– Сторонись! Поп едет!
Как обычно, сторониться довелось почтальонше Савельевне, которую отец Ростислав каждое утро обгоняет в одной и той же точке: возле дома Казимировых. Савельевна всегда сторонится загодя – по всей улице нет более удобного места, чтобы отойти от дороги так далеко и без потерь: перед казимировским домом имеется что-то вроде лужайки, и если подойти к забору вплотную, то никакие брызги не долетят – слишком далеко, метров пятнадцать. А остальные дома отделены от маршрута священника лишь канавой.
Празднуя весну, кроссовик нашего батюшки несся по Октябрьской, и рыжие брызги разлетались от заднего колеса двумя симметричными веерами. Несмотря на то, что из-под переднего колеса тоже летело, отец Ростислав слез с мотоцикла незапятнанным. Чистый и блестящий поп, слезающий с грязного мотоцикла, – чудо, но в Овчарове мало кто верит в чудеса, да и кто бы там свидетельствовал момент прибытия попа на работу, если ключи от церкви находятся у него, а на утреннюю литургию приходят человека четыре, да и те вечно опаздывают.
Нелли Вениаминовна тем временем уже подходила к школьной двери. Ей оставалось сделать не более десятка шагов, когда она подняла взгляд от асфальта и увидела, что двери нет. Ровная – правда, довольно обшарпанная и побитая временем – стена была там, куда Нелли Вениаминовна входила каждое утро почти сорок лет подряд.
– Это что? – пробормотала пожилая учительница, подошла к стене и стала трогать ее пальцами.
Спрыгнув с мотоцикла, отец Ростислав направился было к двери храма, как вдруг увидел, что дверь отсутствует. На ее месте была стена, чья давняя штукатурка облупилась от времени и непогод. «Ремонт бы», – еще успел машинально подумать отец Ростислав, но уже в следующий момент длинно разговаривал с Богом.
Савельевна, десять минут назад уступившая дорогу священнику и с трудом преодолевшая несколько разливанных морей, наконец уткнулась в стену почты. Креститься она не стала, а просто упала в обморок – на то место, где еще вчера находилось крыльцо. Очень кстати там было сухо и чисто. Правда, жестко: тротуар.
В 7:50 скорым шагом шла по центральному асфальту медсестра детской поликлиники Светлана Игнатьевна. Она всегда ходит, не глядя себе под ноги, потому что ее большая грудь выдается вперед, как капот гоночной машины. Светлана Игнатьевна поэтому и смотрит только вперед, как водитель, и, как водитель бросает частые взгляды в боковые зеркала, так и Светлана Игнатьевна ловит периферическим зрением все, что происходит параллельно курсу. Сперва она подумала, что ей показалось, но картинка, схваченная уголком левого глаза, не отпускала ее, так что Светлана Игнатьевна сперва мягко притормозила, затем включила левый поворотник, а потом развернулась и прошла метров пятнадцать назад. Действительно: на углу продуктового магазина «Березка» не было стеклянной двери. Там вообще не было никакой двери, только кирпичная стена. Окно рядом было, а двери – нет.
– Когда это, – проговорила Светлана Игнатьевна, но долго раздумывать не стала, а надавила на газ и покатилась на работу. Через шесть минут она стояла в том месте, где должен быть вход в поликлинику и где теперь его не было – не только входа, но даже намека на него. Стена шла беспрерывно: оштукатуренная, окрашенная белой фасадной краской, очень даже приличная стена, зря главврач боялась нанимать узбеков – вполне добросовестно работают, осень, зиму простояло, и хоть бы трещинка. Светлана Игнатьевна погладила стену и даже надавила на нее в том месте, куда привыкла входить: нет. Стена не поддалась.
– Да что же это, – сказала Светлана Игнатьевна и надавила на стену еще раз.
Одновременно с медсестрой, метрах в трехстах от нее, трогал стену слесарь-авторемонтник, великолепный спец по кузовщине Володя, приехавший в мастерскую пораньше, чтобы к десяти часам закончить править левое крыло у Бандитова «паджеро». Бандита у нас все знают, он человек строгий, а его жена, которую тоже все знают, – наоборот: взяла и открыла в Овчарове магазин игрушек. Бандит очень просил сделать машину поскорее, и Володя пообещал управиться к десяти утра. Но на месте ворот в автомастерскую была кирпичная кладка, причем вовсе не выглядевшая свежей: абсолютно такая же, как и по всему зданию, бывшему когда-то складом, но уже давно поделенному между автомастерской и магазином «Планета гробов». С противоположной стороны бывшего складского помещения хохотал, согнувшись пополам, торговец гробами Николай Петрович Ганский – единственный в Южнорусском Овчарове человек, которого никогда не пускают на похороны, потому что он имеет обыкновение смеяться, когда растерянность или печаль овладевают им полностью, без остатка.
На часах гробовщика, слесаря Володи и медсестры Светланы Игнатьевны было 7:58, а еще через две минуты к отсутствующей двери Сбербанка пришли его работники, следом за которыми прибыл взъерошенный и растерянный Тимошка.
– Что, – сказали ему, – твои проказы?
– Ы-ы, – сказал Тимошка.
– Как теперь грабить-то будешь?
– Ы-ы-ы, – сказал Тимошка. – Щас.
И скатился по ступенькам быстро, как испуганный дикобраз.
В 8:15 он был обратно. В 8:16 банкирши и Тимошка расположились на ступенях поселковой администрации и начали играть в домики. В 8:20 в стене начальной школы появилась входная дверь. В 8:21 отец Ростислав отмыкал ключом церковь. В 8:22 открылась почта. Полиэтиленовый пакетик с дверями завалился за внутренний сгиб картонной коробки, и Тимошка даже не обратил внимания на то, что лепит постройки, не оставляя в них места для входа: вот и пришлось переделывать.
Играли быстро, но с большим воодушевлением, пока Тимошка не приревновал конструктор и не отогнал всех на пару шагов в сторону. Мамашки с детьми смогли попасть в поликлинику только в 8:40, а замурованная «Планета гробов» перестала веселить Ганского аж в начале десятого.
– Тимош, а Тимош? – спросила Тимошку Людмила Борисовна. – А как же мы все из дому вышли-то, если двери в пакетике лежали?
Действительно: когда люди выходили из своих домов, никому не пришлось ни шарить по стенам в поисках дверей, ни вылезать в окна. Вышли, и все.
– Ты дура, что ли? – удивился Тимошка. – Я же большой! Я же внутрь не влез бы, наверное?
Людмила Борисовна не обиделась.
– Ладно, ладно, – сказала она. – Ты большой, я просто не подумала.
И, хотя это более чем очевидно, мы бы, например, тоже вот так, сходу, не подумали о том, что вход и выход – далеко не одно и то же. Тимошка ведь большой, а выход – он же изнутри. Это вход снаружи. В 10:06 автослесарь Володя звонил Бандиту:
– Слушай, Бандит, тут такое дело.
– Да я в курсе, – сказал Бандит. – У меня жена полчаса перед магазином простояла, а вчера Деревенский у нее конструктор купил, хахаха.
– Ну так надо ему еще пару подарить про запас, не дай бог, крыши потеряет или еще чего, – сказал Володя, на что Бандит добродушно ответил:
– В общем, до двух давай, успеешь спокойно.
– Спокойно, это ограбление, – сказал Тимошка в 10:55.
К тому моменту утренняя очередь в Сбербанке почти рассосалась, а на улице вовсю гуляла весна. Как и вчерашним зимним днем, голуби Петра Викентьевича плескались в синем без оттенков небе, и только солнечные блики не хрустели под ногами, а чавкали мягко, как расплавленное и еще горячее серебро.
Островитянин
Никто уже не спрашивает, кто он такой и как там оказался. Никто не задает вопросов и об оранжевом змее, реющем над островком. И, разумеется, точно так же никто не интересуется, каким образом у нас в деревне появились пять подводных лодок и куда они делись после.
…Нет, тут надо уточнить. Вопрос чаще всего не звучит иначе. «Каким образом, – не спрашивают гости Южнорусского Овчарова, – подводные лодки очутились так далеко от моря?» Или: «Как получилось, что никто не погиб?» Иногда еще не говорят так: «Всего два моста? Надо было просить три».
Никто ни о чем таком не спрашивает, потому что мы давно научились отвечать на вопросы раньше, чем их задают.
С оранжевым змеем все просто: если его не видно, значит, погода пасмурная. А лодки были очень древние, почти как вертолет Леонардо да Винчи. В Овчарово приезжали эксперты – специально, чтобы определить принадлежность субмарин, – и оказалось, что наша деревня стала обладательницей артефактов времен русско-японской войны, которых, к тому же, никогда не существовало. Как и вертолет Леонардо, они родились в чертежах, жили в чертежах и умерли в чертежах: какой-то умной голове императорского ВМФ показалось нецелесообразным делать ставку на потаенные суда, и усовершенствованные «Акулы» так и не появились на свет. Но именно благодаря никогда не существовавшим субмаринам – на педальном ходу, с аккумуляторной электротягой – японцы не решились зайти в Амурский лиман. И это такой же фактический факт, как и то, что лодки все-таки были.
Мы все их видели.
И мертвыми они уж никак не выглядели. Вполне пригодные лодки. Даже ржавчины не было. Зачем они у нас случились – это понятно: для пополнения Гамизовской коллекции. Почему они исчезли – в принципе, тоже понятно: по кочану и по капусте.
Окруженные сливами, яблонями, кукурузой и подсолнухами, немного нелепые для нашего взгляда, субмарины стояли на огородах Кошканайло, Дрыгайло, Подавайло, Вышивайло и Собирайло. Но пока Гамизов размышлял, как их запихать в пирамиду, в Овчарово приехал спец и придумал, как перетащить лодки в более подобающее место. А что касается списка обладателей подворий, на которых параллельно друг другу обосновались было подводные корабли эпохи Николая Второго, – то это не шутка и не случайное совпадение. Просто улица носит имя первопоселенца Набивайло, и этим все – или почти все – объясняется. У нас только Вова Нечитайло решил не поддерживать старую традицию и поселился на Октябрьской. И хотя никто его за это не осуждает, он и его семья, по крайней мере, лишились редкой (хоть и недолговременной) возможности полоть траву вокруг подводной лодки. Впрочем, в этом случае лодо