— Ого-го! — невесело воскликнула супруга. — Где твоё жалованье, Эдвард? Я вышла за нищего?
Юсуф-паша отступал медленно. В день по шагу. Сегодня — почётная сдача всего войска с оружием. Завтра — неприкосновенность имущества жителей. Послезавтра — вывоз пушек.
В конце концов сошлись на том, что русские не возьмут город на саблю. Напротив, гарантируют жителям жизнь и скарб. Домов у них всё равно уже нет.
— Капудан-паша может отказаться, — визирь не был доволен тем, что рядом с ним, как бы не доверяя, держали другого важного османского вельможу. И это недовольство с каждым днём всё яснее давало о себе знать. — Если мы сдадим город, на какие гарантии с вашей стороны могу рассчитывать лично я?
Вот это уже был разговор по существу. Воронцов сделал Грейгу знак не вмешиваться. Прямодушие адмирала сейчас не играло русским на руку.
— Я спрошу у его величества о размере пенсиона, который наша казна сможет предложить вам, — дипломатично сказал он. — От себя добавлю, что в Одессе, где живут разные народы и всем есть место, мы предоставим вам убежище и один из особняков.
Юсуф пожевал губами. Размер пансиона его, конечно, интересовал. Но было и другое.
— Вы должны гарантировать мне, что я ни при каких условиях не буду выдан моему повелителю и не попаду в Стамбул даже после заключения мира.
— Такие гарантии мы имеем полномочия предоставить вам даже сейчас. — Воронцов снова сделал Грейгу знак молчать. Адмирал вёл переговоры победителя с побеждённым. А надо было — заинтересованного лица с заинтересованным лицом.
В каюте «Парижа» было нежарко. Окна открыты, в них залетал ветер с моря. На столе стояли чашечки крепко заваренного кофе. Лежали длинные трубки с янтарными чубуками. Всё располагало к беседе. И граф хорошо видел, как не хочется уходить отсюда Юсуфу-паше. Сейчас он пойдёт по жаре и будет толковать с упрямым, заносчивым, тупоголовым товарищем. Который почему-то уверен в помощи тех 25 тысяч, а они, шайтан, не двигаются с места, будто выжидают, когда русские возьмут город и уйдут! А англичане ещё уверяли, будто этот командующий станет затягивать осаду! Просчитались. Впрочем, визирю это на руку. Он никогда не увидит Стамбула! А хочет ли он его видеть? Его жён и детей казнят — у него будут новые.
Юсуф-паша удалился сообщить Капудан-паше. Как и ожидалось, тот встал на дыбы — требовал возвращения к первоначальному варианту. И тут визирь пошёл ва-банк: доверил старейшинам города весть, что жителей обещали пощадить. Те открыто вышли из подчинения Изет-Михмет-паше и заявили о себе как об особой стороне в переговорах. На следующий день они явились в русский лагерь, тряся седыми бородами и ожидая от самих гяуров услышать, что горожане, их жёны и имущество останутся целы.
— Кто они такие? — усомнился Никс. — Я вообще должен с ними разговаривать?
— Именно с ними и следует разговаривать, — заверил граф. — Это отцы города. Из уважения к белизне их голов люди сделают так, как они велят. То есть откроют ворота.
Подумав, его величество явился к старейшинам во всём блеске своего милосердия. И дело было решено.
Всё подпортил только Капудан-паша, наотрез отказавшийся сдаваться и затворившийся с горсткой воинов в цитадели.
— Вам не важна жизнь тех несчастных, кто ещё жив? — взывал к нему Юсуф.
Старики плакали, так как им обещали пощаду только при условии полной покорности. Если раздастся хоть один выстрел…
— Достопочтенный паша, вы всех нас хотите погубить!
Изет-Михмет остался непреклонен. На улицах и в руинах домов царил ужас.
Чтобы хоть отчасти смягчить сердце белого царя, ночью на русскую сторону галопом прискакал огромный конный отряд албанцев. Об их приближении известила дрожь раскалённой безводной земли, по которой копыта лошадей стучали, как по дну сковородки. Бенкендорф выглянул из палатки — его обдало жарким ветром и запахом конского пота. Чтобы вклиниться между незваными гостями и лагерем, Преображенскому полку и трём эскадронам гвардейских гусар было приказано спуститься с горы. Каково же было всеобщее удивление, когда турецкие кавалеристы спешились, сняли оружие, достали котлы и сели на землю. Они не то чтобы сдались, а просто перешли от Капудан-паши, следуя за своим родным предводителем Юсуфом, чтобы тот не очутился у русских как в плену.
Последний отказался вернуться в крепость.
— Я испробовал все средства, — сказал он Воронцову. — Остаётся вам испробовать свои.
— Вы полагаете, мы не могли провести штурм без договорённостей с вами? — впервые за всё время переговоров вскипел командующий.
— Я полагаю, что вы не смогли бы провести штурм без сопротивления с нашей стороны, — не смутился турок. — Сейчас вам даже кошка дороги не перескочит. Откройте дверь и войдите в дом.
Были взорваны ворота со стороны порта, и русские полки вступили в Варну с развёрнутыми знамёнами, барабанным боем и пением полковых труб. Картина, представившаяся их глазам, не поддавалась описанию. Города не было. Огонь батарей уничтожил целые кварталы. В развалинах кое-где прятались люди. Они не осмеливались ни сопротивляться, ни даже просто показаться победителям.
— Моё слово нерушимо, — сказал государь. — Передайте приказ по всем полкам: никто не выходит из строя. Никаких обид жителям.
Можно ли их было ещё чем-то обидеть? Когда войска подступили к цитадели, турки не оказали вообще никакого сопротивления. Флегматично сидели на брустверах и покуривали трубки, с абсолютной покорностью судьбе глядя, как неприятель занимает все уступленные позиции.
Только четыре сотни личных воинов Капудан-паши готовились взорвать себя в арсенале.
— Передайте Капудану, что из уважения к его храбрости мы позволяем ему выйти из крепости с этими безумцами, — заявил Никс.
Всё было кончено. От зловония, царившего на улицах, мутило самых крепких. Император держался в седле и даже не закрывал лица платком. Лошади, быки, бараны, человеческие трупы запружали улицы и разлагались на раскалённом летнем солнце.
Среди груд щебня, в квартале, выходившем на рейд, в глубине одного из разрушенных дворов пряталась православная церковь. Низкая, тёмная и старая. Никто не мог бы объяснить, как она уцелела, находясь на прямой линии огня. Государь спешился и прочитал благодарственную молитву.
— Прикажите служить.
Обедня на пепелище, в городе, заваленном трупами, произвела на Шурку сильное впечатление. Даже до слёз. Он думал о странностях судьбы, о том, почему ни один снаряд… А ещё больше о том, как сами мусульмане, страдая от жестокой осады, не пришли разрушить храм и побить камнями тех, кто, разделяя с ними тяготы, всё-таки бегал сюда и надеялся на победу русских?
Глава 4. СЕМЕЙНЫЕ ХРОНИКИ
Жорж никогда не был на борту военного корабля. С побережья его доставил катер «Архипелаг». Стогов, представивший Александеру кандидата в камердинеры, видел перед собой лохматого парнишку в соломенной шляпе и в длинноватых полосатых штанах с пузырями на коленях. Более всего юноша походил на сбежавшего огородника.
— Вы француз?
— Матушка француженка. Отец, — Жорж сделал неопределённый жест. — Так что можно сказать: я одессит. Моя фамилия Алексан.
Совпадение посмешило Джеймса.
— Я его за фамилию и выудил, — сообщил довольный Стогов. — Забавно, правда?
— Заба-авно, — протянул капитан, внимательно разглядывая вновь прибывшего. — И как же матушка растила вас одна?
— Здесь, на южных землях, дамская добродетель не в большой цене, — дерзко отозвался Жорж. — Женщин мало. Прелестных ещё меньше. Она вышла замуж за господина Тимма, директора Ботанического сада. Я, сколько себя помню, работал в питомнике…
— Отчего же не остались с отчимом? — Джеймс счёл правдивым замечание о колониальных нравах. В Новом Свете, в Индии, в Африке среди белых поселенцев всегда так. Однако следовало порасспросить ещё. — Агрономия в Крыму даёт верный хлеб. Вы могли бы трудиться на любой из аристократических дач и жить безбедно.
— Я хочу путешествовать, — юноша замялся и произнёс последние слова с заметной неловкостью. Как сокровенное. — Видеть мир. Не по мне сидеть на месте и ковыряться в земле. Да и новой семье моей матери будет без меня легче…
Последнее также походило на правду.
— Он хотел наняться матросом на торговый корабль, — вставил мичман Стогов. — Но сейчас война. Торговли никакой. Даже старые экипажи списаны на берег.
Александер окинул юношу с ног до головы оценивающим взглядом.
— Из вас вышел бы отличный моряк. Руки крепкие. А почему не поехали в Николаев? Военный флот…
— Не для меня, — Жорж сделал отрицательный жест. — Военные плавают, куда прикажут…
Джеймс рассмеялся. Он одобрял желание путешествовать, потому что питал его сам. Этот не привязанный ни к берегу, ни к нации парнишка будет полезен.
— Служба камердинера имеет свои хитрости, — сказал наниматель. — Отгладить батистовую рубашку — не то же, что посадить тую в горшочек из дёрна. И кстати, возьмите у корабельного столяра шкурку. Приведите кожу в порядок. Как вы станете накрывать на стол с мозолями и грязными ногтями?
Жорж якобы смутился. Год как он и лошадь чистил, и траншеи рыл. Так что распухшие от солнца красные пальцы говорили в пользу огородных упражнений.
— Ступайте за мной, — распорядился англичанин. — Я занимаю каюту секретаря адмирала господина Кёлера.
Стогов чуть заметно выдохнул. Его волнение могло выдать Жоржа в наибольшей степени. Сам, паршивец, и ухом не повёл. Незаметно послав мичману воздушный поцелуй, юноша двинулся за своим «новым хозяином».
«Наглый, как папаша», — неодобрительно заметил Эразм. От него не укрылось фамильное сходство, хотя Жорж, конечно, пошёл в другую масть. Мичман был искренне благодарен Бенкендорфу за возможность отмыться от истории на Невском. Но, будучи по природе человеком честным, он каждый раз сжимался, когда приходилось врать и разыгрывать роли. Из него вышел бы отличный жандармский офицер в провинции: надзирать за строгим исполнением законности. А вот ходить в чужой шкуре… На то потребно иное нервическое сложение.