Сан Саныч и Сергей неуклюже выбрались на берег. Валентина громко, на высокой ругливой бабьей ноте стала отчитывать мужа:
— Вы чего обещали? Когда собирались приехать? Вечер уже! Скоро солнце зайдет. Бросили нас, двух баб… А вдруг приехал бы кто? Пристал бы к нам? Шпана бы какая… Нализался, как свинья! Глаза твои бесстыжие!
— Ну чего ты, Валь, завелась? Задержались маленько. Знакомых на старице встретили, — замедленно-пьяным голосом оправдательно лепетал Сан Саныч.
— Знакомых? А я тебе чужая? Сволочь ты хорошая! А еще учитель! — чихвостила Валентина мужа.
Марина, не сходя с места, глядела в костер. Но костра она не разбирала. Каждая клетка в ней дрожала от брезгливости — к ней, шлепая высокими голенищами болотных сапог, с елейно-виноватой улыбкой на пьяном небритом лице, которое она видела не видя, приближался Сергей. «Я-то… переживала… Из-за кого? Боже, из-за кого! Белых кувшинок он привезет. Предаст, бросит. На стакан вина променяет!» — лихорадили ее горькие чувства.
— Ты не сердись, Марин. Вышло так, — разводя руками и растягивая слова, заговорил Сергей. — Нас там, понимаешь…
— Я все понимаю! — Она дерзко и презрительно взглянула ему в лицо и еще больше ужаснулась. «Из-за кого?» — стучало в ее висках. Он показался ей отвратен: лицо обрюзглое, небритое, веки красные, набухшие, голос хрипучий, прокуренный.
— Да чего ты, не сердись, — снова замямлил Сергей, подшагнул к Марине, потянул руки. — Грех не велик.
— Уйди! — Она вся задрожала, губы запрыгали. Она еще острее, глубже увидела сейчас мужа, пьяного, с грязными руками, с чумным взглядом… «Да! Да! Да! — мысленно кидала она ему в лицо. — Я любила Романа! По-настоящему любила Романа! Я и теперь его люблю! И буду любить! А тебя…» До нее дошел запах сивушного перегара, запах горького табака, и тут что-то внутри совсем сорвалось с катушек, сошло с рельсов, полетело в тартарары.
— Я ненавижу тебя! Ненавижу! — Со всего размаху она врезала ему пощечину, сильно, так что он пошатнулся и чуть не свалился с пьяных ослаблых ног. — Уйди! Уйди-и! Уй-ди-ии! — уже не говорила — почти шипела в истерике Марина. Но вопреки своему «уйди!» бросилась прочь сама. От костра, от палаток, от лодки, от людей. Бежала вдоль берега, неизвестно куда, что-то шептала трясущимися губами.
Мужикова неурочная пьянка и ответная выходка Марины все планы расклеили. Молча, без обсуждений, порешили собираться домой, хотя прежде задумывали переночевать на Улузе еще ночь. Становище покидали бессловесно.
До города добирались по реке — все на той же лодке. Марина сидела бледная, глядела на померкшую к вечеру, струившуюся за кормой воду. После пощечины мужу она сбежала в лес, проревелась. Теперь, со слезами выплеснув из себя горечь, сидела присмиревшая, поглядывала на Сергея с опасением. Угрюмый, смурной — ни пьян, ни с похмелья, — он сидел с остановившимся взглядом, словно осужденный после приговора жестокого суда. Марине казалось, что он что-то заподозрил, о чем-то догадался после ее «Ненавижу!» и удара наотмашь. Она впервые всадила ему пощечину.
До дому с берега Улузы Марина и Сергей тоже добирались в непробиваемом, тягостном отчуждении. Только они переступили порог — в прихожей зазвенел телефон. Сигналы необычные, растянутые — межгород. Сергей оказался ближе к аппарату, снял трубку.
— Не ошиблись… Добрый вечер… Сейчас. — Он пожал плечами, молча протянул трубку Марине.
Лицо у нее вспыхнуло. В горле запершило от какого-то странного чувства обиды, несправедливости, жалости к себе. Все выходило вкривь, вкось, не так, не по-людски… Ведь это Роман. Роман, конечно же! Она это сразу поняла. Марина дважды перевернула телефонную трубку, чтобы расправить провод и помедлить. Наконец осторожно приложила ее к уху. Никаких слов произносить в присутствии Сергея не хотелось. К счастью, он ушел из прихожей — быть может, почувствовал свою лишность при этом разговоре. Марина робко промолвила:
— Слушаю.
Чуть позже она торопливо придумывала себе алиби: кто бы ей мог звонить из другого города. Одноклассник Миша Столяров. Он живет в областном центре. Она видела его недавно. Миша Столяров хотел узнать адрес одноклассницы Оксанки — это подойдет! Но придуманного алиби не потребовалось. Они с Сергеем по-прежнему не обмолвились ни словом. Спать легли врозь, в разных комнатах. Как-то само собой получилось: Марина пришла в детскую, села на пустующую дочкину кровать, тут и осталась на ночь. Все было исключительным, надломным в этот черный день, даже звонок Романа. Перед сном Марина со страхом, будто все еще кто-то мог подслушать, вспоминала короткий разговор с ним. «Марина, я только сейчас имею возможность позвонить тебе… Послезавтра буду в Никольске. Гостиница «Центральная». Буду ждать тебя там, в холле, в двенадцать. Тебе это удобно?»
Через день он будет здесь. Господи! Объявился. Не запылился.
4
В номере уже красовался накрытый стол: шампанское, конфеты, мандарины в ярких кожурках, грозди черного винограда. В вазе стояли белые крупные розы, а на тумбочке трельяжа манила взгляд слюдяная коробочка, перетянутая алой лентой, с изящным пузырьком в форме кувшина. «Французские духи! — испуганно догадалась Марина: коробка выглядела слишком подарочно. — Я их даже взять не смогу. Такие дорогие! Откуда у меня такие могут быть?»
Они уже несколько времени находились здесь, в номере гостиницы, но все как-то не складывалось. Марина по-прежнему недоверчиво осматривалась, вслушивалась в посторонние звуки, чего-то остерегалась.
Роман откупорил бутылку шампанского и предложил тост: «За встречу!» Это тоже не увлекло и не расслабило. Он рассказывал о том, как провел бессонную ночь в поезде как почувствовал разницу воздуха Москвы и Никольска — здесь атмосфера плотнее, чище. Она слушала, не перебивая и ни о чем не расспрашивая. Он принимался угощать ее конфетами, вином, она коротко отзывалась: «Спасибо» — и наблюдала, как он суетится, произносит малозначащие слова. Обычно так усердствует именинник, который не знает вкусов гостей, но очень хочет, чтобы они всем остались довольны.
Роман, вероятно, чувствовал их теперешнюю отдаленность и хотел скорее преодолеть расстояние. Он стал на колени возле дивана, на котором она сидела, и обнял ее — недежурно, крепко, задохнувшись. Прошептал:
— Я очень счастлив, Марина. Поцелуемся же, наконец, по-настоящему. Я столько дней скучал!
Марина не испытывала ни потребности, ни желания близости. Она просто узнавала Романа — узнавала запах его волос, гладкость безупречно выбритых щек, его нежные губы. «Выламываться все равно глупо. Он такой нежный», — мысленно сговорилась она с собой и крепко обняла Романа за шею. Она отдалась ему без дурмана, без распыла страсти, с некоторой жертвенностью. Она все еще оставалась Никольской — не южной Мариной. Роман этого, кажется, не заметил. Он был слишком поглощен собственной радостью. Он даже слова о любви произнес будто бы для себя — не для Марины.
— Рома, — спустя несколько минут зовуще произнесла Марина. (Они лежали в постели. Ее голова — у него на плече.) — Я расхожусь с мужем. Ты женишься на мне?
В номере, казалось, замерло все: плотные гардины на окнах глуше сделали тишину, цветы в вазе напряглись, пружины кровати не дрогнут. Роман прерванно, двумя глотками вдохнул, сильнее прижал к себе Марину.
— Вы… То есть ты… У вас уже бесповоротно с мужем?
— Да, — шепотом отозвалась Марина.
— А как же дочь?
— Дочь со мной. С кем же еще? Я мать.
— Муж все знает? — Он утяжелил голосом значение слова «все».
— Да.
— И обо мне?
Она выдержала паузу, затем шепнула:
— И о тебе.
Однажды Марина уже испытывала Романа, в ресторане подстрекнула его: «А если бы я сейчас попросила вас выпить водки?» Он достойно выдержал тот небезобидный тест. Не уклонился, не отделался шуточкой, всерьез хотел подчиниться просьбе Марины, подчеркивая важность для него этой просьбы. А теперь? Что он будет делать теперь? Ведь когда-то Любаша надоумила, как различать чувства: настоящая любовь — когда тебя замуж хотят взять… И все же в эту минуту Марине совсем не казалось, что она притворствует. Она сама уверовала в предложенный расклад и хотела единственно знать правду о любви Романа. Есть ли она? Была ли она? Не тешилась ли она минутной блажью? Или все было истинно, высоко и неподкупно… В какой-то миг у Марины опять восторженно помутилось сознание, она вновь очутилась на искусительной грани. Скажи он сейчас ей: «Ты моя! Я счастлив! Я люблю тебя!» — и мир перевернулся бы; она бросилась бы в безрассудное блаженство, в омут: «Рома, миленький! Давай мы умчимся отсюда! Я не могу без тебя! Все утрясется потом, уляжется. Главное — первый шаг сделать!» Но Роман не торопился что-либо говорить. Он, вероятно, хотел мысленно объясниться с собой или с кем-то еще. Марина тоже помалкивала, слушая это раздумное молчание Романа.
— В ближайшее время, — заговорил он по-деловому, расчетливо, — мне придется поехать…
— Не надо! Не надо больше об этом, прошу тебя, — оборвала его Марина. — Подурачилась, и хватит.
Он резко поднял голову, взглянул Марине в лицо, заговорил быстро, решительно:
— Поехали со мной! Поехали со мной в Москву! Я куплю тебе квартиру, устрою тебя с дочкой. Я ни о чем не жалею. Я ехал к тебе. Я на крыльях сюда летел!
Но этот вихрь не подхватил Марину, не понес в безумствующем порыве.
— Погоди, Рома, погоди. Ответь мне, только честно, — опять перебила она его. — Твоя секретарша Ирина, она твоя любовница?
— Нет! Никакая она мне не любовница! С чего ты взяла? Я просил ее передать, что не в состоянии приехать.
— А та? Жанна? Та, которая названивала тебе на юг? Она твоя любовница?
— При чем тут Жанна? — вспыхнул Роман.
— Она твоя любовница? — членораздельно и дотошно переспросила Марина.
— Она совершенно ни при чем! Какое отношение имеет Жанна? — морща лоб, возмутился Роман, не ответив впрямую.
— А ты говоришь, поехали, — вздохнула Марина. — Кто я тебе буду в твоей Москве? Любовница под номером два? Или под номером три? Еще одна содержанка богача? — Они уже сидели на кровати друг против друга. — Вот ты приехал сюда. Весь такой добрый, щедрый. А где ты был два с лишним месяца? Я ждала, мучилась, плак