То ли дверь была не плотно притворена, то ли Сергей был в это время поблизости, на кухне, — как бы то ни было, он услышал плач Марины и пришел в детскую, осторожно сел на краешек кровати.
— Ты чего плачешь? Что с тобой происходит? — тихо спросил он.
Марина вмиг съежилась, придавила в себе слезы.
— Так, ничего, — быстро пробормотала она, сильнее поджимая колени, группируясь в комок. — Просто сон страшный. Ничего со мной. Сейчас отойдет.
— Может, капель тебе успокоительных выпить?
— Я выпью. Я обязательно выпью.
Марине хотелось, чтобы он поскорее ушел, не видел ее слез, не слышал всхлипов — не заронил в себя каких-нибудь подозрений. В то же время ей не хотелось упускать возможность: Сергей подошел сам, первый — надо бы помириться, все равно придется мириться, ведь и Ленка вот-вот приедет. К тому же в комнате — почти потемки, только слабый свет из прихожей в приоткрытую дверь; в темноте мириться легче. Такое между ними не однажды случалось: семейная ссора, распря, неурядица, но всему есть предел. Обычно Марина первая, ища мира, уступчиво притрагивалась к плечу Сергея, а уже через мгновение он отзывчиво тянулся к ней. Заключит в крепкое всепрощающее объятие, и на душе светло, даже слезы радости навертывались. Но теперь у Марины не было сил, казалось, не было и права примиренчески потянуться к мужу.
— Там, на реке, скверно вышло. Это я во всем виноват. Ты извини, — глухим голосом произнес Сергей. Произнес тяжело и сдавленно. И свою вину как будто не загладил, не снял, а попросту перевалил на плечи Марины.
— Да! Да! Я виновата! Я! Я! Я!!! — истерично закричала Марина, вскочив на кровати на колени. Но тут же и повалилась на подушку, опять скорчилась, заплакала еще горше.
Сергей всполошился, забормотал:
— Успокойся, успокойся. — Через минуту принес из кухни стакан с водой. — Выпей. Чего ты? Я ж говорю: я виноват.
А Марина еще долго не могла остановить слезы, не могла перебороть жалость к себе, отчаяние и досаду.
— Чего уж ты так-то убиваешься? Чего уж такого случилось? — тихо спрашивал Сергей.
На эти вопросы она не отвечала, отмалчивалась. Разлад они, однако, преодолели. Уснули в полном миру, на своей постели, переступив затянувшееся отчуждение.
7
Болезнь сцапала Ленку, болезнь в считанные часы испалила детский задор и живость. Еще в обед Ленка смеялась, вертелась и дурила за столом, разлила из кружки молоко и получила от Марины нагоняй. Вечером пришла с улицы немая, ватная, с бескровным лицом. В прихожей она пришибленно уселась на банкетку, с мольбой взглянула на мать и просипела:
— Горло у меня болит, глотать не могу.
Марина приложилась губами к ее лбу — она всегда так измеряла у дочки температуру, ошалело отпрянула:
— Так у тебя ж под сорок!
Она подхватила Ленку на руки, отнесла на кровать, переодела, укутала в одеяло, кинулась к телефону вызывать врача. Участковый врач мог прийти только завтра, да и то, по словам регистраторши, в течение дня.
«Я знала, что чего-то будет, знала! — Воспаленная суевериями, Марина рылась в аптечке, разыскивала аспирин. — Это мне в наказание. На Ленку перешло. Мое — перешло…» Хотя ничего сверхъестественного и рокового в болезни дочери не было. Местная детвора, набегавшись до распару, часто устремлялась к роднику на береговом склоне Улузы, где, обжигая горло, утоляла жажду ледяной водой. Хворали многие, но в зачет и в проучку не шло.
Опасную температуру сбить не удавалось, ночью Ленке стало совсем невмочь: тело покрылось розовой сыпью, словно напухло от ожогов крапивы, ртуть в градуснике доползала до красной меты «сорок». Губы Ленки обсохли и потрескались, а глаза с расширенными зрачками двигались медленно и недоуменно. Она ничего не говорила, ни о чем не просила и будто ничего не слышала. Тянуть до утра было чревато — Марина вызвала «неотложку».
Врач «скорой помощи» — моложавая, порывистая женщина с тонким носом с горбинкой и чеканным быстрым голосом — находилась у кровати Ленки не больше минуты, выпалила диагноз:
— Скарлатина. В инфекционную больницу надо везти. Оденьте и несите ребенка в машину.
Марина и рта для вопроса не успела раскрыть, как врачиха обернулась к ней спиной, с цокотом туфель пошла к выходу. Суетливо хватаясь то за одно, то за другое, Марина стала собирать дочку, но действовала невпопад, раздерганно, в итоге Ленку собрал Сергей, взял на руки, понес во двор к «скорой».
Замешкавшись в детской и все еще не зная, чем окончательно укомплектовать сумку для дочки, Марина взглянула на опустевшую постель и внутренне содрогнулась. Подушка, еще, вероятно, горячая, промятая посредине, скомканное одеяло, сморщенная простыня. Ей вдруг почудилось, что Ленку унесли из этой постели навсегда. Марина опрометью бросилась к двери, на лестницу, вдогонку за Сергеем и Ленкой, с криком:
— Погодите! Стойте! — Захлебываясь воздухом, она выскочила на темную улицу к машине с красным крестом. — Не надо ее в больницу! Умоляю вас! Сделайте ей укол и оставьте! У нас участковый врач хорошая. Я медсестру приглашу, уколы будет делать, у меня знакомая есть… Не отдам в больницу! — Категорично прозвучал голос Марины. И почти сразу — просительно: — Оставьте, прошу вас. В больнице… Там же сейчас ни ухода, ни еды, ни лекарств. Простыней даже нет…
Сергей, державший на руках Ленку, закутанную в одеяло, молча взглянул на врача. Она стряхнула с раскуренной сигареты пепел, сделала быструю затяжку, шумно выдохнула дым. Свет из открытой двери кабины скупо освещал ее бестрепетное лицо.
— Мне что, вы родители. Температура у девочки высокая, пишите отказ от госпитализации.
Хладнокровие и равнодушие врачихи только сильнее встревожили Марину. Она уж была готова свернуть назад: мол, согласна, везите дочку в больницу! Но Сергей, не колеблясь, понес Ленку обратно в дом. Когда он скрылся в подъезде, на глаза Марины навернулись слезы. «Это тебе, тебе — в наказанье!» — мстительно думала она про себя, хотя казалось, будто за нее так думает кто-то другой и казнит ее дочериной напастью.
Двое суток напролет Марина не отходила от больной. Ленка лежала в жару, губы у нее обметало белым налетом, мелкие пятна на теле умножились и стали ярче. Сквозь сбивчивый прерывистый сон она что-то несвязно говорила, бредила, сучила ногами, сбивала с себя одеяло.
На книжную полку в комнате Марина примостила маленькую иконку с Богородицей, разыскала и нательный крестик, который повесили на шею дочки при крещении. Так казалось спокойнее, будто в детской появился постоянный целитель.
Еще до того, как миновал пик болезни, Марина, передумавшая у постели дочери самые худые думы, решила сходить в церковь. Надо поставить свечку за здравие дочки и самой произнести покаянную молитву. Правда, ни одной молитвы она никогда не заучивала, на исповеди и причастиях никогда не была. «Все мне как-то не по себе, — думала она, ломая руки. — Может, сглазил кто-то или порча какая-то на меня. Может, чьи-то черные слова или мысли. Избавиться надо. От всего избавиться…» Она не знала, как замаливают грехи, но надеялась, что их как-то замаливают.
8
Спустя несколько дней Ленка окрепла, стала бойчее прежнего. Как резко заболела, столь же резко и выздоровела. Словно ничего и не бывало! Зато странная болезнь, которая, казалось, выбирает только бездельников и неврастеников, прилепилась к Марине. Раньше она никогда не страдала от бессонницы, теперь изведала изматывающую канитель неутихающих ночных мыслей. Остро ничто и нигде не болело, и в то же время все тело становилось немощным, мышцы утрачивали упругость и хватку, сознание искажало обычные представления. А самым страшным — самоистязающей пыткой — становился рубеж, грань, когда ночью из бодрствования нужно было перешагнуть в сон. Казалось бы, вот-вот, сон совсем рядом, через секунду-другую организм избавится от реального мира. Но вдруг — внутренний толчок! Вспышка мысли, прояснение сознания. И предсонной заторможенности как не бывало! Потом опять будет все повторяться, но уже под страхом сумасшествия.
Так могло тянуться целую ночь, пока светлый туман за окном не напоминал про наступившее августовское утро. Снотворное Марина принимала с оглядкой, опасалась привыкания к нему и еще большей мороки, а простые успокоительные капли и настои трав уже не действовали.
На Сергее тоже сказывалась ее необычная хворь. Он часто просыпался, оттого что Марина взбивала свою подушку, ворочалась с боку на бок, укутывалась в одеяло с головой, съеживалась в клубок, вольготно раскидывала по постели руки и ноги. Он вставал, ходил курить в кухню, пил воду.
Сегодня Марину тоже истязали бессонные часы. Она бранила себя за то, что после работы, когда слипались глаза, позволила себе немного вздремнуть. Стало быть, перебила ночной сон и обеспечила себя мыслями до утра.
Она лежала с сомкнутыми веками. В сознании мелькали уже знакомые картинки: проклятый Руслан с шашлыками, Роман Каретников в номере гостиницы, похороны милиционера, Сергей, схлопотавший пощечину на берегу реки, болезнь Ленки… Дальше — размытость, попытка сна. Сбой. И опять неиссякаемым потоком… Вот она перед запотевшим зеркалом в ванной комнате каретниковской дачи целуется с Романом, вот она бежит за Сергеем, который несет дочь в машину «скорой помощи». Марина вздрогнула. В последнее время в ночным бессонных видениях Роман и Сергей причудливо, дико сливались в одного человека; Они заимствовали, обменивались чертами друг друга. Она иногда начинала путать, кто из них кто, ей становилось жутко: вдруг она нечаянно и разоблачительно окликнет мужа чужим именем. Этот страх еще дальше, к рассвету, оттягивал приближение сна.
«Нужно встать!» — сказала себе Марина, открыв глаза. «Когда лежите, а заснуть не можете, лучше встаньте, пройдитесь, подышите свежим воздухом», — припомнились ей занудные банальные рекомендации невропатолога, к которому она обратилась за лекарством от бессонницы.
Марина села на постели, опустила ноги к полу, стала нащупывать ступнями тапки. В этот момент вспыхнул настольный ночник. Сергей тоже не спал или только что проснулся, он и надавил кнопку ночника.