— Это куда целовать?
— В то самое, откуда все мы вышли подышать свежим воздухом. Но это после свадьбы. А до нее…
— У тебя опыт?
— У меня — понятия.
— Тогда выкладывай.
— До свадьбы нужно — что? Познать невесту. В этом… физиологическом качестве.
— Физическом, Филя.
— Не путай, и в физиологическом. А то женишься. И мучайся потом от разности потенциалов.
— Чего-чего?
— Ну, этого, — замялся линотипист, — о чем вслух не говорят, когда не стоит.
— Потенции?
— Именно. Молчать на эту тему нельзя! А ты? Приглашаешь девушку в ЗАГС, и даже ее не проверил. А вдруг она тебе — не пара. Разность потенциалов — великая штука! Из-за этого и разводы, когда говорят: «характером не сошлись».
— Что ты предлагаешь?
— Предлагаю — палатку, и культпоход на лоно природы.
— У тебя есть палатка?
— У меня есть идея. А также руки, ноги и все остальное, что требуется на лоне природы. А палатка… Есть и палатка. Но у твоей сотрудницы из «Латвийского моряка», у Светы Расолько.
— Откуда знаешь?
— Выяснил, когда она прибегала вычитывать свои гренки.
— Гранки, Филя.
— Гранки-баранки! А палатка — в одном экземпляре. Не позаимствуешь по дружбе — останешься без проверки потенциалов. А без проверки — в женитьбу, это как в омут. Вдруг у тебя нелады с этим самым… с потенциалом.
— О себе думай, Филя!
— У меня встает от дуновения женских духов! — ПростоФиля горделиво пояснил свою позицию на сексуальном фронте.
— Помолчи, а то к тебе уже прислушиваются.
— Руна Рига — говорит Рига! Работают все радиостанции столицы Латвии! — Филя — заводной парень 23-х холостяцких лет отроду — ринулся в заигрывание, приметив на скосе глаза за соседним столиком милашку-кругляшку.
— Помолчи, помолчи. Выпей рюмочку, и умри сидя, — налил я ему из графинчика мятного ликера.
— Да, поговорили, — вздохнул приятель, выставляя печальный взгляд на сторону — в нужном для завязывания любовных связей направлении. — Всегда так, слова лишнего не позволят сказать. Сразу затыкают рот.
— Профилактика, — кокетливо заметила милашка-кругляшка, в облегающем платье, со значительным выпуклостями состоявшегося женского организма на самом привлекательном месте: — А то ведь как бывает? Откроешь для кого-нибудь рот, чтобы сказать пару ласковых слов, так сразу же он требует минет.
— Лучше пару монет, — загорелся ухажер, — и перейдем к другой теме.
— А что вас интересует?
— В физиологическом смысле? — продолжил заигрывания Филя.
— В смысле? — не врубилась кругляшка-милашка.
Остряк-самоучка включил на полный оборот все свои познания, почерпнутые за клавиатурой линотипа.
— До сорока лет худышки выглядят моложе своих полненьких подружек. А после сорока все наоборот.
— Учту! — сказала девушка. — После сорока сяду на диету, а сейчас — время обеденное. И палатки, как довелось мне услышать, у вас пока нет.
— Будет! — сказал ПростоФиля, и так выразительно посмотрел на меня, что я тут же направился к телефонной будке — звонить Свете Расолько. Последнее, что услышал, было: — А на ужин у нас подают ананасы в шампанском, и кинологи выступают с лекциями о новых заграничных фильмах…
— Киноведы, Филя! — про себя машинально поправил приятеля. — А кинологи, дорогой мой человек не из романа Юрия Германа, натаскивают собак.
Помню: долго я ждал.
Почему не пришла? Почему?
И позвонить некуда. Не в штаб же ПРИБВО, право, где она клеет карты. К тому же суббота, предпоследняя за лето — 18 августа. Какая в субботу работа? В жаркую августовскую, пока не начались дожди?
В субботу берут палатку и едут на Гаую — купаться, загорать, ловить рыбу. Едут с ночевкой, чтобы посидеть вечерком у костра, за бутылочкой «сухарика» и целоваться-целоваться, уже не так, как на парковой скамеечке, а безоглядно, безостановочно, не опасаясь приблудного милиционера, либо собратьев его по приставучести — уличных хулиганов.
Палатка при мне. А при палатке Филя-линотипист и снятая им в «Птичнике» кругляшка-милашка. Как, кстати, зовут ее? Что-то странное, но созвучное каким-то библейским понятиям. Точно, Ада!
«Ада — Гренада, по паспорту испанка, — как она представилась давеча, — а по национальности русская».
Что за несуразица? Впрочем, никакой несуразицы, если вспомнить, что в 1936 году, когда в Испании шла гражданская война, ее папу, тогда четырнадцатилетнего мальчика вывезли на пароходе в Советский Союз. Потом сороковые — роковые. Сражался под Наро-Фоминском и Боровском в составе 201-й латышской дивизии, освобождал Ригу от фашистов. Дальше, как у всех, кто вошел в столицу Латвии под красным флагом, женитьба и — пожалуйста — выходи на свет, Ада — Гренада.
— Так ты, получается, дочура нашего Маэстро, директора Рижского интерклуба? — спросил я, разобравшись в «несуразности».
— Он мой дядя.
— Понятно.
Настоящего имени Маэстро я не знал. Поговаривали, что он добивался разрешения на репатриацию в Испанию. Тогда я впервые услышал это загадочное слово — репатриация. Мне представлялось, оно имеет испанские корни. Но через два года, когда моя сестра Сильва с мужем Майрумом подала документы на выезд в Израиль, убедился, что корни у него и еврейские, а шире — международные. Но в тот момент, слушая, как Ада поторапливает моего приятеля — «опоздаем на поезд!», я еще не задумывался ни о репатриации, ни о Тель-Авиве, а просто-напросто не представлял, на что решиться: ехать — не ехать? Нет, не в Израиль. Ехать — не ехать на Гаую, если ОНА не пришла.
Ада-Гренада постучала пальчиком по выпуклому стеклышку наручных часов.
— Опаздываем! Наш экипаж уже под парами. Следующий только через сорок минут.
— У нас на носу ЗАГС, — промямлил я в оправдание.
— А у нас — секс! — засмеялась своей доходчивой шутке кругляшка-милашка.
ПростоФиля взял девушку за кисть, лишний разок доставив себе удовольствие, тоже постучал пальцем по выпуклому стеклышку ее часов и напомнил со значением в голосе:
— В Риге не ждут больше пятнадцати минут. Молчать на эту тему нельзя. Имей к себе уважение.
— Ладно, — потеряно отозвался я, взвалил мешок с палаткой на плечи и двинулся на перрон.
Мое место на Гауе — это…
Главный ориентир — станция Царникова, а не Гауя.
Итак, чтобы найти меня в палатке на узаконенном в 1968 году месте надо, в первую очередь, выйти из электрички Рига — Саулкрасты. Где? На станции Царникова. Затем перейти через железную дорогу, углубиться в лес, забирая влево, и идти, идти сквозь заросли до появления большой, в половину футбольного поля, продолговатой поляны. Здесь… Опять-таки здесь не укорениться. Почему? Потому что здесь как раз и располагаются по наивности липовые туристы — приезжанты, не имеющие привязки к местности и мешающие друг другу. Я выискиваю в конце большой поляны, в самой близкой точке от Гауи, узенькую тропку, показанную мне по секрету местным аборигеном Симоном Мурниеком, и двигаюсь сквозь непроходимые якобы джунгли дальше, пока не оказываюсь на берегу реки, в самой ее широкой части.
Маленькая травяная площадка, окаймленная кустами, 6 х 6, за ней протока с питьевой водой. Разбивай палатку, раскладывай костерец и готовь удочки. Уха обеспечена. А если рак на горе свистнет, то и…
Нет, ночных лобзаний мне сегодня не дождаться. Скорей, необходимо как-то сосредоточиться — чуть ли не до восхода солнца — на вечернем клеве, чтобы не испортить моему линотиписту его ночную «рыбалку».
Легко сказать, но трудно исполнить, в особенности под бутылочку «сухарика». Одну, вторую. У «сухарика», следует заметить, одно прилипчивое правило: после энного по счету стакана — тянет в кусты.
Нет-нет, не секса зазывного ради, а по малой, столь же зазывной нужде. И мужчин тянет, и женщин — без разбора. Вот нас и потянуло — меня, ПростоФилю. А под наши разовые исчезновения, милашка-кругляшка и выдала:
— Я всегда завидовала пацанам. Встают они с теплой кровати, и из своего спанья в умывальник — пись-пись! А мне тащиться в холодную уборную — брр, как вспомню!
— Здесь все удобства во дворе, — попробовал попасть в струю мой приятель — путаник. — Помочь?
— Сама справлюсь.
Я проводил ее взглядом и сказал Филе.
— Знаешь, я пойду.
— Брось! Чего тут стесняться?
— Я не об этом. Не понимаю, почему Лариса не пришла. Случилось что…
— Если бы случилось — позвонила.
— Не звонила…
— Вот и ты не гоношись. Учить надо. А то думают о себе, думают, будто они перины-балерины.
— Примы-балерины, Филя!
— Перестань поправлять! На этот раз — шутка.
— Я ее люблю.
— Кого? А-а… А она? Выманила тебя в ЗАГС и сказала — «адью, пока официально не распишемся на всю жизнь»? Так, что ли?
— В ЗАГС нам 22 августа.
— Значит, 22-го и появится, как миленькая, прямо у входа в ЗАГС. «Здравствуйте, прошу любить и жаловать!»
— Не понял я тебя, Филя.
— А что тут не понять? Дело ясное, что дело темное.
солнцепеке.
— Мудрило ты, Филя! И все твои объяснения того…идиотского порядка! — покрутил я пальцем у виска, психанув. Отвернул рукав куртки, посмотрел на часы: было около семи вечера, на электричку успею. А там — и домой. Не должно быть такого, чтобы ОНА не позвонила, не объяснилась. Говорила — любит, и я говорил — люблю.
И сорвался я с места, пошел, побежал через заросли, позабыв о рыбалке.
— Звонили? Нет? — обрушился я на ошарашенных моим нежданным возвращением родителей, несколько часов назад проводивших меня в турпоход.
— Никто не звонил, — сказал папа и пошел смотреть телевизор.
— Твоя девушка приходила, — сказала мама, убирая со стола.
— Моя Лариса?
— Наша Руфиночка, дочка Кларочки, с Большой Арнаутской.
— А-а, это та одесситка?
— Тетя ее — рижанка!
— Мне от этого не легче.
— Послушай, не спеши так со своими глупостями. Тетя ее — эта твоя учительница по математике в вечерней школе. Мария Исааковна.