– Я беспокоюсь о еде, мне она прямо снится.
И все же я была поражена и напугана. Он раздражался, не желая понять, почему я ходила в церковь, как сильно хотела, чтобы он выжил. Может быть, я снова попробую объяснить, только попозже. Когда все посею и эта тема перестанет быть такой болезненной.
Но тут было и еще кое-что, как я поняла чуть позже. Я считала поле, трактор, долину, посевы и посадки своими, своей заботой и своим делом. Но теперь и он стал думать о них как о своих. Мне придется привыкнуть к этому.
Другая вещь, которую он сделал, оказалась не столь серьезной. Пожалуй, она выглядела бы даже мило, если бы не была так жалка.
Все утро у меня заняло боронование. Хотя после вспашки прошло две недели – чего никогда не допускают, – почва рассыпалась легко, на моих глазах грубые изогнутые комья, оставленные плугом, превращались в аккуратные узкие борозды, придавая полю «правильный» вид. Фаро скакал вокруг трактора, выбивая лапами брызги земли при каждом прыжке. Он приучен держаться от колес подальше.
После обеда я сеяла кукурузу, закончив три четверти к тому времени, как надо было идти домой и готовить ужин. Пока сеяла, вспомнила, что через два дня у меня день рождения.
Это заставляло еще больше радоваться печке – разводя огонь, я поняла, что теперь могу сделать настоящий праздничный торт: из нескольких коржей и прочего. И вот как только я начала готовить, из спальни мистера Лумиса послышался глухой удар, а затем серия шлепков потише. Казалось, там идет борьба.
Так и было: борьба с самим собой. Прибежав в комнату, я увидела мистера Лумиса на полу в нескладной позе, пытающимся подняться, вцепившись в кровать.
Я подбежала к нему:
– Вы упали?
– Не совсем. Я сглупил: захотел встать.
Он поднялся на колени и потом, с невероятным усилием, попытался забраться обратно на кровать. У него почти получилось, но в самом конце, когда весь вес пришелся на ноги, колени подломились, словно резиновые, – я видела такое в кино, где комик изображал пьяного. Он снова упал на пол.
Я не выдержала:
– Позвольте мне помочь вам.
– Нет! – рявкнул он. – Сам справлюсь. Просто уйди и не смотри.
Ему было неловко – я поняла, потому вышла за дверь. Через минуту услышала новую попытку, и вскоре раздался скрип кровати, на которую ему удалось перевалиться. Я вернулась на кухню к готовке. Когда принесла ему поднос, он уже повеселел. Падение не вспоминал, но спросил, не могла бы я принести ему карандашей, чистую белую бумагу, рулетку, транспортир и циркуль.
На счастье, все эти вещи лежали у меня в столе наверху, остались от уроков геометрии. Я принесла ему их после ужина, а сама принялась придумывать свой праздничный пирог.
Пятнадцать
22 июня
За неделю после моего дня рождения он снова научился ходить. Но еще плохо, ему обязательно надо держаться за что-нибудь.
Первые три дня он пытался и падал, при этом стараясь скрывать свои попытки, не знаю точно, почему. Возможно, стеснялся меня. А может быть, хотел сделать мне сюрприз. Но я все слышала из кухни: глухой стук, когда ноги спускались на пол, и скрип кровати, когда он затаскивал себя обратно. Возможно, он упражнялся так и в другое время, пока я работала. Думаю, пытался разрабатывать ноги: с каждым разом нагружать их все больше и больше.
На четвертый день он победил – и снова в тайне от меня. На кухне, готовя обед, я услышала глухой удар, как прежде, но затем – без сомнения – звук осторожного шага, потом еще одного, и еще, все очень медленные и несмелые. Хотелось побежать к нему и хлопать в ладоши. Но я сдержалась: если бы он хотел, чтобы я пришла, то позвал бы. Он явно считает, что это его дело и что он должен справиться с ним сам.
Однако я, получалось, подслушивала – он, очевидно, не понимал, что на кухне все слышно, – поэтому, чтобы не чувствовать себя делающей что-то исподтишка, решила дать ему понять, что все знаю. Стало уже традицией, что я всегда (кроме завтрака) ем за карточным столиком в его комнате. И вот, принеся обед, я сгрузила свою еду на стол, дала ему поднос и обмолвилась:
– Мне показалось, я слышала, как вы ходили.
Он уже был снова в постели, но сидя, – изучал собственный чертеж на листочке. Всю неделю он делал чертежи, разрабатывая проект водяного генератора.
Кинув на меня ничего не выражавший взгляд, мистер Лумис сказал:
– Да, мне надо ходить.
Казалось, мои слова его совершенно не заинтересовали, он снова уткнулся в чертеж и добавил:
– Как же мне не хватает книги! В этих журнальчиках ничего толком не объясняется.
Рядом на кровати лежали номера «Механики – фермерам».
– Какой книги?
– По инженерии. Физике. Электричеству. Думаю, нужны несколько книг. И еще бы хорошую энциклопедию. У тебя нет?
– Нет. Но я знаю, где есть. В библиотеке Огдентауна.
– Огдентауна?
– Вы наверняка проходили через него, когда шли сюда. Такое серое каменное здание на Корт-стрит.
– Я прошел множество городков. Сотни.
– Ну, Огдентаун, очевидно, был последним.
– Насколько это далеко отсюда?
Я обрадовалась: он сейчас предложит сходить за книгами!
– Недалеко, – ответила я. – Всего лишь за вторым хребтом.
– В милях сколько?
– Ну, около двадцати. Чуть больше.
(На самом деле почти двадцать пять.)
Наступило молчание. Он ел свой обед, не говоря ни слова. Наконец я спросила:
– Если мы принесем книги оттуда – принесем их сюда, – они будут опасными? Радиоактивными?
– Да.
– Как долго? Навсегда?
– Нет. Со временем радиоактивность снизится. Где-то месяцев через шесть, может, больше, может, меньше. Отчасти зависит от размеров книги.
– Так долго?
– Да какое это имеет значение? В костюме я могу снять копии всего, что нужно: передаточное число шестеренок и прочее.
– Но я надеялась их почитать. Думаю, я вполне могу подождать шесть месяцев.
– Читать книги по технике? Тебе не понравится.
– Но в библиотеке же есть и другие книги: Шекспир, Диккенс, Харди. А еще стихи…
Как я и подозревала, он этим не интересуется. Он еще поел, а потом сказал:
– Это в любом случае не важно, по крайней мере сейчас. Я не могу дойти так далеко. Когда смогу…
И тут, поскольку я много думала об этом, я снова сказала лишнее:
– Но я могу. Если бы вы одолжили мне костюм, я бы сходила.
Невероятно, насколько это предложение его взбесило. Вообще-то, могла бы догадаться после всего, что услышала во время его болезни, – как он говорил с Эдвардом.
– Нет, – ответил он очень тихо, но яростно и жестко. – Ты не могла бы. Пойми это. Держись подальше от костюма. Даже не прикасайся к нему.
Я хотела было напомнить ему, что уже прикасалась, но вовремя придержала язык, осознав, что он, скорее всего, этого не помнит, поскольку лежал тогда почти без сознания. Остаток обеда прошел в напряженном молчании, я все думала, почему он по-прежнему так болезненно воспринимает разговоры про костюм, даже найдя место, где можно жить без него. Мне пришло в голову, что, возможно, он боится, как бы я не увидела дырки от пуль. И все же это выглядело маловероятным – я ведь не рассказывала ему, что он наговорил в бреду, так как же я могла бы догадаться, откуда там эти дырки?
Доев обед (его аппетит не пострадал!), он продолжил, на сей раз чуть дружелюбнее. Даже попытался улыбнуться, но все равно это звучало как поучение.
– Ты должна понять, – говорил он, – что, не считая нас самих, этот костюм – самая важная вещь в мире. Другого нет, и теперь уже не сделаешь. Кроме этой долины, весь остальной мир – насколько мы знаем – опасен и необитаем. Я не знаю, как долго так будет продолжаться – возможно, вечно. Пока же все так, как есть, полиполар – единственный способ выйти за пределы долины и остаться в живых. Но брать его ради романчиков – это полнейшая глупость! Если что-то пойдет не так, я не смогу его вернуть, не смогу выйти за ним, даже попытаться. Он окажется потерянным навсегда.
Повторялась история с Эдвардом – даже слова были похожими. Но я не могла спорить. В конце концов, это же его костюм. И, конечно, то, что он говорил, разумно. Проживу и без романов.
И все же было очень приятно мечтать о книгах, я даже позволила своему воображению представить несколько походов, чтобы собрать дома настоящую библиотеку. Так что, хоть я и понимаю, что все это не слишком практично, особенно с точки зрения мистера Лумиса, буду продолжать надеяться, что, когда он начнет нормально ходить, то, отправившись за техническими книгами, глядишь, и прихватит одну-две книги для меня. Думать так было не столь обидно.
Но пока я, однако, перевела разговор на менее спорную тему:
– Сколько вы уже можете пройти?
– Четыре шага, держась за кровать. Сегодня утром три.
– Как только вы станете проходить чуть больше, поставим вам кресло на крыльце. Тогда вы сможете на время выбираться из комнаты.
– Я тоже думал об этом. И еще на заднее крыльцо, чтобы я мог видеть посевы.
– Кукуруза уже всходит, – похвасталась я, – через несколько дней я буду ее прореживать. Горох и фасоль тоже уже посеяны, но пока не взошли.
– А свекла? А пшеница?
– Ой, но я не планировала…
– Мы должны планировать. Не только на следующий год, но и дальше. Из свеклы можно получить сахар, из пшеницы – муку.
Я стала объяснять, что, поскольку у меня не хватало сил выращивать так много, я не сеяла свеклу – как и много другое: тыквы, репу, кабачки и т. д. Хотя все эти семена были в магазине. Правда, планируя посадки, я не думала о тракторе.
– Я знаю, что ты думаешь, – сказал он. – В магазине полно сахара, я видел. И он не портится. Но рано или поздно он кончится – и что тогда? Это же глупо и недальновидно. – В его голосе снова зазвенели резкие раздраженные нотки.
Он продолжал:
– Я долго лежал в кровати, мне было нечем заняться, кроме размышлений. И я понял, что нам следует действовать так, будто эта долина – целый мир и мы основываем поселение, которое должно будет просуществовать вечность.