– How do you do.
Мы обернулись. Хватаясь за кусты шиповника, по отвесной почти скале спускался к пляжу человек странного вида. На человеке был надет пиджак, на человеке была надета бабочка-галстук, человек был бос, человек улыбался лучезарно.
– My name is Mister, – сказал он, свалившись на нас с неба. – I'm from Great Britain. Where are you from?
– Bow-wow, – осторожно barked наш пес.
– From here, – we said.
Конечно, это был он: сложно себе представить, чтобы в истории одной и той же деревни – пусть это даже Южнорусское Овчарово – было двое сумасшедших, считающих себя подданными британской короны. Наш новый знакомый был абсолютно убежден, что родился на берегах – не Темзы, нет, но Эйвона.
– Тут очень колючее дно, – сказали мы, глядя, как босой Мистер снимает пиджак, брюки и бабочку. – The bottom here is very prickly.
– Let it be, – легко засмеялся Мистер и так же легко зашел в воду. – Let it be.
До обеда мы купались с Мистером в нашем мелком море, не спрашивая его больше ни о чем; было очевидно – да он ведь и сам сказал, – что он только что прибыл из Великобритании. Данный факт доказывался тем простым обстоятельством, что Мистер совершенно не понимал русского языка; английский же его был безукоризненным. Уже по дороге в деревню, возвращаясь после купания, мы услышали от Мистера о Уэстминстерском аббатстве, Тауэре и Trafalgar Square, и за приятной беседой незаметно подошли к околице, и увидели дом Самосвалыча, а за ним – an old house, возле которого стояла серая ambulance с распахнутыми дверцами. Блики полноводного Эйвона в глазах Мистера сделались похожими на блики, играющие на дне колодца. Прятаться было поздно: the hospital attendants noticed us; оставалось бежать. И мы побежали, подхватив Мистера под локти. The grey ambulance moved too.
Все дальнейшее можно было бы назвать исключительным чудом, если бы не знали мы точно, что настоящие чудеса остаются без внимания их прямых очевидцев, а все, что кроме, – обычная повседневная реальность и быстрота реакции. Мы подтащили запыхавшегося Мистера к нашему колодцу, возле которого лежали две двухметровые дровины 20 × 20, после чего все произошло само собой. Мистер, увидев знакомый брус, присел на корточки и взялся за торцы топляков, а мы просто помогли ему приподнять их:
– Who are you? Where do you live?
Возле ворот хлопали дверцы скорой помощи.
– I am an English teacher, – Mister answered confidently. – I live in Stratford-upon-Avon.
– Сбежал? – Санитары мяли в руках длинную ткань и какие-то другие приспособления, не вызывающие ни доверия, ни – тем более – симпатии.
– Простите, – сказали мы, – кто сбежал?
– Да этот же, псих, с вами был, – сказали санитары. – Англичанин ебанутый.
– Кто-кто? – засмеялись мы. – Какой еще англичанин? Нашли, где англичан ловить – в Южнорусском Овчарове. Это вам в Англию надо.
Смущенные санитары отказались от нашей помощи, когда мы предложили им показать дорогу в Великобританию. Единственное, о чем они попросили, – «в случае чего» позвонить по вот этому телефону, который они сейчас напишут нам на клочке газеты, если, конечно, найдут ручку или хотя бы карандаш. Но ни ручки, ни карандаша не нашлось у санитаров, и мы протянули им топор:
– Напишите этим.
И показали брус, который остался у нас после строительства сарая. Санитары вырубили номер телефона и уехали, а мы перевернули брус телефоном вниз.
Другой брус, познавший долгие воды и побелевший от соли и солнца, к тому моменту уже покоился в нашем колодце обеими своими половинами. Мы сбросили его туда наспех, когда воздух за Мистером сдвинулся и перестал дрожать, и только потом сообразили, что поступили должным образом. Все остальное было бы чудовищной ошибкой. Единственный человек, который мог прикасаться к топляку без всякого риска для других, был нашим приятелем, да и тот преподает английский в Стратфорде; наверное, можно было бы съездить к нему в гости, но не потащишь же дровину в четыре с лишним метра с собой в Англию – хватит и того, что наши местные петухи и собаки заговорили на языках (правда, ненадолго: после отбытия санитаров все вновь стали кукарекать и лаять как ни в чем не бывало).
В деревне после исчезновения Мистера изменилось единственное – мы сами. Мы научились заходить в наше море босиком, как это делают дети и некоторые англичане. Еще – мы нашли тот небольшой отпил бруса, на котором были вырублены буквы «ВОЛШ». Как нетрудно догадаться, искать недостающую часть топляка следовало в заброшенной лачуге бывшего учителя. Мы нашли обрезок в изголовье его кровати. В отличие от двух других частей, «волш» придерживался сухопутного образа жизни, ни разу не повидав ни моря, ни какой другой воды. Мы принесли его к себе и сбросили, вдогон к «алочке» и «ебной п», в колодец. И что-то случилось с его водой: с тех пор в колодце никогда не понижался уровень. Какое бы засушливое ни было лето, вода в нем всегда держится у верхней отметки, а на вкус она такая, что никакого лимонаду не надо. Мы возили колодезную воду на анализ: в ней нашли много серебра и всю группу витамина В.
И никогда – ни при каких обстоятельствах – не пытались мы больше прибегнуть к помощи топляка. Лишь в глубоко пасмурные дни, когда нас абсолютно точно не видно с неба, мы подходим к колодцу и тихо шепчем его полной воде:
– Let him be happy. Let him be happy.
«Таун-эйс»
– Мы там застряли напрочь, – Марина Владимировна отрывает кусок вяленой камбалы и сует в рот длинное спинное мясо, – сели по самые уши. Поехали, блин, короткой дорогой.
У них с Петром Геннадьевичем на тот момент была «делика», а это практически джип. Но сесть по самые уши в Южнорусском Овчарове можно хоть на луноходе, просто места надо знать.
Мы тоже знали такие места. Например, если ехать к Овчарову с федеральной трассы и свернуть направо после указателя «РВС», увязнуть можно примерно через три километра, хотя сперва ничто не предвещает. Лесная грунтовка в своем начале такая широкая, что запросто могут разъехаться два междугородных автобуса, если, конечно, обоим приспичит поехать в лес и там встретиться. Затем грунтовка начинает петлять и сжиматься – она делается все уже и уже, пока в один прекрасный момент ветки деревьев не начнут хлестать борта вашей машины с обеих сторон. Тем не менее дорога еще вполне сносная; вы едете по ней, подгоняемые любопытством и тягой к краеведению – куда же, куда же она вас приведет? – на заброшенную военную базу? – на водохранилище? – куда? – пока совершенно внезапно, загадочно и необъяснимо впереди машины не встанет сплошной стеной лес: дорога с разбегу тычется мордой в столетние дубы и кедры, ни пройти, ни проехать, никакого просвета в глухой и темной чащобе. И вы отползаете – два километра задним ходом, в любой момент рискуя съехать задницей в экологически чистый кювет, – и молча радуетесь, что баба-яга не съела вас вместе с машиной, или что леший не выпрыгнул из кустов орешника и не хлобыстнул дубиной – просто так, от лесной скуки – по лобовому стеклу.
Или, например, еще одна дорога, прекрасная и ровная, только что не асфальтовая: вы мчитесь по ней сквозь тайгу и пугаете фазанов, как вдруг под колеса вашей машины бросается болото. Болото не слишком большое, метров десять в поперечнике. Возможно, оно мелкое; возможно, это не болото, а большая лужа. Возможно, лужа легко преодолима вброд, но – на противоположном ее берегу нет продолжения дороги: только трава-мурава да зонтики тысячелистника, над которыми летают бабочки.
Дорога, по которой ехали наши приятели, тоже имеет свою особенность. В одном месте она делает петлю вокруг камышового островка. Ничего сверхъестественного. Но, обогнув островок, вы очень скоро обнаруживаете, что едете в противоположном направлении. Знающие люди петлю игнорируют: они в курсе, что следует ехать прямо и только прямо, невзирая на то, что под колесами машины какое-то время немного чавкает и проседает грунт. Эти несколько десятков метров чавкающей пустоты нужно проезжать таким образом, как будто дорога никуда не исчезала. Сбоку от невидимого тракта идет не очень глубокий, но довольно зловредный овражек, скатившись в который, вы не выберетесь наружу без помощи трактора. Зловредность овражка заключается в том, что в нем растет высокая трава: ее верхушки приходятся точно вровень с травой, по которой едете вы. Очень пакостный овражек. Очень похоже делающий вид, что его нету.
– Мы топор купили перед этим. В автобусе лежал. Наверное, тонну лапчатника под колеса нарубили, и все без толку.
Марина Владимировна и Петр Геннадьевич поселились в деревне годом позже нас. Они тоже городские, только приехали в Южнорусское Овчарово не из Владивостока, а из Южно-Сахалинска. В тот зимний день они возвращались домой, припозднившись у знакомых в райцентре, – и в кои веки официальный прогноз погоды себя оправдал: синоптики обещали большой снегопад, и большой снегопад сбылся, скрутив небо и землю в бараний рог – ни черта не видать, разве что ощупью пробираться сквозь пургу.
– Ну и пошли пешком. – Марина Владимировна вытирает руки, мнет салфетку и делает глоток пива. – Хорошее пиво, вы где берете?
Мы берем пиво у деда Наиля. Темное, почти портер.
– У Наиля?! – Марина Владимировна округляет глаза. – Серьезно, что ль?
Вполне серьезно. Почему нет? Все знают, что дед Наиль варит хорошее пиво.
– Хороший дед, – говорим мы. – Вы его знаете?
– Как бы это сказать… – Марина Владимировна на несколько мгновений как будто зависла. – Знаю немного. Он нас в работники к себе не взял.
– Вас? В работники?
У Марины Владимировны с Петром Геннадьевичем свой строительный магазин с гигантским, по местным меркам, оборотом.
– Дедушка нам с Петечкой странноватым показался, – говорит Марина Владимировна, – хотя грех говорить, конечно. Он ведь нас спас практически.
«Странноватым показался». Да тут половина деревни странноватых. Одна Суханка чего стоит: странноватый на странноватом сидит и странноватым погоняет. Всей улицей лакают средство для омывки автомобильных стекол и закусывают конфетами с кладбища. Благо оно у них под боком.