Виталик сказал внутри собственной головы собственным голосом: «Ну пойдем, сходим», – вытащил из-под затылка баскетбольный мяч, бросил его на экспедиторское сиденье, надвинул капюшон и солнцезащитные очки, открыл дверь и спрыгнул на асфальт. Ветер-бандит тут же полоснул бритвочкой по лицу и рукам, но Виталик не отдал ему ни капюшона, ни накопленного под курткой тепла. И все то время – и пока вытаскивал мяч, и пока спрыгивал из кабины на звонкий, без снега, тротуар – Виталик не отводил глаз от «скайлайна», в котором, как выяснилось буквально через одиннадцать шагов, никого не было.
Виталик провел пальцем по лобовому стеклу, оставив на нем длинный чистый след. Обошел вокруг машины и уперся взглядом в отсутствующее правое заднее колесо. Вместо колеса – кирпичи. Один силикатный, два красных. Хорошая машина. Не ржавая, ничего. Прекрасная. Виталик наклонился и заглянул ей под подол: стойки нет. Лет тридцать семь машине, она уже тогда легендой была, когда он матросом на «ро-ро» плавал; где теперь такую стойку возьмешь?
Виталик потрогал нижний кирпич носком ботинка и быстро, не оглядываясь, почти побежал к почтовому грузовичку, но не остановился, а обогнул и грузовик, и угол почты. Тем же спешным шагом он вошел в продуктовый магазин «Стекляшка», оглядел витринные коробки с красными, желтыми, зелеными и розовыми шарами, но не смог вспомнить их имя и предназначение; посмотрел на другие коммерческие вещи и с большим облегчением опознал на одном из ценников слово «капуста».
– Капуста, – сказал Виталик продавщице.
Вышел, обеими ладонями сжимая вилок, мгновенно ставший источником неудобства и тревоги. Ветер сорвал капюшон и, кажется, заодно скальп. Страдая от появления капусты в своей жизни и в то же время жалея бросить ее замерзать ни за что, Виталик хотел было пристроить ее на порог почты, но там она продолжила бы иметь к нему отношение, потому он сделал еще несколько шагов и положил кочан на крышу «скайлайна». Приободрившись, не удержался напоследок:
– Свари себе щей. – Развернулся и побежал в тепло кабины, когда услышал себе вслед совершенно отчетливое:
– Спасибо.
Понимаешь, я купил кочан капусты незнакомому автомобилю, у него нет одной ноги. Как же он ездит? А вот прямо так, кирпичами, и ездит: цок, цок, цок.
Оставаться возле почты – хоть в грузовике, хоть вне его – теперь было невозможно, тем более, мимо промчался автобус «Южнорусское Овчарово – Владивосток», чья остановка находилась за углом почты, прямо напротив магазина. Виталик выхватил из кабины сумку с бумажником, телефоном и документами, успел запрыгнуть в автобус одним из первых пассажиров и упал на переднее, по диагонали от водителя, сиденье. Пассажиров было немного: он сам, прямая гордая бабка, прямой, длинный сухощавый дед лет восьмидесяти и их внучка с дерзким подбородком – вот и все: обычно автобус заполняется людьми в райцентре, а если ты сел в Южнорусском Овчарове, то еще четырнадцать километров можешь спокойно пересаживаться с места на место, выбирая, где поудобнее. Виталик пересел дважды – просто так, потому что была такая возможность, – а потом уткнулся в окно. Ему ни разу никто не позвонил. Даже брошенная на почте экспедитор Лилия Сергеевна.
Во Владивостоке Виталик вышел на конечной остановке, возле железнодорожного вокзала. Что следует делать дальше, он не знал. Вся ситуация – с внезапным «скайлайном», с покупкой капусты, подаренной затем «скайлайну» же, с побегом подальше от этого места, хотя никакой страх не гнал его, а только лишь непонимание происходящего – казалась ему теперь нарочитой, надуманной, даже придуманной почти от и до: зачем бросил грузовик? Зачем подался в город? Дурак. Психопат. «А, ну да. Я же хотел поехать в Хабаровск», – понял Виталик и пошел покупать билет на ночной поезд. До отправления оставалось еще два с половиной часа. Виталик сделал вид, что провел их в ресторане «Гудок».
Когда он вошел в купе, там уже устраивались на ночлег трое попутчиков: старик, старуха и их внучка – прямые, длинные, молчаливые, похожие друг на друга не только внешне, но и общей медлительностью движений. Виталик почему-то знал, что они не ответят на его приветствие, но все же поздоровался, и они ответили – все трое сказали «добрый вечер» нестройным, как в детском саду, и чуть более громким, чем нужно, хором. Виталик занял свое верхнее, напротив внучки, место, натянул на голову одеяло и уснул. Когда проснулся, поезд подъезжал к Хабаровску. Три соседние места в купе были пусты, и свернутые в колбасу матрасы лежали на внучкиной полке. «Вышли ночью», – подумал Виталик словами. «Думай, как тебе удобно, – подумал он себе в ответ, – думай, что они вышли в Бикине».
Из Хабаровска Виталику нужно было срочно лететь в Пекин, и он чуть не опоздал на самолет, но, конечно, успел, потому что следующий самолет в Пекин был только следующим утром, а так долго ждать Виталик не мог. Уже приземлившись в китайской столице и, без всякого соображения по поводу своих ближайших перспектив болтаясь в зоне прибытия, заметил в толпе пассажиров тех троих, что вышли ночью – бросился к ним, догнал, хотел рассказать им смешную историю про то, как они нечаянно перепутали Пекин и Бикин, окликнул словом «извините»… Они обернулись, но не узнали его.
Только с этого момента Виталик стал приходить в себя по-настоящему. Он уже мог честно признаться себе в том, что стал жертвой странного наваждения – «будто наваждения могут быть не странными», тут же поправился он; что самым верным решением – тогда, возле почты – было бы выкинуть капусту в мусорку, раз уж не мог просто оставить ее себе; вернуться в кабину и заставить себя думать, что ничего не произошло, что мучительно парковавшийся «скайлайн» никуда не парковался, а стоял себе и стоял, судя по грязи на лобовом стекле – месяц, не меньше, – а тот факт, что днем накануне, когда они приезжали за почтой, «скайлайна» еще не было, ни о чем не говорит: привезли да поставили, подумаешь. «Да, – думал Виталик, – мог бы додуматься и решить, что уснул, и не пришлось бы сейчас сидеть в пекинском аэропорту. А где пришлось бы сидеть?» Виталик посмотрел на время в телефоне: ну как где, в кабине почтового грузовика, за рулем, и, может быть, с мячом под головой.
Но о чем Виталику больше всего не хотелось думать – так это о том, что какой-то непонятный, неосязаемый, неуловимый разумом барьер не давал ему позвонить ни на работу вообще, ни напарнику-экспедитору в частности, ни кому-либо из приятелей. Еще более странным казалось отсутствие звонков на его собственный телефон, и на этом обстоятельстве Виталик тоже не мог сосредоточиться: почти восемнадцать часов – и ни одного звонка, ни принятого, ни пропущенного, – но стоило хотя бы на миллиметр приблизиться к размышлению на эту тему, как воля и разум падали жертвами озверевшего северо-западного ветра, который бритвами полосовал их в лоскуты. Время посмотреть – это да, это можно; но и только.
Что нужно делать дальше, Виталик по-прежнему не понимал, хотя способность мыслить вернулась к нему почти в полном объеме. Например, он мог детально осмысливать «скайлайн», вращая его в воображении, как голографическую модель. Конечно, следовало не только поставить недостающую стойку, но и сменить три имевшиеся, так как они давно утратили способность амортизировать. Двигатель имело смысл перебрать и почистить, но менять его было бы преступлением. Состояние механической коробки передач устроило Виталика полностью. В общем и целом, материальных вложений «скайлайн» требовал не так уж и много, зато на выходе получалось немыслимой красоты птицеподобное транспортное средство. Один кузов без признаков коррозии стоил того, чтобы… – чтобы что?
Виталик ловил себя на том, что думает о «скайлайне» как о предмете возможной – и желанной – сделки, одновременно понимая, что таким образом отвлекает себя от размышлений над куда более насущными задачами. Такими, как план действий по перемещению собственного туловища в пространстве. Или такими, как гигиена собственного туловища. Или, как минимум, кормление и поение туловища, удивительным образом до сих пор не напомнившего о том, что неплохо было бы пожрать. Однако есть совершенно не хотелось. Виталика смущало другое: как он мог так ошибиться с пунктом назначения? Не в Пекин же нужно было лететь, господи. Не в Пекин, а в Токио. Кому сдались аналоговые китайские стойки на раритетный, почти коллекционный японский автомобиль, спрашивается?
Ближайший вылет в Токио значился в расписании пекинского аэропорта только через пять часов, а слоняться по залам ожидания Виталику не хотелось. Можно было прямо сейчас купить билет на самолет Пекин – Макао, куда уже объявили посадку, а уже из Макао без задержек вылететь в столицу Японии. Почему, прокладывая себе этот спонтанный маршрут, Виталик оперировал категориями столиц, он не понимал, хотя прекрасно знал и помнил, что лучшие лавки подержанных автозапчастей находятся у японцев на географических задворках и выглядят как гадюшники. «Электричкой доберусь, из Токио куда хочешь электрички ходят», – сказал Виталик в своей голове и полетел в Макао.
В самолете он пил предложенный стюардессой томатный сок и с изумлением наблюдал, как в бумажном стакане с логотипом китайских авиалиний не понижается уровень жидкости. Но стоило ему сосредоточиться на этом явлении как следует, стакан опустел, и лишь красные потеки на его стенках остались доказательством, что сок в нем был. Или кровь – никакого особого вкуса Виталик не почувствовал, поэтому отказался от соленого и сладкого арахиса; подумал: «Поем в Макао нормально», – но позже, после приземления, не смог придумать, что входит в понятие «нормально поесть».
«Скорее всего, я умер, – эта мысль пришла в Виталикову голову ровно в восемь часов вечера – Виталик машинально вытащил телефон и глянул на цифры. – Я не хочу есть, я не хочу пить, мне не надо в туалет, у меня не воняют и не чешутся подмышки, я скоро третий день в пути, мне никто не позвонил, я никому не звоню, я в Макао, Макао-какао, если я умер, то зачем мне в Токио?»