Наташа могла воскликнуть в сердцах: «Ах ты хулиган!» – и Вове бы пришлось идти садиться в тюрьму восьмой раз.
Наташа могла сказать: «Чтоб тебе пусто было», – и Вове сделалось бы пусто, а что может быть хуже.
Наташа могла проклясть Вову, крикнув ему: «Как ты лезешь в бочку, так пусть бочка залезет в тебя», – и Вова бы скончался на месте, даже не успев сообразить, что произошло.
Наташа могла сделать с ним все, что угодно, но был канун Нового года, и со старческих Наташиных уст слетела фраза, предопределившая Вовину судьбу всего лишь на один день из трехсот шестидесяти пяти; правда, пожизненно.
Вова, придя с топориком, даже не стал заходить в дом, а тихонько, как тать, прокрался в сени – к пятой бочке. Чтобы Наташа не разглядела его в окно, Вова нарядился в белую простыню и слился со снегом. Белым привидением Вова перемахнул расстояние от калитки до крыльца и, потянув царь-дверь за ручку, проник в холодное помещение сеней. У Вовы стучали зубы, потому что простыню он надел на голое тело: пробовал не на голое, но одежда постоянно высовывалась и выдавала его целиком. Топор, прижатый к голому животу, прожигал ледяным огнем до позвоночника. Вова почти с ненавистью просунул его в зазор между краями бочки и крышкой и как следует поддел.
Все остальное произошло одновременно.
Крышка упала на пол и покатилась, как в кино.
В сенях образовалась бледная горбатая Наташа.
Вова сунул руку в бочку, вытащил оттуда огурец и задал Наташе самый неуместный в сложившейся ситуации вопрос:
– Две бочки с огурцами у тебя, почему? – и в этот же момент с него слетела простыня, которую он забыл придерживать.
– Ах ты ж Снегурочка бесстыжая, – сказала Наташа, ахнув. – Чтоб тебя в лесу странные люди нашли.
И сделалось частично по-Наташиному, а частично само по себе: Ира и Вова поженились.
Ира больше не ворует и не вешается, а Вова не хулиганит, и целый год у них все нормально, только вечером 31 декабря происходит черт знает что. В этот вечер Вова теряется голый в лесу и ничего не помнит, зато тем, кто его найдет, весь год счастье. Ира же, будучи один раз в году женой Снегурочки, переодевается в Деда Мороза, идет искать мужа по деревне, а под самый Новый год напивается, как лошадь, и засыпает в чьей-нибудь избе, куда по счастливой случайности привозят найденного в лесу Вову; они поздравляют с Новым годом хозяев дома и следят, чтобы все их пожелания сбылись – раз в году у них откуда-то возникают паранормальные способности, из-за которых в Южнорусском Овчарове считается замечательной удачей заполучить их к себе на Новый год, несмотря на то, что один из них всегда голый, а другой пьяный.
А Наташа по-прежнему живет в своем бревенчатом доме.
Говорят, в ее сенях уже не пять, а шесть дубовых бочек.
А некоторые люди даже утверждают, что семь.
Новый год в кафе «Синий ара»
Очень надеялась: никто не будет ходить. Делала для себя, чтоб не ездить каждый раз во Владивосток, когда в крови резко падает уровень города. Город – это наличие кафе. Отсутствие кафе – деревня. Анна думала: аренда смешная, в городе бы натурально все оборжались с таких условий, сперва оборжались бы, потом умерли от зависти, кому скажи. Без денег, да еще с правом последующего выкупа, да еще с учетом вложений в ремонт и оборудование. Можно и так выразиться: даром отдавали. А если даром, то как не взять? Взяла.
Помещение, конечно, тоже оборжаться: девятнадцать квадратов на все про все. Но замечательным бонусом отдельный вход с улицы и единоличный, только этому помещению принадлежащий, туалет. Прежние арендаторы владели стоматологическим кабинетом, им без тубзика никак, хотя вполне можно было обойтись без отдельного входа; но вход был еще раньше, он, кажется, вообще всегда был. Кто здесь орудовал до стоматологов, Анна не помнила. Зубники разбогатели и построили себе на пустыре отдельную клинику из сэндвич-панелей – три кабинета, даже рентген у них появился собственный, никуда не гоняют снимки делать, все теперь сами. В приемной фикус Бенджамина, клетка с гиацинтовым арой и администратор Людмила Сергеевна за черной матовой конторкой, важная, как будто в городе, как будто не работала всю жизнь санитаркой в райцентровском морге. Людмила Сергеевна и сообщила по-соседски, что помещение освобождается: не мечтаешь ли ты, Анечка, магазинчик открыть, например? Нет? Да ты просто мимо денег хочешь жить, дорогая. Бери, даром дают, а место хорошее, не во дворах где-нибудь, а прям снаружи Горняка, да что я тебе рассказываю, будто сама не ходишь тут каждый день.
Сначала Анна подумала: ну уж нет уж, пошли бы вы все с вашим магазинчиком. Потом стала гнать бывший зубной кабинет из головы, а он там раскорячился и никак не шел вон, цепляясь за воображение обоими окнами, входной дверью и туалетом. Безнаказанная умозрительность шалила, резвилась и шутила шутки: однажды Анна прямо в голос расхохоталась, увидев, как гигантские щипцы лезут в дверь покинутого зубниками помещения и удаляют стоматологическое кресло. Рассмешил Анну не сам факт удаления, а то, что при ближайшем рассмотрении щипцы-эвакуаторы оказались разводным гаечным ключом, покрашенным в медицински белый цвет. В другой раз ум пошутил, предложив Анне короткометражку, в которой она, Анна, снялась в главной и единственной роли: за стойкой крохотной кафешки, окрашенной изнутри в цвет кофе без молока. Если стойку поставить вот здесь, а вон там у них дверь в тубзик, то действительно получается место для трех столиков. Двум столикам по окошку, а третий чуток поодаль в темном углу. Есть люди, которые не любят усаживаться в кафе у окна, особенно вечером, когда внутри свет, как в аквариуме, – Анна и сама такая, предпочитает быть невидимой с улицы. Да нет, зачем ей это надо. Не надо оно ей вообще.
Через неделю она зашла к соседке на работу и, дождавшись, когда ара перестанет вопить – почему-то по-английски, с английской же вопросительной интонацией: «How do you do? How do you do? How do you do? How do you do?» – пришлось ответить ему: «I'm fine, thanks», – только тогда он озадаченно умолк, – поздоровалась с Людмилой Сергеевной.
– Вот, Анечка, все пациенты так, абсолютно все. Сперва с попугаем здороваются, потом со мной.
– Так орет же, конечно. – Анна сделала извиняющееся лицо.
– Я тоже орать могу. Как он это? – Людмила Сергеевна встала со стула, оправила юбку и, сделав руки, словно держится ими за присаду, крикнула во все горло: – Хау ду ю ду!
Анна покосилась в коридор, ведущий к кабинетам.
– I'm fine, – равнодушно сказал попугай и, заговорщицки прищурившись, гаркнул: – Thanks!
– Вот говно, – неодобрительно сказала Людмила Сергеевна, усаживаясь.
– Ага, – согласилась Анна, – умный.
– Да прям там. Трындит, как магнитофон, только выключить негде.
– Сам дурак, – сказал ара.
– Я ж про что и говорю. – Людмила Сергеевна повернулась к попугаю. – Сам дурак.
– Сам дурак, – кивнул ара, – сам дурак.
– Во-во.
Наблюдая борьбу интеллектов, Анна подумала: «Нет, не надо», – а вслух спросила:
– Не сдали еще? Не знаете?
– Не сдали, – ответил ара, – не знаете еще, не знаете еще, не знаете еще.
– Знаю, – сказала Людмила Сергеевна, – не сдали.
Нырнула под конторку и вынырнула с ключом в ладони:
– На, сходи.
– Thanks, – сказал попугай.
– Thanks, – вздохнула Анна, – спасибо.
– Да я чуть-чуть понимаю, – сказала Людмила Сергеевна. – Не глупее попугая.
Анне показалось, что соседка слегка надулась, хотела извиниться перед ней, но не успела: оказывается, уже вышла на улицу. В руке был ключ – от кафе, которого пока не существовало в природе. В несуществующем кафе было не три, а всего два столика, зато в дальнем углу помещалась большая клетка с синим арой. «С ума сошла? – поинтересовалась Анна у себя. – Ты вообще примерно хоть знаешь, сколько такая птичка может стоить?»
– Почему, интересно, ключ-то у нее, – пробормотала она и тут же ответила себе мысленно: «Не интересно! Не интересно!»
Попугаичьим голосом.
Внутри помещения явно побывал разводной ключ: в полу и стенах, оклеенных кафелем, зияли раны – в тех местах, где прежде крепилось стоматологическое оборудование. Анна закрыла за собой дверь, сделала пару кругов по гулкой, похожей на небольшой бассейн комнате, прошла в дальний угол, развернулась, крикнула шепотом:
– How do you do, – прислушалась, помолчала, сказала вполголоса: – I'm fine, – и недоверчиво расширила ноздри: в воздухе отчетливо пахло кофе. – Мое тут все, – сказала Анна помещению. – Никто не придет. Кредит возьму, попугая выкуплю у них, вон там кофемашину поставлю, здесь стол и диван, здесь стол и три кресла, захочу на диване посижу, захочу в кресле, каждый вечер тут буду, каждый. Попугаев, интересно, где вообще продают?
На следующий день ей позвонила Людмила Сергеевна.
– Анечка, – сказала она, – ну ты как, решила магазинчик-то открывать? Или ключ тогда занеси.
– Ммммм.
– И правильно! Тем более, смотри, какой случай. Хозяин говорит, аренду не надо, только за свет плати.
– А кто хозяин?
– Погоди, дай доскажу. Он, главное, говорит: денег хер с ними, надо чтоб кто-то был просто. Чтоб пустое не стояло. Но это не все. Его условие – попугая чтоб забрала.
– Что?!
– Анечка, погоди отказываться! Забери его домой, не надо в магазин, это не обязательно. Главное, хозяин хочет, чтоб об этой гадине заботились, понимаешь? Это его условие за аренду. Говорит, арендуете, пока попугай жив.
Анна зажала рот рукой, чтобы оттуда не вырвались слова, плясавшие в голове. Слова были разными, связь между ними отсутствовала.
– Почему гадина? – сумела спросить она и тут же снова заперла рот на замок.
– Да сука он блядская, – сказала Людмила Сергеевна. – При тебе на английском вежливые слова говорил, а так-то он матерится обычно. А у нас пенсионеры приходят и даже дети часто. И дома у всех дети. Про пенсионеров молчу уж. Представляешь, бабушка старенькая, привезли ее мост менять, а падла пасть раззявила и на все Овчарово как заорет.