— В каком-то смысле, — согласилась я.
Собственная улыбка казалась мне слишком слабой, но нужно было с чего-то начинать.
Десять дней спустя Скотт стоял в нашем холле.
— Мне нужно было с тобой увидеться! — выдохнул он. Папочка хмуро смотрел на нас из дверей библиотеки.
— Все пошло не так, — проговорил Скотт.
В каждой черте его лица читались те же тоска и отчаяние, которые пронзили меня, когда я получила его письмо. На нем был светло-коричневый костюм, в котором он явно спал этой ночью и, похоже, бежал сюда от самого вокзала. Пот градом катился по его лицу, прокладывая блестящие дорожки от лба до подбородка.
Я взяла его за руку — ладонь тоже была влажной.
— Давай выйдем, — предложила я, бросив быстрый взгляд на отца.
Пока мы шли в мамин розарий, он говорил:
— Это все я виноват — слишком затянул. Давай вернемся в Нью-Йорк вместе. Сядем на первый же поезд и поженимся, как только приедем.
Сердце бешено колотилось в груди.
«Да! Купи мне билет! Я побегу собирать веши!»
Слова щекотали мне горло, грозясь вырваться наружу, но…
«Он такой необычайный, блистательный человек! Ужасно, если в итоге он позволит себе превратиться в ничто».
«Да, знаю», — подумала я. Но мне тоже упрямства не занимать, а он был здесь, рядом со мной, и смотрел с такой надеждой и страстью, что мне не хотелось подвести его и одновременно не хотелось позволить ему сдаться.
— Ты никогда не думал, что можно писать просто для себя? — с надеждой спросила я — эгоистично и неразумно, потому что ответ уже знала. — Найди себе стабильную работу. Ты мог бы стать банкиром, как мой зять Ньюман.
— Я не могу. — Скотт покачал головой.
— Почему? Зачем обязательно быть писателем?
— Это единственное, что я умею. У меня нет других талантов или навыков.
— Их можно развить.
— Нет, нельзя. Ты не понимаешь! Я из рук вон плохо справлялся в армии. Из меня вышел худший адъютант в истории человечества. Я не могу управлять конторой. Не умею руководить людьми. Ни черта не смыслю в цифрах. Слишком нетерпелив для административной работы — знаешь, какие идиоты возглавляют эти компании? Но неважно. Все это неважно. Если ты будешь встречать меня дома каждый вечер… Ты будешь вдохновлять меня. Уже вдохновляешь. Я стану работать намного лучше, если мне не нужно будет беспокоиться о тебе.
Какие романтичные слова! Если бы эта сцена разыгралась в грошовом романе или в фильме, героиня с трепещущим сердцем рухнула бы в объятия героя. «Пусть решает судьба!» — воскликнула бы она, теряя сознание. Видимо, я не из тех, кто теряет сознание, потому что понимала: Скотт сам себе выписал лекарство.
«Я стану работать намного лучше, если мне не нужно будет беспокоиться о тебе».
Я уже поняла: он совершенно прав — только не в том смысле, как ему казалось. Он никогда не откажется от своих целей — разве появление здесь не служило подтверждением его почти карикатурному упрямству? Но если не откажется от одной из них, то не достигнет ничего.
— Знаешь, — я тяжело сглотнула, — мне кажется, наша любовь себя исчерпала. Нам обоим пора двигаться дальше.
Его рот сам собой раскрылся.
— Да о чем ты говоришь? Просто… Просто потому, что я не стану кем-то другим, кем-то, кого одобрил бы твой отец, кем-то бездушным и бессмысленным, и все — ради хорошего заработка?
— Если тебе угодно так это понимать, — пожала плечами я.
Ох, что сделалось с его лицом! Жуткое зрелище. Мне казалось, еще немного, и из его глаз вырвется пламя, волосы вспыхнут и он взорвется на месте.
Когда Скотт снова обрел дар речи, он обрушился на меня с обвинениями: я водила его за нос, я эгоистична и не желаю поступиться комфортом ради скромной, но честной жизни, которую он мне предлагал. Скотт ткнул в меня пальцем.
— Не нужно было доверять девчонке вроде тебя. Ясно, что все это время ты мне лгала.
Я снова пожала плечами и сказала, что ему пора идти.
— Зельда… — снова попытался начать он, такой сердитый, такой растерянный.
Я не могла больше оставаться и терпеть это. Еще немного, и я бы сломалась, и что бы тогда с нами стало? Я ушла, высоко подняв голову, выставив подбородок вперед. Только оказавшись в безопасности собственной спальни, позволила себе разжать кулаки и расцепить зубы. Я не выходила еще много часов — мерила шагами пол, рыдала и все больше убеждалась, что поступила неправильно. Я хотела, чтобы он начал ломиться ко мне в дверь, требовать, чтобы я сбежала вместе с ним. И в то же время такие мысли приводили меня в ужас.
Но он не вернулся. Когда от рыданий осталась только икота, а потом и просто вздохи, я приняла ванну, умылась и приступила к своему делу — быть одинокой, разбитой, почти девятнадцатилетней девушкой из Монтгомери.
Так продолжалось до октября, когда в один прекрасный день я пришла домой и обнаружила, что меня дожидается телеграмма:
МИСС ЗЕЛЬДЕ СЕЙР
ПЛЕЗАНТ-АВЕНЮ 6, МОНТГОМЕРИ, АЛАБАМА
ДОРОГАЯ СКРИБНЕРС ОПУБЛИКУЮТ МОЙ РОМАН
ДОЛЖЕН УВИДЕТЬ ТЕБЯ ПРИЕДУ ЧЕТВЕРГ. СКОТТ
Когда мы увиделись, он рассказал, что тем летом ушел с работы, вернулся домой в Сент-Пол и бросил все силы на переработку романа. В сентябре отправил рукопись в «Скрибнерс». Следующей весной они опубликуют «По ту сторону рая» — ту самую книгу, с которой все началось.
Глава 7
Когда в январе Скотт снова навестил наш городок, он снял комнату в гостинице в самом отдаленном от нашего дома квартале. Объяснения были ни к чему — я прекрасно понимала, что у него на уме. Понимала и, так же как и он, сгорала от нетерпения.
Сумеречным зимним вечером я переоделась из шерстяного платья в зеленое, в котором щеголяла в день своего восемнадцатилетия. Под платьем у меня было только белье — купленная накануне шелковая рубашка цвета слоновой кости.
«Наша помолвка нерушима, — сказала я сама себе. — Почему бы не сделать следующий шаг?»
Мы решили подождать со свадьбой до весны, чтобы у Скотта было время сделать последние штрихи в своем романе и закончить сборник рассказов, которые он надеялся продать. Аванса, полученного за книгу, даже близко не хватало нам на жизнь. Но Скотт нанял литературного агента. Завоевал доверие. Он написал моему отцу, уверяя, что все двери для него теперь открыты и мы не будем жить на рыбных консервах и бобах, что он сможет обеспечить нам надежную крышу над головой.
«Все будет хорошо. Он любит меня. Я ничем не рискую».
Укутанная темнотой и тяжелым бесформенным плащом, с шарфом бабушки Музидоры на голове, я отправилась к нему в гостиницу. Он встретил меня у парадных дверей.
— Тетушка Мирна! — воскликнул он специально для портье. — Как замечательно, что вы пришли! Я принес ужин, мы можем поесть у меня в номере. Пойдемте же, наверняка вы умираете от голода!
Я заковыляла рядом с ним, опустив голову, чтобы не было видно лица.
— Какой вы молодец, предугадываете все желания бедной старой тетушки Мирны, — проскрипела я.
Скотт закашлялся.
— Вот увидишь, — сказал он, когда мы подошли к лестнице, — я подготовил для тебя столько всего хорошего!
Когда Скотт провел меня внутрь, я подумала, что эта комната очень подошла бы моей бабушке. Окна закрывали оборчатые занавески. Стул и кушетка были украшены вязаными салфетками. На узкой кровати лежало красивое, но старомодное одеяло. Вся мебель была изношенной, будто ее скупили в старых поместьях, чтобы дать ей вторую жизнь здесь, в гостинице.
Скотт притянул меня к себе. Мне показалось или на его губах я ощутила вкус бурбона?
— Не нальешь выпить своей девочке? — спросила я.
— Волнуешься?
— Нет. Да. Нет, — все же решила я. — Не волнуюсь… Просто… Это такой переломный момент. Такое ощущение, будто мы с тобой… будто мы — какое-то новое существо, только что появившееся на свет… В мире нет никого, похожего на нас, и нам нужно самим узнавать заново каждую мелочь. Но это же глупости, да? Люди уже миллионы лет влюбляются и проделывают все, что следует за этим.
Скотт прижался своим лбом к моему.
— Это вовсе не глупо. Это действительно переломный момент. — Он снова поцеловал меня. — Давай я налью тебе выпить.
Бурбон прекрасно справился со своей задачей, и вскоре Скотт уже восхищался моей новой рубашкой — сперва глазами, затем руками, затем отодвинул ее, чтобы добраться до местечек, которым он хотел выразить восхищение губами. Я тоже восхищалась им.
Мы не спешили. Поначалу все было немного неловко — я хихикала, он шикал на меня и тут же сам заливался смехом. Обнаженная кожа прижалась к обнаженной коже, мы переплелись и наконец слились воедино так, как было задумано самой природой. Когда Скотт зарылся лицом мне в шею, двигаясь внутри меня, из моей головы исчезли всякие мысли. Осталось только ощущение, глубокое и первобытное, которого я не ожидала, не знала даже, что оно существует.
И хотя наш первый раз продлился лишь несколько безумных минут, он однозначно доказал, что нас со Скоттом связывает что-то исключительное, что-то, чему мы оба не могли сопротивляться. К счастью или к несчастью, но в этот момент эти чувства определили весь дальнейший ход моей жизни.
Скотт снова приехал в феврале. И снова я отправилась в его гостиницу — тайно, но охотно. Не помню, чтобы мы успели вымолвить что-то, кроме приветствий, прежде чем раздеть друг друга и рухнуть в постель.
После я сказала ему, что, возможно, беременна.
— Ты никак не можешь узнать об этом в тот же миг, — рассмеялся он.
— Я имела в виду — с прошлого раза.
Он уставился на меня.
— Что ж, думаю, нам обоим следовало этого ожидать. Хотя отцовство… — Он покачал головой. — Я и не думал, что это может произойти так легко. Но это не значит, что я не хочу детей.
— Я тоже.
— Просто кажется, все происходит ужасно быстро. — Он подвинулся, чтобы присесть, и зажег сигарету.
Я тоже села и подтянула простыню, чтобы прикрыть нас обоих.
— Да, так оно и есть.