Каре походных витрин на коммерческом плацу торжествует до трех пополудни, а к четырем волшебным образом дематериализуется, оставляя после себя луковую и подсолнечную шелуху, мандариновые шкурки, сиротское, втоптанное в снег яблоко да сытых собак, постаравшихся наесться мясной обрезью впрок, до следующего четверга. Но еще утро, еще рано думать о том, что будет через неделю, еще предстоит купить сметаны, еще предстоит купить яиц, еще предстоит купить пять соленых огурцов: пробовали покупать и три, и семь, но трех мало, а шестой и седьмой бесславно высыхают в холодильнике. Пять в самый раз.
Покупатель в расстегнутой куртке и с тремя пакетами в руках наконец вырывается из плена деликатесов, и набранная инерция несет его к молочным берегам, прямо в противоположный угол каре, и беличий азарт придает скорости, и взгляд оценивает высоту ближайшей творожной горы, в подножие которой воткнут совочек: покорить сразу или сперва одолеть в сумку варенец, как ты думаешь, мама, смотри, какой он важный, темный, запечатанный пенкой-корочкой – так, мне, пожалуйста, килограмм сметаны – круглые руки в белых перчатках берут два пластиковых контейнера и делают быстрый первый ход, белые начинают, белые продолжают, белые не меняют рисунок танца, белые равнодушны к расставанию с банкой смуглого варенца, килограммом сметаны цвета ivory, головой снежного адыгейского сыра, двумя литровками молока, верхушкой творожного монблана, перекочевавшего в пакет, – приятного аппетита – и вам спасибо.
Вот, мамочка, а ты говорила, я продукты покупать не умею. А я умею. Посмотри на меня.
Жмых отнес промышленную партию еды в машину, сложил пакеты и банки в багажник, собрался было уезжать, но вспомнил про огурцы и вернулся на площадь.
Посмотри, как я хорошо умею покупать продукты. Ты не помнишь, где огурцы? Где-то там.
Снова мимо мяса, которого, кстати, ты не купил. Спасибо, мама, что напомнила.
На втором от краю прилавке компактно, как в «Тетрисе», лежали куски свинины – полный набор, включая внутренности. Жмых остановился и отступил на шаг, разглядывая товар. Фермерская продукция смахивала на конструктор «купи весь комплект и собери свинью обратно»: пара передних ног, пара окороков с огузками; четыре добела отдраенных копыта; вырезка; плиты реберной части, сложенные в стопку, как в библиотеке. Сет необходимых деталей увенчивался головой: полусомкнутые веки, умиротворенная улыбка – голова как будто дремала, не выпуская, однако, из-под контроля остальной товар. Казалось, спрашивать цену окорока, ребрышек и вырезки следует у свиной головы, а не у фермера, который сидел поодаль на маленьком походном стуле и, не снимая рукавиц, разгадывал сканворд.
– Почем мясо? – обратился Жмых к голове.
– Которое? – уточнил фермер, не отрываясь от сканворда.
– Вот это вот все. Целиком.
Жмых провел рукой по воздуху над разобранной свиньей. Тихо, мама, не говори ничего.
Фермер помог ему перетаскать мясо в машину. Последней занесли голову. В багажник она не вместилась, и Жмых утвердил ее на заднем сиденье, подложив расплющенную картонную коробку. Голова стремилась завалиться набок, и Жмых, посомневавшись, пристегнул ее ремнем безопасности. Когда ехал домой, старался не глядеть в зеркало заднего обзора. Ехать, слава богу, было недолго.
Соник едва успел сварить себе кофе, когда зазвонил телефон, удививший его почти до крайности: во-первых, раньше обеда Сонику никто никогда не звонил; во-вторых, обычно ему вообще никто не звонил; в-третьих, звонил Жмых.
Соник даже не сразу ответил на звонок, потому что ему потребовалось время подготовиться к чему-нибудь плохому. Боясь прижать телефон к уху, чтобы паршивая новость не сразу заскочила в голову, Соник включил громкую связь и сказал:
– Привет, надеюсь, у тебя больше никто не умер.
Боже, ну ты и кретин.
– Извини, – сказал Соник, – я по утрам обычно дебильничаю.
– Ничего, нормально, – ответил Жмых. – У тебя есть какие-нибудь прочные нитки?
– Ну есть.
– Дашь?
– Ну приезжай. Тебе зачем?
– Свинью шить буду.
Не спрашивай. Ни о чем больше не спрашивай. Просто дай ему нитки, и все.
– А игла нужна? – спросил Соник. – Чем шить?
– Спасибо, – отказался Жмых. – Я шило купил.
Через пятнадцать минут Соник подходил к дому Жмыха. Он лично нес ему нитки, чтобы ни о чем больше не спрашивать. Жмых молча впустил Соника в дом и кивком пригласил следовать за собой на кухню. Соник вошел. На кухонном столе, занимая собой почти все пространство столешницы, стояла и ухмылялась свиная голова.
– Остальное в машине, – сказал Жмых. – Что-то я не подумал, что места мало будет.
Богатый судовладелец Жмых продолжал принципиально жить в маленьком домике, совершенно непригодном для сшивания свиньи.
– Ко мне нельзя, – сказал Соник, – у меня кухни почти нет, и холсты загрунтованные везде стоят. Вчера только сушиться поставил.
– Что же делать? – задумчиво произнес Жмых. – На улице холодно.
– Может, к Владычу? Видел его кухню?
– Нет, я у него не был ни разу. А что там с кухней?
– А так она как раз, – сказал Соник, извлекая телефон, – как весь твой дом и посредине стол из нержавейки.
– А он согласится?
– Я бы нет, – сказал Соник и обратился к телефонному респонденту: – Владыч, привет, мы тут со Жмыхом собрались свинью шить, можно у тебя на кухне?
Жмых поморщился от Сониковой прямолинейности, гарантирующей отказ.
– А ты не едь сегодня в офис, – сказал Соник в телефон. – Не каждый день же такое вот.
Жмых почувствовал нарастающую досаду.
– Поехали, – сказал Соник, запихивая телефон в карман. – Бери башку-то.
Владыч собирался на работу, когда позвонил никогда никому не звонящий Соник и сообщил об их со Жмыхом планах шить свинью в его, Владыча, кухне. В принципе, его присутствие в офисе не было по четвергам обязательным, просто Владыч не слишком любил работать дома. Предоставить приятелям кухонный стол с его широкими возможностями он согласился довольно легко, абсолютно не представляя, что на самом деле кроется за словосочетанием «шить свинью». Владыч сперва подумал почему-то, что это сленговое название какого-нибудь арт-проекта, на который Соник вынудил подписаться Жмыха, но потом, поразмыслив, решил, что дело обстоит ровно наоборот: вероятно, серьезный деляга Жмых затеял некий проект, для воплощения которого в черновом варианте потребовался артистический взгляд Соника. Когда жмыхов «лендкрузер» въехал во двор, и Владыч пошел встретить утренних гостей, меньше всего он оказался готов к тому, что они вытащат из машины большую, мертвую, улыбающуюся свиную голову, с которой, пока он тупо на нее пялился, сорвалась и упала в снег жирная капля крови.
Да пошли вы к ебеней матери. Уроды.
– Заходите, чего встали-то, – сказал Владыч и посторонился, пропуская приятелей в дом.
Когда голова воцарилась посреди обширной столешницы, отражаясь в полированной нержавейке, все трое уставились на нее, почему-то не в силах отвести взгляды.
– Ладно, пошли за остальным, – очнулся наконец Соник. – Там еще туловища полная машина.
Заносили свинью цугом. Каждый нес в вытянутых окровавленных руках какую-нибудь часть туши и складывал ее в ряд на пристенной столешнице, бесконечно длившейся от окна до мойки, терявшейся вдали. У Владыча, питавшегося бутербродами и супом, который дважды в неделю варила Оперная Певица, действительно была огромная кухня.
На то, чтобы выгрузить всю свинью из «лендкрузера», почему-то ушел целый час. Жмых подивился этой несуразности: они вдвоем с продавцом погрузили ее за десять минут.
Не надо на меня так смотреть, мама. Тебе вообще не обязательно участвовать в этом.
– Ну, поехали, – сказал Жмых.
И они поехали.
Это лишь кажется, что собрать знакомое целое из простого разрозненного легко. На самом деле, знакомое то и дело оборачивается сюрпризами, а разрозненное не хочет занимать свои – казалось бы – логичные места в стройной цепочке причинно-следственных связей. И что является причиной в свинье, а что следствием? Сперва попробовали начать с головы, приставляя к ней поочередно то один, то другой фрагмент, но дело шло плохо: фрагменты не подходили то друг к другу, то к положенной на бок голове. Решили временно отставить голову и собирать свинью сепаратно от нее, начав с тех деталей, которые не вызывают сомнения. Но потребовалось целых два часа, чтобы собрать очевидную заднюю часть, состоящую из двух окороков, безымянного куска спины и неожиданного провала на месте живота.
– Здесь тоже что-то быть должно, – сказал Владыч, указывая на провал.
– Там сало будет потом, вон лежит, четвертое с краю, – ответил Соник.
– Это не то сало, – усомнился Жмых. – Это вроде как примерно с груди сало. Вот, смотри, оно вот сюда и сюда примерно должно встать.
Жмых взял со стола два крупных пласта сала и приложил их к себе – от подмышки до подмышки.
Мама, я же тебя просил.
– Да, похоже, – согласился Соник, – а где тогда с живота?
– Потом найдем, – сказал Владыч. – Давайте пока понятное соединим.
Еще через два часа на кухонном острове лежал окровавленный полутруп неведомого происхождения, у которого, впрочем, уже имелись две пары конечностей с прочно пришитыми к ним копытами.
Прошел еще час, и все трое соучастников восстановления свиньи разом захотели бросить свое занятие.
– Перерыв, – объявил Владыч, – перерыв.
Вашу чертову мать! Это не отмыть никогда.
Владыч оглядел кухню.
– Кто это все мыть будет-то? Певица, что ли? – сказал он.
– Я помою, – буркнул Жмых, – потом.
Владыч вздохнул и не стал уточнять когда.
Руки мыли долго и так тщательно, будто специально тянули время, потом долго сидели с чашками и пепельницами прямо на липком от крови полу, уже ни на что не обращая внимания.
– Перерыв окончен, – сказал Владыч и первым, охая, поднялся.
Еще через три часа целая, покрытая страшными швами свинья лежала на кухонном столе. Ее пришитая к туловищу голова выходила за габариты столешницы.