Давай останемся дома. Выключим телефоны, не будем проверять почту и открывать дверь, даже если кто-нибудь постучит. Запустим долгий хороший фильм и обязательно выдержим до конца. Закажем обед или лучше приготовим сами, мы же решили никому не открывать.
Давай останемся дома. Обернем вокруг себя котов, обнимемся, подержимся за руки. После обеда поспим и увидим сны. Я буду накручивать твои волосы на палец, чтобы у тебя тоже были кудри, а ты скажешь, что если не выйдет, то нам хватит моих. Я прочту тебе стихи, свои и чужие, не обязательно про любовь.
Давай останемся дома. Потому, что если я ухожу надолго, то тебе кажется, что ты меня потерял. Сначала тебе просто скучно, затем ты начинаешь скучать. И мне тоже хочется скорее вернуться.
А если уходишь ты, то пропадает день. Я помню, что было утро, знаю, что уже настал вечер и ты вернулся, а день без тебя выпал из середины, пропал.
Поэтому давай останемся дома. Отсюда хорошо смотреть на дожди. Если мы задержимся здесь до осени, то я приготовлю пасту, а если до самой зимы, тогда нас будет ждать суп. Я надену твой свитер, завяжу волосы на макушке, и мы посидим на кухне, о чем-нибудь поговорим.
Давай останемся дома?
Грузинский дневник
— Ты грузинка?
— Нет.
— Почему?
— Гамарджоба! — говорит мне женщина из местного продуктового магазина, прерывая наш философский разговор с Георгием, хозяином крошечной квартиры, которую мы снимаем в Казбеги. Я теряюсь и отвечаю ей «здрасте», она смущается и смеется, машет руками, дает понять, что и она приняла меня за грузинку.
Маленькие армянские бабушки говорят со мной ласково и всегда на армянском, греки здороваются, провожают и удивляются, когда я не понимаю их языка. Вот и сегодня я снова оказываюсь дома. Мне хорошо оттого, что везде меня держат за свою, мне нравится быть похожей на этих людей с открытым сердцем, людей с горячим темпераментом и шумными словами во рту.
Георгий хмурится и просит признаться, что я грузинка, с надеждой смотрин на Н., может, хотя бы он, из мужской солидарности, расскажет правду. Ведь всем совершенно ясно, что у меня грузинские корни и я совсем не просто так приехала — кровь позвала домой.
Мы покупаем в магазине у Маринэ четверть круга сулугуни и пастилу. Пастила раскатана в тончайший прозрачный лист, сладкая и кислая одновременно, отрываем от нее куски, угощаем друг друга.
Здесь, в Казбеги, мои волосы завились крепче прежнего. Нос снова почувствовал себя дома и теперь шумно вдыхает воздух у соседней горы. Мы стоим на грузинской земле. Окружающие пейзажи словно фотообои из советских хрущевок — далекие, ненастоящие, и тебе всегда неловко на них глядеть. С той лишь разницей, что от стены хочется отвернуться, а эти горы необходимо свернуть в рулоны и всюду возить с собой, показывать каждому.
Поселок ждал целую вечность, чтобы разразиться снегом. Срывался на дождь и ветра, а сегодня устал и сдался. Тяжелые снежные хлопья засыпают улицы, несмотря на это, в окнах невыносимо светло, и сквозь стекла видно, как величественный Казбек скрывается в облаках. Стоит посреди горной гряды и не помышляет о равнинах. Если хочешь застать его нагим, не укутанным в туманы и тучи, тебе придется проснуться раньше прежнего, дождаться рассвета и ухватить миг пробуждения горы. Казбек открывается не каждому, но, встретившись с ним однажды, ты не сможешь его оставить.
Мы не двигаемся с места, пьем горячий чай, не покидаем комнату.
Когда с чаем покончено, я завожу разговор.
Грузия такая, какой я ее представляла, какой хотела видеть. Коровы здесь похожи на мамонтов, с разной степенью курчавости. Одни не желают растить шерсть и мерзнут на горном воздухе, другие словно укутаны меховыми одеялами и наверняка дразнят замерзших. Но и те, и другие ходят по улице королевами.
Над поселком, на вершине горы в деревне Гергети, из тяжелых стесанных камней построена церковь Святой Троицы. Это не аттракцион для туристов, это место, где молодые служки держат свечи, место, где проходят обряды и произносятся молитвы. Я не знаю, жгут ли здесь ладан, но в воздухе пахнет чем-то густым и сладким.
А еще возле церкви привязан баран. Жует траву, глядит на прохожих.
В церкви горит печка, у церкви баран.
Восходит солнце и греет нам головы.
Утром, после завтрака, нас ждет дорога. Мы заранее немного устали и уже сидим в общем холле, ждем машину. Двери соседних квартир открыты, и где-то в глубине комнат играет радиоприемник.
Голос в приемнике грохочет, надрываясь гитарным боем, и занимает наши мысли.
Здесь все происходит так, как должно происходить всегда. Утром ты пьешь горячий чай, не вынимая раскаленной ложки из стакана, из всех окон разом тебе видны горы и где-то рядом поет Высоцкий.
Ты делаешься спокоен и счастлив, тихонечко подпеваешь.
— Ты откуда?
— Мы из Петербурга приехали.
— И что, у тебя там коровы нету?
— Нет.
— И баран нет?
— Нет.
— Плохо.
По дороге из Казбеги мы встретили чабана и отару. Дальше от проезжего пути, через поле и изгородь пасутся овцы с ягнятами, мы идем их смотреть.
— У вас здесь очень красиво, такой простор.
— А у тебя там земля есть?
— У нас есть парки, небольшие, можно в них посидеть.
— Плохо.
Он ловит крохотного барашка и дает мне его подержать, ягненок беспокойный и горячий, у него стучит сердце, он глядит на меня большими глазами. Я держу его крепче, чтобы успокоился и уже не вздрагивал.
Отара далеко не уходит, ждет. Чабан говорит, что им пора, овцам жарко под солнцем и днем они отдыхают в тени. Я отпускаю ягненка, но он уже не убегает, остается возле меня.
— Куда теперь поедешь?
— Вечером будем в Тбилиси.
— Приезжай лучше сюда, здесь хорошо.
Через Тбилиси, через глубину и бесконечность улиц, по правой стороне Цинамдзгвришвили лежит дорога на тбилисский рынок, рынок, богатый сырыми и фруктами. Здесь разделывают парное мясо, держат карпов в глубоких аквариумах и пекут хлеб.
Среди бесконечных лотков под открытым небом и киосков посреди каменных стен хранятся стеклянные бутыли с кахетинским маслом. Масло это пахнет хорошим ужином, пахнет помидорным салатом с грецкими орехами и гостеприимством родного дома. Немного этого масла мы увозим с собой. Чтобы после, оставив позади дорогу и совсем забыв о пути, открыть маленькую пахучую склянку и приготовить обед.
Во вторник, на барахолке под Сухим мостом, Мака Джмбути нашла книгу. Вечером она закончила все дела, уложила спать детей и принялась за чтение. В ее руках ломкими жесткими листами рассыпалась кулинарная книга Барбаре Джорджадзе. Страницы сохранили старое грузинское наречие, многие слова приходилось разбирать дольше положенного, но Мака хотела знать, чем заедали светские беседы пару веков назад.
Пройдет несколько месяцев, и в Тбилиси наступит декабрь. В этом декабре откроется небольшой семейный ресторан, племянник Маки, Андро, станет ей во всем помогать.
Они будут готовить лимонады из огурца и тархуна, варить черешневый суп, жарить хачапури и печь кучмачи, старые рецепты из утерянной прежде книги снова будут звучать на кухне.
В «Барбарестане», так они назовут ресторан, будет много гостей, мы тоже окажемся в их числе. Все попробуем, будем долго благодарить и долго прощаться.
В Тбилиси пойдет дождь.
Мне снятся кинокартины про маму Грузию. Мы гуляем по виноградникам Кахетии, срывая молодые грозди. Осторожно, едва касаясь босой ногой, трогаем кипящее море Батуми. Снова бродим по старым улицам Тбилиси. Мы узнаем каждый дом, знаем переулки и точно помним, где покупать пастилу. Мы никогда не были здесь прежде, мы никогда не уезжали отсюда.
Мы познакомились с Грузией, едва отведав Казбеги, распробовав его вприкуску с мчади и саперави. Мы обязательно вернемся, теперь уже в Сванетию и Тбилиси, а сегодня мы уезжаем и просто немного тоскуем, но знаем, что так и должно быть.
Соль
Детьми, поранив палец, мы скорее совали его в рот, чтобы остановить кровь — под языком становилось солоно.
Тогда я не знала, откуда этот вкус, сегодня, стоя на берегу балтийской воды, я точно чувствую, как морская соль, проникая сквозь поры, сквозь гортань и нос, наполняя собой сантиметры моего тела, делает кровь соленой.
Ветер набивается в куртку и волосы, хлещет по щекам растрепанными прядями. День обещает быть долгим, сухим и свежим. Мы снимем ботинки и пойдем по сырому песку, холодная морская вода доберется до щиколоток и отступит.
Моя бабушка говорила, что на море заболеть нельзя, что морская вода лечит. Думаю, бабушка была права, волна набегает и ссадину начинает щипать, еще волна, и в груди тоже что-то саднит. Нужны непрекращающиеся сеансы, необходима вода.
Мы приносим с собой на берег пустое стекло, обратной дорогой наберем в него воды и станем ею спасаться, когда море останется где-то в стороне. А пока мы сидим на песке, песке, просушенном ветром и разогретом августовским солнцем. Рассказываем друг другу свои истории.
Я выросла далеко от воды. Моя соль с годами становилась слаще, я часто болела и мечтала о водоемах. Рядом были пруды и реки, а они хороши лишь тем, что наполнены пресной водой, водой, пригодной для жизни, но совершенно не подходящей для посола крови.
Юность же, проведенная у горячих южных морей, выдубила кожу, наполнила песком волосы и добавила черноты лицу. Здоровье поправилось, а под солнцем на руках и шее выступили соляные разводы. Там, у морей, друзьями мы много плавали, огибали буны с теневой стороны и рвали мидий, если везло, то с собой у нас оказывались небольшие ножи, ими мы срезали ракушки, а если нет, то ужин хватали пальцами, иссеченными о края подводных камней.