Яков Андронович встал, вокруг старческих глаз заблестели влажные серебристые ободки. Надвинув очки на нос и согнувшись, неровной походкой пошёл из цеха.
Первые два-три дня дома Чуваткин чувствовал себя по-праздничному. Рано ложился, поздно вставал, ходил по двору, по огороду, где всё росло, наливалось соками. Подолгу сидел перед воротами на скамеечке, — смотрел, как медленно, в горячей истоме тают облака. Всё радовало его глаз, вызывало покой, удовлетворение.
Сын целыми днями находился на своём строительном участке и, возвращаясь поздно вечером, ласково спрашивал старика:
— Ну как отдыхаешь, папаша? Вот погоди, освобожусь малость и на рыбалку выберемся.
Казалось, что всё идёт как нельзя лучше. И, несмотря на это, Яков Андронович стал ощущать вокруг себя какую-то пустоту. Неведомо откуда взялась докучливая тоска. Стало раздражать, действовать на нервы однообразное тиканье стенных часов. Пятнистый кот целыми днями неподвижно лежавший на коврике, казался Чуваткину олицетворением его новой праздной жизни. Он почему-то вдруг возненавидел кота, и однажды, подойдя к нему, грубо крикнул: — брысь! Старуха, возившаяся с горшками у залавка, недоумённо посмотрела на старика и спросила:
— За что ты его, Яков?
— За то, — с сердцем ответил старик и вышел во двор.
Оглядывая забор, стайки, сеновал, Чувашии увидел кое-где оборванные доски, пошатнувшиеся столбы, кучки неубранного навоза. Он словно обрадовался этому непорядку. Взял молоток, гвозди. Подправил столбы. На тачке начал вывозить навоз на пустующие места в огороде. Но этой работы хватило не надолго. Снова наступили длинные однообразные дни, как бы застывшие в оцепенелом покое.
Выйдет старик за ворота. Люди опешат на работу или с работы в будничных костюмах. Вот пошли студенты с потёртыми портфеликами — должно быть на экзамен торопятся. Проскрипели возы с дровами. Промчалась, пыля, грузовая машина, до верху наполненная щебёнкой.
— Кругам жизнь, — думает Яков Андронович, — люди работают, учатся, строят. У каждого своя цель, своя забота, а у меня что? Да неужто у меня не трудовая кость? Или уж я обессилел совсем?
Поздно вечером за ужином опросил сына:
— Когда же, Гриша, поедем с тобой рыбачить, либо на охоту?
— Некогда, папаша. Видишь, когда возвращаюсь домой? Новая пятилетка — это всё равно что фронт, да ещё какой фронт! Захлестнуло, отец, меня работой. Вот погоди — всё налажу, настрою, обеспечу выполнение плана, тогда и порыбачить можно.
Старик смолчал.
А на утро, поднявшись по гудку, надел старенький рабочий костюм и пошёл знакомой тропой к заводу. Решительно вошёл в кабинет директора и сказал:
— Прошу, товарищ директор, послать меня обратно в цех. Наберите мне группу ребят, стану учить.
— А как же насчёт старых костей, Яков Андронович? Им ведь покой нужен?
— Они у меня, товарищ директор, испытанные. А что до отдыха — то отдых хорош после дружной да ладной работы. Так-то…
Виктор БайдеринДРУЖБА ДВУХ СТАЛЕВАРОВРассказ
Всё здесь было необычайно, не по-русски.
Ещё из окна вагона, где-то под Ташкентом, Василий увидел глинобитные домики без крыш.
— Никак, в этой деревне пожар был? — кивнул он спутнику своему, узбеку Гилязу Раджабову. — Ни одной крыши не уцелело.
Раджабов весело усмехнулся.
— Ну, какая же это крыша из глины. Небось, протекает?.. — продолжал удивляться Василий.
— Неважная крыша, — согласился спутник. — Но, что поделаешь — железа нет, досок нет, шифера тоже недостаёт.
Он помолчал, задумчиво поглядел в окно и убеждённо добавил:
— Приедешь в 1950 году — увидишь хорошие крыши, как на русских домах. Мы, узбеки, народ упорный: как скажем, так и сделаем…
И тут, в жилище Гиляза Раджабова, в глаза Стамову бросались всякие необычные вещи, каких он не привык наблюдать у себя, на Урале. Гиляз и вся его семья — от трёхлетнего сынишки до седобородого деда — обедала, сидя на полу. Конечно, не на голом полу, но без стола. Пёстрый расписной ковёр, мягкие ватные одеяла и тугие ватные подушки были единственной «мебелью» в комнате Гиляза. С непривычки неудобно было сидеть на этом мягком великолепии: ныли ноги, уставала спина и вообще неловко было кушать полулёжа.
Спать гостя уложили не в кровать, а на целую кипу наложенных друг на друга одеял.
«Вот я и в Азии, — думал Василий, чиркая во тьме зажигалку, чтобы закурить. — Самобытный народ эти узбеки. Сколько ещё старины в их быте!.. Однако, новое упорно пробивает себе дорогу. Например, металлургический завод, построенный за годы войны на станции Беговат… Фархадский гидроузел… Молодцы узбеки! Обзаводятся своей индустрией».
Василию вспомнились дни прошлой осени и первых месяцев зимы, когда рядом с ним у горячей мартеновской печи появился этот Гиляз Раджабов — ладно сбитый парень, с короткими чёрными усиками, в пёстрой тюбетейке.
Мастер цеха Иван Лукич Ведерников, знакомя Василия со скуластым крепышом, был, как всегда, немногословен:
— Принимай, Василий Парамоныч, ученика.
— Ученика? — удивился Стамов. — А где он потом работать станет? На которой печи?
— На узбекской, — ответил Иван Лукич, направляясь к соседнему мартену.
В свободную минуту познакомились, разговорились. И хотя Гиляз Раджабов говорил на ломаном русском языке, с резким акцентом, из-за которого не сразу можно было понять отдельные слова, разговор его понравился сталевару. Чувствовался в этом парне незаурядный ум, смышлённость и, главное, любознательность, без которой трудно изучить новое дело, да, вдобавок, ещё такое сложное и тонкое, как варка стали. Умными, чёткими вопросами, показывающими, что сталеварение кажется ему не такой уж диковинной вещью, новый ученик с первого раза поставил себя на равную ногу с учителем.
И не только разговор, но и облик ученика, его простой рабочий костюм и книга «Технология металлов», торчавшая из кармана пиджака — всё пришлось по сердцу бывалому сталевару. Василий Стамов ещё не знал, но чувствовал, что этот молодец со смуглым лицом будет толковым, понятливым учеником.
— Бывал у мартеновских печей? — спросил Василий.
— Нет, — чистосердечно признался новичок, — только читал.
Он помолчал, затем спросил у сталевара:
— Броневую сталь для танков здесь варил?
— Здесь.
— Это хорошо.
— Чем хорошо?
— Если варил, значит меня научат варить.
— Это уж непременно. Какой же ты будешь сталевар, если бронёвку сварить не сможешь. Сталевар должен уметь сварить всё: от простых до самых сложных марок!
Из дальнейшего разговора выяснилось, что Гиляз Раджабов непременно желает стать мастером варки стали. У них в далёком и жарком Узбекистане, на пустынном участке земли строится большой металлургический завод.
— Мы имеем свой хлопок, свой виноград, свои шелка, — говорил Гиляз. — Теперь хотим иметь свой узбекский металл — чугун, железо, сталь, прокат.
— Что ж, это хорошо, — одобрил Стамов. — Не всё же из Магнитки возить.
— Вот, вот… Сами хотим. На своём заводе, своими силами.
— Ну, — ответил Василий, — если у вас все такие смышлёные ребята, как ты, — дело выйдет.
— Мы тоже так думаем: выйдет. Русские научили нас пшеницу сеять, хлопок машинами обрабатывать. Научат и сталь варить. За это мы русских крепко уважаем.
Началась учёба. Гиляз стоял возле печи в асбестовом фартуке, широкополой войлочной шляпе, оснащённой тёмносиними очками, в толстых валенках. Спецовка делала его ещё более коренастым, и вид у него был, как у заправского сталевара, — внушительный, хозяйственный. Только в те минуты, когда он отходил в сторону и, достав из-под грубого фартука «Технологию металлов», торопливо листал её, было видно, что он возле печи — ученик.
Рассказы и пояснения Стамова он схватывал на лету. Причём — что особенно нравилось Василию — не всегда соглашался с ним, горячо спорил, показывая довольно хорошие, устоявшиеся знания и свои собственные, зачастую очень дельные догадки.
Мастер цеха Иван Лукич Ведерников, преподававший по вечерам узбекам теорию металлургии, тоже был хорошего мнения о Раджабове.
— Учи его, да не испорти; в нём искорка есть. Понимаешь? — говорил он сталевару. — Не загаси эту искорку, а сумей раздуть. Будет Гиляз сталеваром первой руки.
И всё-таки, как ни уверенно чувствовал себя Гиляз возле мартеновской печи, в тот день, когда ему впервые была доверена самостоятельная плавка, волнение его мог заметить каждый. Он то и дело приоткрывал глазок печи, тревожно следил за приборами, больше обычного суетился.
— Не жарко? — с улыбкой спросил его Стамов, подходя к печи.
— Нет, — понимающе улыбнулся Гиляз. — У нас в Узбекистане жарче.
— А как думаешь — не пора начать разливку?
— Нет, металл ещё не дошёл.
И, несмотря на волнение, в голосе его чувствовалась такая уверенность, будто не первую, а двухсотую или трёхсотую плавку проводит он самостоятельно.
Первая плавка удалась на-славу.
— Теперь, — говорил Стамов, — учись делать скоростные плавки. Узбекистану, сам говоришь, много стали нужно. Значит и варить её придётся быстро, скоростными методами. Достань себе такую книгу — «Мой опыт скоростной варки стали». Её написал лучший уральский сталевар, приятель мой, Степан Золочев.
— Я уже прочитал её…
— Вот как! Ну, тогда смотри и запоминай, как это на деле происходит…
Гиляз Раджабов прошёл на Магнитогорском металлургическом комбинате имени Сталина хороший курс обучения. Выкраивая свободное время, он наблюдал за работой домен, подолгу смотрел, как жмёт и тискает раскалённый металл могучий прокатный стан, превращая болванки в рельсы, двухтавровые балки и иные правильной формы полосы. Он часами изучал приёмы рабочих штрипсового цеха, умело вырабатывающих проволоку любого сечения, неоднократно был свидетелем рождения тяжёлых и толстых листов броневой стали — той самой стали, которую он теперь сам умел варить.