«Надо будет попросить Никса о даче где-нибудь на полуострове», — решила она.
— А где отдыхают летом все ваши знакомые? — спросила Александра Фёдоровна графиню, которая уступила место возле рояля певице Марикони, а сама, по приглашению её величества, села рядом с августейшей гостьей.
— Южный берег — наша Ривьера, — отозвалась Елизавета Ксаверьевна. Она твёрдо помнила наставление мужа: сколь возможно хвалить крымские пейзажи и климат. Если и один-два аристократа из свиты её величества увлекутся, будет дело. Без серьёзных денег край не поднять. А потому… — Тамошние виды сходны с итальянскими, а воздух — каким в Одессе мы, к сожалению, не пользуемся из-за близости степей. Горы Тавриды дают столько свежести! Там есть места, совершенно как буковые рощи во Франции, или дубовые леса древних друидов, увитые омелой. Один ботаник говорил мне, что обнаружил море альпийской растительности. Но лучше всего, ваше величество, белые вина, которые растят на красном камне близ Массандры. Я правильно сказать не умею, но даже рейнское проигрывает. Вам надо обязательно попробовать для здоровья.
Императрица смотрела на графиню во все глаза. Чего в России только нет! Беда, что не доберёшься. Лиза говорила правду. Однако, по приказу мужа, умалчивала о дорогах, о грязище, в которой привыкли жить местные. О ценах, каких нет и в самой Италии. А главное — о скоромимопроходящем лете. Два месяца рая — и шторма, ветра, непролазная грязь…
— Его светлость говорил мне, — осмелилась графиня, — что есть императорская дача Ореанда. Покойный государь купил четверть века назад. Строили ли там что-то, не знаю. Но все поминают старинную чинару невероятной высоты. Её нельзя обхватить и четверым взрослым.
Императрица вдохновилась. Значит, дача есть. Надобно настоять, и ей покажут.
— А вы, графиня, каждое лето ездите на пароходе в своё имение?
— Да, — кивнула Воронцова. — Нас собирается множество дам из Одессы. Путешествие нескучно. Пароход колёсный. Идёт мягко.
— Я бы хотела присоединиться, — с неожиданной для себя храбростью заявила императрица. — Посмотреть Ариадну…
— Ореанду.
Шарлотта ласково взглянула на Воронцову: такая безыскусная, что поправляет августейших особ. Большинство промолчали бы или даже поспешили переименовать.
Марикони у рояля сменил высокий черноглазый красавец с печатью демонических страстей на бледном лице.
— Кто это? — шёпотом осведомилась императрица.
Лиза задохнулась от удивления. Кто его пустил?
— Старший сын генерала Раевского, Александр, — едва слышно пролепетала она. — Мой кузен.
— Он разве не в армии? — удивилась Александра Фёдоровна и строго посмотрела на графиню, как если бы та отвечала за доблесть всех членов своей семьи.
В ответ Елизавета Ксаверьевна могла только развести руками.
Раевский сел за рояль, перелистал ноты и через минуту запел глубоким бархатным баритоном «Погасло дневное светило». Лиза сидела как на иголках. Затем были «Храни меня, мой талисман», «Когда любовию и негой упоённый…», «Прощай, письмо любви…», «Всё кончено, меж нами связи нет», «Мой голос для тебя и ласковый, и томный…». Каждый романс встречали громкие рукоплескания.
«Как красиво теперь выглядит, — думала Лиза. — Почему же тогда было и пошло, и больно, и нелепо?» Она поймала на себе множество взглядов. На словах:
«Нет, никогда средь бурных дней…
Я не желал с таким волненьем
Лобзать уста младых цирцей
И перси полные топленьем», -
графине захотелось встать и уйти. В этот момент белая рука Шарлотты коснулась её смуглой ручки.
— Сидите, — прошептала императрица. — Надо терпеть.
Три пролома в стенах Варны были сделаны. Следовало пугнуть неприятеля через бреши. Пошли сто пятьдесят черноморцев — бывший Гвардейский экипаж, тот, что подвёл 14-го. Да триста пятьдесят егерей — бывших же лейб-гвардейцев, тех, что упустили знамя в кустарнике.
Прорвались ночью, почти без боя. Учинили на улицах переполох. Турки переоценили отряд, думали, что начался настоящий штурм. Но потом опомнились, пошли стрелять с крыш. По команде, поданной от Воронцова из-за стен, наши отступили.
— Теперь в городе понимают, что мы в любой момент повторим нападение, — сказал Воронцов, рассматривая выход поредевшей колонны из бреши. — А чинить проломы некому.
Участники вылазки принесли радостные, злые вести — почти все дома разрушены, улицы завалены мертвечиной, запах такой, что с непривычки с ног валит. Колодцы забиты нечистотами. Оставалось подставить руки и ждать.
На следующий день в лагерь явились парламентёры, а за ними в чалме-арбузе очень грустный Юсуф-паша — верховный визирь и командир албанских всадников.
— Вот эти переговоры настоящие, — граф хлопком сложил трубу и поднял глаза на императора. — Кого ваше величество изволит уполномочить для их проведения?
— Вас и Грейга, — отозвался Никс. — Раз у них второй паша — адмирал, то и мы должны поставить визави равного ранга.
«Меня, значит, числят визирем? — рассмеялся про себя Михаил Семёнович. — Приятно. Но как бы перевести на русский?»
Он предупредил, что почётные условия ныне невозможны, поскольку мы их уже предлагали, а османы отказались, и вторичное согласие с нашей стороны будет бесчестьем. Император кивнул. Юсуф-паше предоставили место для шатра, и тут же в лагерь привалило огромное количество турок под видом охраны визиря: де у них так принято. Грязные, загорелые, с жадными глазами. Только бы не занесли болезней.
Но хуже них были приехавшие из Одессы на особом корвете дипломаты. Они спустились на берег, и Главная квартира стала совсем пёстрой от чужих мундиров, перьев и лент.
Утром государь вышел из палатки и не узнал лагеря. Повсюду были разбиты либо турецкие шатры — полосатая тканая тряпка на нескольких палках, — либо сновали длинноногие и весьма ушлые личности в очках: а очкастых его величество не любил, подозревая в либерализме. Отчасти он был прав, разномастная братия занималась тем, что во славу вожделенного «равновесия» советовала Юсуф-паше, что просить у русских.
— Вы надёжно разместили войска по балкам и спрятали за кустарниками? — требовал ответа император.
— Местность открытая, — жаловался Бенкендорф. — Но есть складки пространства. Нас могут посчитать.
— А почему наши офицеры так свободно толкуют с иностранными?
Александр Христофорович пожимал плечами. «Что им, от гостей под застрехи прятаться?»
Государь между тем размашистым шагом шёл по невообразимому табору, в который за одно утро превратилась Главная квартира. Минутами вокруг не было ни одного русского. Случалось даже — только турки. Абсолютная уверенность императора в том, что с ним ничего не случится, уже сердила Бенкендорфа. Он хмыкал, вставлял саблю в ножны и ни на шаг не отставал. Но от этого опасность не исчезала. Если захотят, зарубят обоих, а наши даже не почешутся, со злостью думал он.
— Вам и Грейгу придётся полностью взять переговоры на себя, — заявил Никс командующему. — Докладывайте мне каждый вечер. А мы попытаемся разобраться с иностранными министрами.
Неожиданно для Воронцова Никс повёл себя умно и зрело: отвлёк советчиков на себя. Англичане и австрийцы предлагали сотни способов разрешения конфликта. Их проекты не отвергались, а, напротив, принимались на рассмотрение. И так до бесконечности.
Для охраны оставались только пикет пехоты и гвардейская рота, расположенные на откосах высокого холма, где стояла палатка императора. Нервозность довела Бенкендорфа до того, что он подтянул к Главной квартире Бугский уланский полк. Гнедые лошади гарцевали за ретрашаментом, что отчасти успокаивало генерала. Переговоры шли в виду 25-тысячной турецкой армии, которая стояла напротив Варны, не решаясь атаковать русских, но и не позволяя ни на секунду забыть о своём присутствии. Что вселяло в турок неуместную гордыню, а наших заставляло дёргаться. Попробуй выстави условия, когда у побеждённых такой резерв!
— Турки соглашаются только на почётные условия капитуляции, — докладывал Воронцов. — Мы этого принять не можем. Ваше величество, дело не в моём упрямстве, хотя я, конечно, человек упрямый, но… хорошо ли будет, если они выйдут с оружием, с пушками, без обязательства не сражаться более в текущей войне и сразу присоединятся к тем 25 тысячам, которые и так бельмо в глазу?
Никс из последних сил проявлял терпение.
— Делайте, как выходит, Михаил Семёнович. Моё доверие полностью с вами, — он вздыхал. — Надоели только эти… иностранные… Шныряют везде. Не остановишь.
Что тут сказать? Бабка Екатерина иностранным волонтёрам отказывала. А посредников на переговорах не терпела.
— Я бы тоже не терпел, — морщился Никс. — Но тогда вся Европа была отвлечена на войну Англии в колониях. А сейчас занимаются только нами. Поверьте, ваша светлость, я держу, сколько могу.
Впервые Бенкендорф заметил на лице друга понимание. Император делал всё, от него зависящее. Однако зависело-то не всё!
Например, этот наблюдатель, Джеймс Александер, прямо на «Париже» и обосновался. Имел официальный статус. Род неприкосновенности, пока его, конечно, не уличат в прямом шпионаже. Даже спустился на берег и расхаживал по лагерю с альбомом в руках. Зарисовывал русскую форму! А по мнению Бенкендорфа, делал наброски укреплений. Слава Создателю, они временные и ничего не стоят.
Между тем Джеймсу в русском лагере даже нравилось. Его привычный глаз выхватывал сотни деталей. Солдатские палатки шьют в один слой. Дождь, если начнётся, будет просекать. Офицерские удобны и двухслойны. Дерновая обкладка высотой около фута предотвращает затекание воды внутрь. Ремни и портупеи вешают на дерновую же стенку, огибающую несколько палаток зараз. Если неприятель прорвётся в лагерь, из-за этого укрепления удобно будет стрелять.
Рядовые спят по шесть человек. На соломе, в шинелях. Русские вообще не любят раздеваться на ночь. Что в остальной части империи объясняется холодным климатом — не очень-то приятно менять одежду на сквозняке. А здесь — застарелой привычкой.