же мне, может быть, придется проводить спасательные работы на ещё большей высоте, восстанавливать палатки и наверняка ухаживать за уставшими после восхождения людьми. Уютно устроившись, поглощая суп и колбасу, я спрашивал себя, достаточно ли надежно поставили этой ночью свою палатку Эд и Тенсинг. Здесь не было ветра, только тот же глухой гул, доносящийся с Седла, нарушал тишину. Мне довелось узнать на следующий день, что условия для них были не так уж тяжелы. В тот момент они были укрыты в маленькой, установленной наклонно палатке на высоте 8510 метров. Грег, Джордж и Анг Ниима вернулись на Седло.
Чарлз заработал мои благословения тем, что принес французскую колбасу типа салями. При мысли о возможности куснуть что-нибудь мясное возвратился аппетит. Ниже, в долине, я никогда но думал, что буду так скучать о мясе, оставаясь безразличным к иным деликатесам. Некоторые из нас предпочитают пикантное сладостям.
Был прекрасный вечер, когда я совершил хорошо освоенную прогулку за серак, который был одновременно нашим панорамным пунктом. Лишь несколько золотых полос — громадных слитков, охватывающих горизонт и разрезанных, словно ножом, вершиной Пумори,- начинали принимать зловещий вид. Все иное: остроконечные пики и небо — было ясным и сверкало той мягкой вечерней золотой краской, которая не от мира сего. Около семи раздался страшный треск и вся сторона горы, на которой мы стояли лагерем, казалось, задрожала. Как будто живой Эверест перед ночным сном пожимает плечами.
В Гималаях зачастую ожидаемые страдания не так велики, как их рисует страх. Именно так и было на следующий день, 29-го. Началось с чая, приготовленного Фу Дорьи и сдобренного грейпнатсами. Затем «подъём». Если бы над горой вдруг появилось божество, я бы попросил его не переносить меня на вершину, а перенести во времени за тоскливые полтора часа, отделяющие первое усилие при вылезании из спального мешка до последнего взмаха верёвкой перед выходом в путь. В этот день наиболее беспокойным делом были сборы вещей. Я подробно все обдумал, однако физическое время совсем иная вещь. Мои личные вещи надо было поделить между мной и Пазанг Футаром, который кроме этого должен был нести также и свои. Остальные двое должны были доставить на Седло высотные пайки и драгоценный керосин. Им надлежало в тот же день спуститься, и поэтому личные вещи они могли не брать. Надо было теперь уложить свои вещи и окончательно одеться. Не зная, что мне придется делать выше, я пришел сюда в легких ботинках. Они обеспечивали мне комфорт на нижних участках Стены, однако не были достаточно теплыми для Седла. К счастью, Чарлз носил тот же размер и любезно со мной обменялся. В последнюю минуту в лагере IV мне пришла в голову счастливая мысль, и я положил свою маску в рюкзак.
Я решил поберечь свой запас кислорода для более высотных участков, где он мне будет нужен. Мне приходилось, следовательно, на протяжении всего ледника тащить аппарат, не пользуясь кислородом. Незадолго до 9 часов мы вышли. Когда мы пересекали склон над лагерем, я помахал на прощание ледорубом, но боюсь, что этот бодрый жест не соответствовал тогда моим чувствам. К моему удивлению и радости, я как будто хорошо акклиматизировался. Шерпы не наступали, как я ожидал, мне на пятки, и я не слишком задыхался; любоваться видами я все же был не в состоянии, однако дыхание было гораздо лучше, совпадало с ритмом движения, и я мог сделать двадцать — тридцать шагов без остановки. Я тем более был удивлен, что не сомневался, что демон «высотного истощения» схватит меня за горло. Я не учитывал что ниже определенного уровня он отдыхает, как это явствует из практики Джорджа Лоу. Джордж поднялся выше Седла после того, как провел девять дней на Стене. Даже с применением кислорода это исключительный подвиг.