орядочные экспедиции, о которых я читал, применяли спальные мешки для сигнализации альпинистам, оставшимся наверху или внизу. Классическим примером была экспедиция 1924 года, когда были переданы таким путем известия о судьбе Меллори и Ирвина. Чуть ниже вершины Контрфорса Женевцев имелось подходящее снежное пятно, на котором можно расположить спальные мешки так, что они будут видны через бинокль из лагеря IV. Если Эверест будет побежден, то я должен буду выложить два мешка в форме буквы Т; Джон тогда добавил, что, если Эд и Тенсинг дойдут лишь до Южной вершины, мешки следует положить рядом, если будет полная неудача — только один мешок.
К тому времени, когда я решился сигнализировать, было 5.30; прошло примерно 2 часа после спуска. Я остановился у входа в палатку «Мид» и громко сказал:
— Я думаю взять спальные мешки наверх.
— В чем дело, Уилф?
— Я обещал Джону, что подниму два мешка и выложу их на склоне. Они смогут увидеть их снизу.
— Не волнуйтесь. Они их, вероятно, не увидят. Почему нельзя это сделать завтра?
— Не знаю, может быть, лучше сегодня.
Расшевелить Пазанга было нелегко. Я звал его трижды, а в промежутках выполнял какие-то работы, не помню сейчас какие, но в то время казавшиеся весьма важными. Наконец он выглянул из двери «Блистера». Весьма логично предполагать, что после дневного перехода с 25 килограммами за плечами сагибу следовало бы оставить его в покое. И потом к чему спальные мешки? Все же он взял их и пошел на гребень.
Я медленно шёл за ним. Наконец мы добрались до валунов. Как предлог для остановки, я нагнулся и собрал несколько камешков. Они понравятся всем, когда мы вернемся в Англию, а больше всех моему сыну, когда он подрастет. Наконец мы добрались до снега. Однако тем временем меня начали одолевать неприятные сомнения. Когда мы достигли вершины гребня, мне казалось, что ущелье в облаках. Вскоре ошибки уже быть не могло. Гряды послеобеденного тумана висели над Цирком. Над ним вечернее солнце блестело из-за Нупцзе, темный силуэт которой был нарисован на бирюзовом небе божественным чутким карандашом солнца и ветра. Но в Цирке — туман.
Мы остановились на первом приличном снежничке. Шквалы, очень сильные на Седле, уменьшились здесь до жестокого бриза. Мы выложили наши мешки на склоне в виде буквы Т. Чтобы удержать их, нам пришлось на них лечь. Я лег на стойку, Пазанг — на перекладину. Что думал обо мне Пазанг? Нелестные вещи, без сомнения, и, вероятно, вполне заслуженно, учитывая этот туман. Мы лежали так десять минут, в течение которых я питал слабую надежду, что некое провидение откроет окно, позволяющее Джону заметить две маленькие страдающие фигуры. Вечерний холод пробирал нас до костей сквозь одежду и спальные мешки. «Идем вниз»,— сказал я, тоскуя о тепле и уюте. Мы подхватили мешки, и не успел я ещё двинуться с места, как Пазанг быстро зашагал домой. Этим все кончилось, но много дней спустя мне сказали, что ходит по ущелью легенда о сумасшедшем англичанине, который как-то раз захотел переночевать в снегу над Южным Седлом Эвереста.
На гребне я остановился, наблюдая за сильной фигурой Пазанга, двигающегося вниз по замерзшей корке между скалами и выражающего каждым своим шагом твердое убеждение, что все сагибы «слегка ненормальные». Я думаю, что большинство шерпов считает сагибов безвредными лунатиками, у которых денег куры не клюют. Мы продолжаем спускаться. Под нами Седло, над нами и сзади прячется Эверест. Снова я думаю: «Чувствует ли вершина волнение или гнев при мысли о «победе» над ней?» Эверест — гора, неодушевленная масса скал, снега и льда.
Возвратившись, я снова нагнулся перед входом в палатку:
— Вы не будете возражать, если я здесь поселюсь?
Джордж на это великодушно согласился. Что касается меня, жить одному в пирамиде меня очень мало устраивало.
В соседнем маленьком «Блистере» царил, по-видимому, покой. Я взглянул на довольные лица лежащих Тенсинга и Пазанга и был одарен сверкающей улыбкой. Я втиснул наполовину свернутые вещи в рюкзак, вылез наружу, оттащил рюкзак к палатке «Мид» и вывалил вещи в кучу у входа. Прошло, как мне казалось, мало времени, пока я вновь, в громоздкой одежде, старался вползти через входной рукав палатки «Мид».
Дальняя, или наветренная, сторона палатки, обращенная к Цирку, была закрыта, подветренная не пропускала воздуха. Затем я втащил рюкзак, спальный мешок и прочие принадлежности, не подвергая опасности работающий в другом конце палатки примус. Я оказался в «долине» между двумя длинными новозеландскими фигурами, растянувшимися на надувных матрацах. Было бы идеально, конечно, засунуть спальный мешок под себя, но при этом пришлось бы приподниматься на одном локте и, последовательно извиваясь, постепенно втискивать мешок. В конце концов я оказался в лежачем положении, с мешком подо мной. Я был скорее завален, чем защищен от холода и ветра, так как все мелочи я нагромоздил сверху. В палатке было тепло, так как примус у Джорджа работал исправно.
Вершина
27 мая я проснулся рано утром после плохо проведенной ночи, чувствуя себя продрогшим и несчастным. Мы находились на Южном Седле Эвереста. Мои товарищи по пирамидальной палатке — Лоу, Грегори и Тенсинг — метались и ворочались, тщетно пытаясь спастись от пронизывающего холода. Безжалостный ветер с бешенством налетал на палатку, и гулкое хлопанье полотнищ не давало нам уснуть. Неохотно вытащив руку из спального мешка, я взглянул на часы. Было 4 часа утра. На мгновение мерцающий свет спички упал на термометр, лежащий возле противоположной стенки палатки. Он показывал -25° С.
Мы надеялись в этот день установить штурмовой лагерь высоко на юго-восточном гребне, но из-за ураганного ветра выход был явно невозможен. Однако мы должны быть готовыми к выступлению, как только стихнет ветер. Подтолкнув локтем Тенсинга, я шепнул ему несколько слов насчет еды и питья, после чего безо всякого зазрения совести вновь уютно устроился в спальном мешке. Вскоре ворчание примуса и потепление в палатке возвратили нас к жизни. Попивая горячую воду с сахаром и лимонной кислотой и жуя бисквиты, Лоу, Грегори и я стали обсуждать в довольно пессимистических тонах наши планы на этот день.
В 9 часов ветер свирепствовал по-прежнему. Надев на себя все свои теплые вещи, я выполз из палатки и перебрался в маленькую палатку «Мид», где помещались Джон Хант, Чарлз Эванс и Том Бурдиллон. Хант согласился, что в этих условиях выход невозможен. Анг Пемба захворал и был явно неспособен нести груз дальше, так что мы решили отправить его вниз с Эвансом и Бурдиллоном, которые собирались около полудня спуститься в лагерь VII. В последний момент, учитывая состояние Бур-диллона, Хант решил пойти с ними. Мы с Джорджем Лоу помогли этой измученной четверке подняться по склону над лагерем и затем стали смотреть, как они начали медленный и утомительный спуск к лагерю VII.
Весь день дул бешеный ветер, и в весьма унылом настроении мы отбирали грузы, которые на следующий день намеревались забросить в штурмовой лагерь. Всякая задержка выхода с Южного Седла могла привести лишь к дальнейшему истощению и ослаблению организма. Сильный ветер не давал нам покоя и следующую ночь, однако мы все пользовались кислородом с подачей одного литра в минуту, и это позволило нам семь или восемь часов провести в беспокойной дремоте.
Рано утром ветер был ещё очень силен, но около 8 часов он стал заметно стихать, и мы решили выходить. Однако судьба приготовила нам новый удар: ночью Пемба чувствовал себя очень плохо и был явно неспособен к выходу. Из нашей первоначальной группы шерпов в три человека остался лишь один — Анг Ниима. Единственным выходом было производить заброску грузов в штурмовой лагерь собственными силами, так как отказаться от штурма было немыслимо. Мы переупаковали груз, исключив все, что не было жизненно необходимым. Из-за недостатка носильщиков нам оставалось лишь урезать драгоценный запас кислорода.
В 8 часов 45 минут вышли в путь Лоу, Грегори и Анг Ниима, неся каждый более 18 килограммов и расходуя 4 литра кислорода в минуту. Тенсинг и я должны были выйти несколько позже, чтобы возможно быстрее подняться по сделанным передовой группой ступеням и тем сэкономить силы и кислород. Мы вышли около 10 часов утра, нагруженные личными вещами, спальными мешками, надувными матрацами и некоторым запасом продуктов, не считая кислородного аппарата. Каждый из нас нес около 23 килограммов.
Мы медленно поднялись по длинному склону, ведущему к подножию большого кулуара, и начали карабкаться по настоящей лестнице, вырубленной Лоу в твердом фирне. Во время медленного подъема мы подвергались беспрерывной бомбардировке осколками льда, летящими сверху, где в это время Лоу и Грегори вырубали ступени, проходя кулуар по направлению к юго-восточному гребню. К полудню мы вышли на гребень и присоединились к передовой группе. Невдалеке виднелись лохмотья палатки, поставленной прошлой весной швейцарцами. Они подчеркивали унылый и уединенный характер этого замечательного обзорного пункта. Именно отсюда после ночи, проведенной без спальных мешков, начали Ламбер и Тенсинг свою героическую попытку достичь вершины.
Здесь открывался во все стороны захватывающий вид, и мы предались настоящей оргии фотографирования. Чувствовали себя все прекрасно и твердо надеялись установить штурмовой лагерь высоко на юго-восточном гребне. Снова взвалив на себя грузы, мы поднялись ещё на 45 метров и дошли до промежуточного склада, устроенного Хантом два дня назад. Гребень был очень крут, однако слои, падающие нам навстречу, обеспечивали хорошие упоры и делали лазанье технически несложным. Правда, рыхлый снег на крутых склонах требовал большой осторожности. Склад помещался на высоте 8336 метров, но мы считали эту высоту далеко не достаточной для организации последнего лагеря, так что нам пришлось без особого энтузиазма добавить к нашим и без того уже солидным ношам весь этот дополнительный груз. Грегори взял кислородный баллон, Лоу — некоторое количество продуктов и горючего, а я привязал к своему грузу палатку. За исключением Анг Ниимы, который нес немного больше 18 килограммов, на каждого из нас приходилось от 23 до 28 килограммов. Мы продолжали подъём в несколько более медленном темпе. Несмотря на тяжелый груз, мы шли не останавливаясь, хотя и очень медленно.