– Вот иду по Уругваю, ночь хоть выколи глаза, – пропел Соник и нервно хмыкнул: голос был хриплым и жалким. Голос труса.
– Я здоровый взрослый мужик, – сказал Соник и продолжил: – Ага, расскажи это своей мамочке.
Голос зазвучал чуть лучше. Соник откашлялся и привел аргумент:
– Во мне два метра семь сантиметров росту. Если бы я ехал в плацкартном купе на верхней полке…
– Ты маленький трусливый мудак, – перебил Соник Соника. – Таких не берут в НБА.
Говорить лучше, чем молчать.
«Надо просто молоть что попало, – подумал Соник словами в голове, – любую чепуху, нести что на язык попадет, лишь бы не тишина».
– На этих полях могли бы быть бахчи, – сказал он, – и расти арбузы. А где ты тут видишь поля? Нигде я не вижу поля. Я вообще ни хрена не вижу, по чести сказать. Я тоже. Ты знаешь, а ведь болота лучше. Да. Я знаю.
Соник очень не любил Давидовское кладбище. Старался даже на велосипеде не ездить мимо. Почему? – ответить на этот вопрос Соник мог, хотя меньше всего стремился формулировать истинную причину своего страха: в конце концов, нелюбовь к погостам более нормальное явление, чем тяга к ним. Соник не любил погосты. Особенно Давидовский. На нем, даже если просто проходишь мимо, ощущается присутствие жизни. В природу которой не хочется вникать даже при свете солнца, а уж в черном освещении отсутствующей луны и подавно.
– Не надо про кладбища, давай про арбузы. Арбуз это ягода. Тебе не кажется, что для ягоды у него слишком жесткая кожица? Мне кажется, что мы с тобой приплыли не туда, друг мой Соник. Расскажи-ка мне какое-нибудь стихотворение. Ты помнишь наизусть какое-нибудь стихотворение? Да, я помню наизусть какое-нибудь стихотворение. Трусоват был Ваня бедный раз он позднею порой весь в поту от страха бледный чрез кл… Заткнись. Хорошо. Ты идешь вверх. Я знаю. Не надо идти вверх. Надо идти вниз. Я знаю.
Видимость была нулевой. Собственный голос вяз в темноте, уже почти не достигая ушей.
Соник собрал нервы в кулак, сосредоточился, заставил себя остановиться, развернулся на 180 градусов и пошел вниз. И буквально через несколько шагов наткнулся на железную оградку.
– О боже мой.
– Не обоссысь.
– Сам не обоссысь.
– Дай телефон.
– На телефон.
Соник включил телефон и приблизил его к помехе спереди. Голубоватое неяркое облако вытащило из тьмы передний план: бурьян, а над ним висящее в воздухе, ни к чему не приделанное бородатое безглазое лицо. Соник не выронил телефон только потому, что пальцы свело судорогой. Через пару секунд понял, что таращится на вылинявший портрет какого-то старика, похороненного в этой самой могиле, на которую он, Соник, практически залез ногами.
– Прости, дед, мы сами не местные, мы из НБА, мы уже уходим.
Соник попятился прочь, но поскользнулся на влажной траве и приехал обратно, больно ударившись коленкой о край оградки.
– А вот и снова мы, дедушка, мистер сноу мистер сноу вы придете в гости снова через час даю вам слово вот спасибо мистер сноу, простите извините, простите извините, я был бы рад вас не тревожить, но ничего не получается, вы же видите.
Соник бормотал и пытался оценить при слабом свете телефонного экрана расстояние до конца кладбища, но облако света ловило только мелкую, почти микроскопическую сечку дождя. А если опустить телефон к бедру, то все равно ничего, кроме портретов ближайших мертвецов, не видно.
Соник погасил экран и прошел сколько-то метров на ощупь, в глухой тьме, пытаясь понять, что хуже: видеть или не видеть. Хуже было и то, и другое. Нащупал плечом дерево, проверил руками: точно, дерево; пошарил вокруг – вроде только трава; стараясь не выпускать дерево из тактильного контакта, опустился на корточки, а затем сел на землю и закрыл глаза.
– Ты зачем сел, дурак? Потому что устал. Ты нашел место сесть. Тебе не все равно? Мне не все равно. Встань и включи телефон. Сейчас. Да, сейчас.
Вставать Соник не стал: просто включил экран и сделал рукой дугообразное движение. Из темноты тут же выступили вертикальные ребра оградок. Они были и слева, и справа, и спереди. Сам Соник сидел на могиле, утратившей персональный забор: только высоченный, уходящий в черноту, покосившийся крест.
– Вставай, мудила. Зачем? Домой пошли. Ну пошли. Веди.
Соник наконец встал, выставил телефон вперед и побрел на его свет как рыба-удильщик, заблудившаяся в останках затонувшего корабля. Он плыл по кладбищу, то и дело утыкаясь светом в препятствия, заставляющие менять курс наугад, до очередного препятствия. От портрета к портрету, между взглядами сквозь бурьян или железные прутья.
– Я нарисую ретабло, если ты меня отсюда выведешь. Ты к кому обращаешься? Не знаю. К кому они обычно обращаются? К Деве Гваделупской. Нет, она по проституткам. Да, невежливо отвлекать. Вспоминай, кого еще знаешь. Деву Сан-Хуанскую. Нет, девы тут не помогут. А кто поможет? Вспоминай. Я не помню, кого они просят, когда скелеты. А причем тут скелеты. Ну как же. Заткнись и вспоминай, кого еще знаешь. Из католических? Из любых уже давай. Любых не помню тоже. Да ладно, а Магомет. Еще Будду скажи. Кому из них ретабло? Да я их в двух шагах не отличу. Ты помнишь, как креститься по-католически? Не очень. Святых вспоминай. Я пытаюсь. Вспомнил. Франциск Ассизский. Молись Франциску, животное.
– Дорогой Франциск, выведи меня отсюда, я нагулялся.
Когда вдалеке между деревьями мелькнул луч фонаря и погас, Соник почти равнодушно подумал: молния, что ли? Снова мелькнул и снова погас луч. Кто-то шел: то ли по тропинке сквозь кладбище, то ли по дороге параллельно ему. Соник метнулся к свету, опять налетел на оградку, чуть не упал, чертыхнулся, поймал равновесие и, ни секунды не раздумывая об ирреальных и реальных опасностях, крикнул на весь погост:
– Эй! Люди! Посветите мне! Я не вижу, куда идти! Фонарь вдали некоторое время не отзывался, а затем вспыхнул и перешел в режим мигания. Соник попытался бежать к нему, но в короткие промежутки света не успевал разглядеть путь.
– Я не вижу! – крикнул он.
Кладбищенские обитатели настороженно молчали.
Фонарь погас.
– Кто здесь?
Живой человеческий голос отозвался в ушах Соника сладостным эхом.
– Это я, – сказал Соник. – Я заблудился и не вижу ни хрена.
– Я вас тоже не вижу, – сказал живой человек. – У вас есть телефон?
– Да!
Соник включил экран и поднял руку над головой.
– Стойте на месте, сейчас я к вам подойду.
Луч фонаря запрыгал по макушкам памятников, то приближаясь к Сонику, то отдаляясь от него. Путь держателя света показался Сонику бесконечно долгим: топчась среди надгробий и оградок, Соник даже начал ощущать, что у него замерзли ноги. Наконец луч обшарил пространство рядом с ним и мазнул по его лицу – Соник инстинктивно прикрыл глаза, сделав ладонь козырьком. Человек опустил фонарь, остановился и сказал:
– Следите, покажу выход.
И посветил между оградками.
Казавшийся хаотичным некрополь вдруг приобрел некоторую упорядоченность. Соник увидел узкую тропинку, освещаемую фонарем неизвестного благодетеля, и пошел по ней, временами буквально протискиваясь между оградками.
– Не сворачивайте, – посоветовал благодетель. – Тут действительно как-то все… без архитектора.
Поравнявшись со своим спасителем, Соник еле удержался, чтобы не вцепиться в его рукав. Уже довольно продолжительное время он слышал странный ритмичный звук, но все не удосуживался задуматься о его источнике.
– У вас зубы стучат, – сказал спаситель. – Замерзли?
– Д-да, – кивнул Соник. – Я тут уже четыре часа шастаю.
– Почему же вы не позвонили никому? – удивился его нечаянный кладбищенский собеседник. – Здесь все телефоны берут нормально.
– Как-то невежливо людей ночью на кладбище звать, – пояснил Соник. – Ладно бы еще ногу сломал, не дай бог, конечно. А так – позвонить и сказать, чтоб здорового лба с кладбища забрали, потому что он дорогу сам найти не может?
– Да уж, – нейтрально отреагировал человек. – Не отставайте, идите прямо за мной. Можете держаться за меня.
Соник опять чуть не вцепился в рукав неизвестного, но сдержал порыв. Буквально через три минуты небыстрого шага оба уже стояли на твердой грунтовке, ведущей прочь от погоста – к заболоченным полям.
Соник перевел дыхание.
– Спасибо вам.
– Да не за что, – слегка усмехнулся собеседник. – Как вас зовут?
– Сс… Александр. А вас?
– Фф… Фёдор. Вы, наверное, в Давидовку шли и поворот проскочили?
– Из. Не знаю, как так вышло. Я в Овчарове живу. Гулял, решил в магазин зайти, раз уж близко. Зашел. Вышел. Пошел не в ту сторону. Не знаю как.
Соник решил не вдаваться в околобеломорные подробности.
– Бывает, – кивнул Фёдор. – А если вам в Овчарово, то нам частично по пути.
– А куда же вы? Тут больше некуда же, – удивился Соник.
– Я к болотам сверну. Мне к болотам надо.
– Ночью?!
– Ну, до рассвета часа два, а мне еще устроиться и притихнуть.
Соник потрясенно и молча шагал рядом.
– Сейчас цапли пролетные сели, я к ним, – пояснил Фёдор.
– Зачем? – спросил Соник.
– Завтраком кормить! – расхохотался его собеседник. – Считать. Я орнитолог.
– А, – обрадовался Соник. – По пяти?
– Ну, умеючи можно и по два десятка. В общем, ничего сложного, навык только нужен. Ну, вот здесь я и сверну. Всего доброго!
– И вам. Удачи и всего доброго. И спасибо огромное. Я бы там сдох до утра.
– Сдохнуть бы не сдохли, – серьезно ответил Фёдор, – но умом бы рехнулись. Нельзя живому человеку ночью на кладбище.
– Да уж, – согласился Соник.
Орнитолог на прощанье поднял правую руку, согнутую в локте. Соник повторил жест.
– Извините, – сказал вдруг птицевед. – А кто вы по профессии?
– Художник, – ответил Соник.
– Я так и подумал. Ну, удачи вам! Творческих успехов.
– И вам удачи. И – спасибо еще раз.
Через двадцать минут Соник вошел в дом: на Восьмом удалось тормознуть машину, и оказалось, что по пути – мужик ехал рыбачить на лиман.