Пила грохнулась на пол. Он пытался оттолкнуть, отодрать от себя это. Ничего не получилось, из разодранной щеки лилась кровь, из шеи тоже, Лариска всегда гордилась своими ухоженными ногтями, длинными, острыми — кошачьими, как она говорила…
Он наконец заорал во весь голос. И одновременно закрыл глаза, чтобы не видеть мерзкую окровавленную пасть и бельмастые выпученные глаза. Он не хотел умирать, глядя на такую Ларису.
Позже, когда он почти потерял сознание от кровопотери и не имел уже сил сопротивляться, в голову пришла бредовая и неуместная мысль: прошлым летом, только-только познакомившись, они вместе читали вслух Грина, страницу он, страницу она, им было хорошо, и он предложил, прочтя концовку очередного рассказа: а давай как они, чтобы вместе и умереть в один день; не всерьез предложил, разумеется, — дурачились, болтали, что в голову придет, но она засмеялась и согласилась: давай, конечно же, это здорово, — смерть им казалось чем-то бесконечно далеким… И вон что вышло. Они умерли в один день, вернее, одна умерла, а второй вот-вот… И вполне возможно, будут теперь вместе. Пока кто-нибудь не поставит точку кувалдой или зарядом картечи.
Он хотел рассмеяться — безрадостно, горько. Сил не хватило даже на это, красная бездонная тьма подступала, засасывала, и очень скоро все для Николки закончилось…
7. Не всякий благородный порыв остается безнаказанным
Два часа назад я сделал инъекцию, пустив в ход третий шприц-тюбик промедола. Третий и последний. Промедол — из моего носимого запаса, Люськина аптечка набита всякой ерундой, свидетельствующей, что ничем серьезнее «синдрома первого дня» она не страдала… Надеюсь, что и умерла без лишних страданий.
Финиш близок… Поэтому я сокращу описание событий того дня. Хотя о нашей с Лариосиком поездке по обезумевшему Питеру можно повествовать часами. Но скажу коротко: это была дорога через ад. Через все его круги и прочие геометрические фигуры…
Я понятия не имел, что творится на городских окраинах, в спальных районах.
И Лариосик не имел, сутки после злополучной инспекции метро он провел в центре… А теперь выяснилось, что голову на плечах в этом городе имел не только он. Многие почувствовали запах жареного заранее — и рванули из Питера. Сажали в машины семьи, кидали в багажник самое ценное, выезжали — и упирались в блокпосты, наглухо перекрывшие все въезды-выезды.
Когда из вестибюлей станций метро хлынули толпы мертвецов, магистрали, уводящие из города, были покрыты многокилометровыми пробками… Несколько часов спустя живых на блокпостах не осталось. И многих из тех, кто пытался уехать, не осталось. Но машины, плотно забившие дороги, никуда не делись. Мы с Лариосиком попали в ловушку…
Он не сдавался. Просачивался мимо пробок по тротуарам и газонам, протискивался через дворы, через проезды и переулочки, ни на каких планах и схемах не обозначенные. Медленно, по сложной траектории, но к границе города мы приближались…
Насмотреться пришлось всякого. Был такой художник, Иеронимус Босх, автор картин-ужастиков. Парочку я видел в репродукциях — да, пробирают. Но двадцать второго июня Босх мог отдохнуть… Перекурить в сторонке. Все порождения его бредовой фантазии в сравнении с реальностью оказались детским комиксом категории «12+».
Самое мерзкое и страшное творили не мертвецы… Мертвецы просты в своих устремлениях — убить и сожрать, большего им не надо… Живые оказались изобретательнее. За разгромленные продуктовые магазины, аптеки и оружейные салоны грех осуждать, мы с Лариосиком и сами собирались заняться чем-то подобным… Но грабили все, от ювелирок до секс-шопов… Грабили и поджигали, я насчитал с десяток больших пожаров, потом сбился со счета. Громили дома премиум-класса в элитных кварталах… В паре мест мы напоролись на перестрелки — живые стреляли в живых, а кто, в кого и за что, мы выяснять не стали.
Пришлось и мне пострелять, и в зомбяков, и живых…
И трупы, трупы, трупы повсюду… Больше всего запомнилась женщина — не зомбячка, на вид даже не инфицированная, — распятая на здоровенном самсунговском рекламном щите: молодая, голая, живот вспорот, кишки до земли свисают… Над головой у нее кто-то надпись начал малевать большими буквами и не закончил — написал «И» ее же кровью, затем не то «К», не то «Х» недописанное, и больше ничего…
А потом получилось так, что в своих блужданиях и петляниях по правобережью Невы мы очутились неподалеку от Люськиного дома. Совершенно случайно, я Лариосика о том не просил. Я и адрес-то ее толком не помнил… К чему запоминать, если из метро вышел, полквартала прошел, и вот он, ее дом… А таксистам всегда говорил: метро Дыбенко, дескать, а на месте пальцем показывал, куда ехать.
А тут гляжу — места знакомые. Причем достаточно мирные места — зомбяков не видно, мародеров тоже, десяток трупов на тротуарах и на проезжей части не в счет. Мирных трупов, спокойно лежащих.
И стукнула меня дурная идея Люську забрать с собой. Не то чтобы так уж нуждался в женщине, но… Она была частью прежней жизни, пусть и малой частью. Прежней нормальной жизни, понимаете?
В общем, решил забрать. Люська утром по телефону мне говорила, что с обеда отпросится на работе, все-таки не каждый день я приезжаю… Могла успеть дома оказаться, а если догадалась дверь железную запереть и не высовываться… Достал мобильник — нет, не берет, от сотовой сети к тому времени ошметки и обрывки остались.
Объяснил задумку Лариосику. Ему такая идея не понравилась, но я на своем стоял. Пришлось ему согласиться — без напарника, в одиночку, трудно и рулить, и стрелять, мы убедились…
Люськин подъезд на улицу выходил, Лариосик напротив него остановился, ровно посередине проезжей части, для лучшего обзора. И сказал, что будет ждать пятнадцать минут, ни секундой дольше. Это в лучшем случае, если незваные гости не заявятся.
Заскочил я в подъезд, пистолет в руке, наготове. Свет не горит, лифты не работают. Ожидаемо, но на четвертый и обратно без лифта сгонять можно, и даже Люське пять минут на сборы выделить…
На лестнице тишина, однако на площадке у лифтов, в дальнем углу, не то стон, не то плачь тихий… Пригляделся в полумраке: девчонка, совсем маленькая, лет пять-шесть. Коротенькое платьице, бант на голове… И нога вывернута так, как у здоровых не бывает.
Я к ней шагнул… Понимал ведь: не надо, ни к чему, сегодня столько народа погибло и еще погибнет, что одним ребенком больше, одним меньше — разницы никакой. Если занимаешься своим спасением, на других отвлекаться чревато.
Но это я умом понимал… А когда ребенок плачет, тут не ум, тут инстинкты включаются…
В общем, я к ней: из какой, мол, квартиры? Думал, едва ли издалека сюда прибрела, снесу наверх, не родным, так соседям сдам на руки, Люська не барыня, и за две минуты соберется…
Эта сучка меня укусила. За руку. Как крыса из своего угла метнулась — и тяп зубами. И воет уже во весь голос, не плач там был, и не стон.
Патроны тратить не стал. Армейских ботинок хватило — раздавил мелкую гадину, размазал по стене и полу.
Я тогда не испугался… У меня полный курс вакцинации пройден, как у всех в нашей конторе, — три прививки с интервалами в месяц. Кто ж знал, что та вакцина туфта полная… На вид все всерьез, по три дня после укола на задницу сесть не мог.
Понесся по лестнице наверх, два этажа отмахал — на улице двигатель взревел. Я к окну лестничной клетки, вижу: зилок наш ускоряется, ход набирает.
Подумал, что Лариосик обманул меня все-таки, бросил здесь, гад этакий… Но все не так просто оказалось… Впереди, на перекрестке, автобус стоял — пустой, брошенный. Грузовик не свернул, на полном ходу в бок автобуса врезался… Затем выстрелы оттуда донеслись — один, второй, третий… И я понял, что Лариосик не один в машине был. Подцепил все-таки пассажиров безбилетных.
Бежать ему на помощь или нет, раздумывать не пришлось. Бензин полыхнул, сначала автобус занялся, потом и на зилок пламя перекинулось… Чуть позже бензобак рванул, и никто не выскочил, в сторону не отбежал… Отъездились.
Похоже, действие последней инъекции заканчивается… Надо поторопиться. Расскажу в двух словах о завершающих своих приключениях…
Итак, я оказался в квартире у Люськи. Ее там не было, — дверь своими ключами открыл, квартира пустая. Наверное, сразу домой не пошла, по продуктовым решила прошвырнуться, всегда так делает, когда я приезжаю… Она-то вечно на диете, фигуру берегла… И еды нормальной в доме не нашлось. Хлопья какие-то в пачках, да шпинат в холодильнике.
Хуже того, питья почти никакого… На дне чайника немного воды плескалось, на стакан, не больше, — и все. Никакого лимонада или сока… Из крана не течет ни холодная, ни горячая… унитазный бачок как-то не вдохновил.
А меня с самого кладбища жажда мучила… Сходил на вылазку, магазинчик рядом, в цокольном этаже. Почистили его еще до меня, но шестилитровая бутыль с водой нашлась. С продуктами хуже, продукты как метлой вымели… Отыскал кое-как банку паштета и пачку спагетти, решил, что ночь перебедую, а утром все равно транспорт раздобывать придется и валить отсюда.
Но не сложилось… Ни с транспортом, ни с чем… Едва вышел из магазинчика — напоролся. Зомби, шесть голов, причем не из метро, от воды не распухшие. Перестрелял всех, но патрон остался один, последний.
Тут уже не до поисков тачки и не до прорывов из города… Осталось одно: сидеть и ждать, когда придет помощь. Когда по улицам пойдут танки и спецназ начнет зачищать от мертвяков квартал за кварталом…
Помощь не пришла. Мне кажется, я ее не дождался бы, даже если бы не получил тот укус. И если бы у Люськи холодильник ломился от жратвы. Армия ведь больше всех контактировала с зараженными — санкордоны, блокпосты, оцепления… А защита у них точно та же: курс инъекций, весь эффект от которых, как я убедился, — болезненный желвак на заднице.
Думаю, многие из вояк угодили в мою ситуацию… И задались теми же вопросами, что и я.
А меня в последние часы занимает мысль: что там, за гранью, отделяющей живых от не совсем мертвых? Остаются ли у зомби хоть какие-то крохи сознания, воспоминания о прежней жизни? Или, может, быть, прорезаются позже? Вполне возможно… Конечно, по их виду и поведению такое заподозрить трудно. Но ведь все зомбяки, с которыми пришлось иметь дело, по возрасту не превышают несмышленых младенцев. И, как младенцы, способны лишь на одно — тянуться к источнику пищи, неважно, к материнской сиське или к горлу живого человека.