— Ты, казак, не бойся! Люб нам стал, по душе пришёлся, потому в кумпанство своё принимаем. Только свычай на станице таков: хочешь дружбу вести, в лыцарстве нам клянись.
— А ну, становись лицом ко мне, да смотри прямо мне в очи, да отвечай без утайки! — строго сказал Митяшка.
Ребята вытолкали меня на середину круга, поставили перед ватажным. Митяшка важно надулся.
— Отвечай, казак, сколь тебе годов? — спросил он, не сводя с меня серьёзных глаз.
— Двенадцать!
— Наушничал на товариство? Изменщиком не был? — продолжал допытываться казачонок.
— На товариство не наушничал. Изменщиком николи не был и не буду, — не теряясь, ответил я.
— Ничего, добрый казак! — похвалил Митяшка. — Ну, а теперь при всём товаристве клянись!
Тут наступило самое трудное: я не знал, какую клятву давать, их было много, а вот подходящей не находилось. В «лыцарство» в Троицке не принимали и там не было такой игры. Я замялся.
— Повторяй за мной! — выручил меня Митяшка и провозгласил: — Обещаюсь кумпанство вести честно, ни себя, ни друга в обиду не давать, перед кулаком супротивника не бегать, старого, малого не забижать, супротив кумпанства не спорить и всё по-братски делить, чванство оставить на своём базу, а коли сердцу, душе и телу больно — терпеть, не жаловаться. На том клянусь и кладу крестное знамение. Аминь!
Я честно и чётко повторил слова клятвы и положил на плечи истовое кержацкое крестное знамение.
— Годи, не всё! — остановил меня Митяшка: — Ещё подкрепление казацкому слову!
Он наклонился, сгрёб горсть земли и протянул мне.
— Ешь матку сыру-землю! — приказал он властно.
Я мужественно проглотил чёрный комок.
— Добрый казак! — похвалил Митяшка. — Ну, а теперь на все четыре стороны белого света поклонись!
Я чинно и низко поклонился молодому казацкому кумпанству.
— Ну, брат, ты теперь лыцарь! — обрадованно сказал Митяшка. — Теперь ты нашего поля ягодка, куда мы, туда и ты, водой не разольёшь!
Ребята жались ко мне, каждый старался сказать ласковое слово. Смугляш потрогал меня за плечо и шепнул:
— Ну, брат, радуюсь за тебя. Не со всеми Митяшка так легко поступает!
— Как тебя звать? — спросил я, кладя на плечо новому приятелю руку. На меня смотрели синие честные глаза.
— Казанком кличут! — сказал он.
— На Яик! На Яик! — снова закричали ребята, и мы всей ватагой, поднимая пыль по станичной улице, бросились к реке.
Сердце, как пленённая птица, учащённо билось в моей груди и от быстрого, спирающего дыхание, бега, и от счастья, что «кумпанство» посвятило в «лыцари».
Вот и Яик блеснул; старые вязы полощут в нём свои мягкие зелёные бороды. Митяшка первым на ходу скинул штанишки и рубаху. За ним торопливо раздевались товарищи. С криком голые казачата подбежали к высокому песчаному яру. Митяшка птицей вскинул руки и закричал:
— Купа-вода! Жара взяла!
Он ласточкой нырнул вниз головой и, сверкнув брызгами, исчез в тёмной глубине. За ним один за другим с криком бросались ребята.
— Купа-вода! Жара взяла! — далеко по степи разносились звонкие возгласы.
Я вскинул руки, свёл их лодочкой и ринулся с яра.
Сразу охватила прохлада и зелёная полутьма. Захватив в лёгкие побольше воздуха, я долго плыл под водой. «Пусть думают ребята, что и я не из последних!»
Когда я вынырнул, по реке разносился смех, сверкали брызги. Кто-то с гоготом закричал:
— Гляди, гляди, сейчас сом плеснёт!
По спине пробежал неприятный холодок. «Это что же, а я только-что нырял! Гляди, этак и на сома мог напороться! Ну-ну!»
Я жмурился на солнышко и от души был рад, что избежал страшной опасности. Думы мои были прерваны самым неожиданным образом. За моей спиной вдруг закипела вода, что-то большое и скользкое всплеснуло и ударило меня по голове. Я вскрикнул и бросился на берег.
— Сом, сом плеском потешается! — закричали ребята, но никто из них не выбрался из воды. Они купались, кувыркались, как ни в чём не бывало. Только Казанок, выбежал на песок и присев на корточки рядом со мной, сочувственно вздохнул:
— Гляди, да ты и впрямь напугался! Плюнь, то совсем пустяк. Не сом это, ребята подшутили!
— Как! — не верил я своим ушам.
— А гляди, как это будет! — сказал он и с размаху бросился в Яик. Он исчез в глубине, но минуту спустя, я с высокого яра увидел, как под водой блеснуло его тело, которое скользнуло в гущу купальщиков. И вдруг позади Митяшки из воды мелькнула нога и хлопнула его по плечу.
— Сом плеском шутит! — закричали ребята.
Но Митяшка, не будь трусом, схватил ногу и выволок из воды Казанка.
— Экий, сомище! — весело крикнул он, и оба со смехом стали барахтаться в воде.
Солнце давно перевалило за полдень. Многие из нас посинели, кожа на моём теле стала гусиной, выбежав из воды, даже на солнце я дрожал, как бездомный пёс. Голод гнал ко двору.
— Ну, ребятки, полдневать пора! — деловито сказал Митяшка. — Поскакали!
Шумной ватагой мы ворвались в станицу и разбежались по куреням.
— Где ж ты путался, чурилка? Митяшка коноводит, поди, всеми! Ох, непутёвый, садись, да похлебай кислого молока.
Бабушка поставила предо мной мисочку, с прохладной простоквашей и накрошила в неё хлеба. Не успела она и глазом моргнуть, как посудинка опустела.
— Скажи, как проворно! — поразилась старуха. — Что, небось, вкусна простоквашка?
— До ужасти вкусна! — сознался я.
— На возьми, небось опять оголодаешь, — сунула она горбушку хлеба. Время не ждало, ребята нетерпеливо кричали на улице. Мелькнув простоволосой головой, я, как стриж, вылетел из калитки. На станичной улице ребята пристраивались играть в бабки. «Ох, и что за чудесная эта игра!» — подумал я и бросился в избу.
— Бабушка милая, что же мне делать? — со слезами взмолился я. — Они в казанки играют, а я где возьму?
Старуха укоризненно покачала головой.
— Гляди, чего надумал! Да мы николи студню не готовим, отколь у меня косточки-казанки будут. Бедно, бедно, голубок, живём! — по лицу её прошла тень. Она подошла к печке, порылась в закутке, вынула тряпицу, что-то шепча извлекла оттуда и, протягивая мне двухкопеечную медную монету, сказала сочувственно:
— На, семишник! Пойди, купишь у Митяшки!
Сразу отлегло от сердца. Под солнцем, на раскалённой дороге поперёк были выстроены в ряд белые казанки. Митяшка и тут верховодил всем. Шла «скидка», — игроки закидывали за кон битки, устанавливая черёд. Кто забрасывал биток дальше, тот первым становился на линию и бил по кону…
Я передал Митяшке монету, и он отсчитал мне десять пар казанков.
— Только вот битка нет! — с сокрушением признался я.
— Не велика беда! Бери мою налитку[7] и вступай в игру!
Я быстро приставил к концу свою пару казанков и вступил в состязание. Беда! Как ни старательно я нацеливался, мой биток проносился мимо кона.
— Ты, брат, что-то косоват! — разглядывая мою позу, сказал Казанок. — Гляди, как надо! — учил он меня и, став на линию, размахнувшись до отказа правой рукой, легко и свободно запустил свою налитку так, что она загудела в полёте. Врезавшись в ряды казанков, она произвела непоправимое опустошение. Бабки разлетелись в стороны и на кону остались редкие казанки для очередных игроков. Да, это был настоящий игрок! Его побаивался даже сам Митяшка…
Что мог я сказать бабушке, если через полчаса после вступления в игру, у меня не осталось больше казанков, и я угрюмо стоял в сторонке и давал другим советы, как не надо запускать налитку? Горе-учитель! Однако, ребята снисходительно, с тактом выслушивали меня. А на сердце скребли кошки.
— Ну, что ты приуныл? — раздалось над моим ухом. Тяжёлая рука опустилась на плечо. Я оглянулся передо мной стоял ухмыляющийся дед.
— Ну, что, до нитки, поди, спустил? Это дело обычное. Ребята тут такие, не приведи господи! — покрутил он головой. Порывшись в кармане, он вытащил из него копейку. — Робятки, кто из вас казанков мне отпустит?
Сейчас же нашлись продавцы и отпустили старику пяток пар.
— Добро! — похвалил дед, оглядывая казанки: — А в игру примете?
К моему удивлению, вместо того, чтобы мне подарить казанки, старик выставил пару на кон и стал на линию. Он сопел, кряхтел, широко расставив ноги, долго нацеливался и запустил биток со страшным визгом. Биток пролетел мимо под дружный хохот ребят.
— Эх, пропасть, сорвался-то биток! — огорчённо почесал затылок дед.
В пять минут опустели и его карманы. Из окон соседских куреней выглядывали любопытные лица.
— Гляди, старый Назар сдурел, с ребятами связался! — тыкали пальцами в старика казачки, но, нисколько не смущаясь этим, он продолжал возиться с ребятами.
— Ну, всё! — вывернул он, наконец, свои карманы и, обняв меня, позвал: — Пошли домой. Нечего тут слюнки распускать!
Напрасно Митяшка предлагал мне сыграть в долг, дед горячо запротестовал.
— Мы николи в долг не играли и внукам заказано!
Пришлось огорчённым возвратиться в курень…
Рядом с нами примостился двор казака Степанки Голышева, который в эту пору отбывал действительную службу в далёком городке на западной границе, а в курене хозяйствовала его жёнка, красивая Варварка. Соседский курень во многом был хуже дедовского, он даже не весь был обнесён плетнём, и всё, что творилось на дворе, было видно, как на ладони. Сараюшки-плетушки разваливались, да они были и ни к чему: никакой живности Варварка не держала. Водились только петух да курочка, да и те одичалые бродили, где довелось. Зато в домике, по рассказам бабушки, была чистота: на окнах всегда белели чистые занавесочки, цвела герань. Жила Варварка опрятно, хотя и бегала по поденщинам, а больше всего вязала пуховые платки из нежной козьей шерсти. В семье у Голышевых не было своих ребят и Варварка взяла в дом приёмышем круглую сироту — Митяшку. Правда у казачонка имелась богатая-пребогатая бабка Чумлякова, но она из жадности отреклась от внука. И была она рада-радёхонька, когда Варварка увела к себе Митяшку.