— Мы слишком мало знаем о зомби… — начал Ринат и замолчал.
— Но ты верил не зря, — перехватил инициативу Борода. — Что-то там они слышали, что-то понимают… Иди-ка сюда, девочка…
Борода протянул руку к Таше. Та смирно сидела и смотрела не мигая.
— Покажи, что у тебя в кармашке…
Он запустил руку в нагрудный карман Ташкиной куртки.
— Когда я нашел тебя без сознания во дворе горящей клиники, Наташи рядом не было. Она вышла буквально из огня чуть позже. Как только не сгорела… Ну да у зомби усиленная регенерация… Я сразу понял, что она ходила в клинику не зря…
Борода раскрыл ладонь. На ней лежала длинная узкая склянка с прозрачной жидкостью.
— Это поможет не только Наташе, но и многим зараженным… многим больным людям, — только и произнес Саркисов.
— Кстати, у меня для тебя есть и еще один подарок. Поскромнее. — Борода достал из кармана широких штанов маленький плейер с наушниками. — Доберемся до интернета — и песню скачаем…
Эпилог
# 0. Балчуг — место старое. Черт-те когда здесь были сады. Они снабжали Кремль отборными фруктами. Потом построили кондитерскую фабрику. Это ту, что потом называлась «Красный Октябрь». В девятнадцатом веке здесь открыли первую гидроэлектростанцию — ГЭС. Потом еще много всего было. Строили и разбирали мосты, открывали новые маршруты речных трамваев, торговые ряды и бани, судили преступников и бились на кулаках, закладывали храмы и рушили их. При советской власти военные квартировали. В бункере на набережной расстреляли Берию…
К чему, собственно, весь этот пафосный загон? А к тому, что мы здесь живем и мы знаем, где это — Здесь. До скорой встречи…
Инспектор Метьюс хотел закрыть дневник, но отчего-то замешкался, еще и еще раз перечитывая последнюю фразу. В комнату постучали. Вошел наладчик в желтом комбинезоне, спросил, можно ли настраивать интернет. Инспектор не возражал. Достал из портфеля ноутбук и приготовился подключиться к сети.
Метьюс ко всем относился ровно. Даже к китайцам и арабам, даже к русским. Конечно, он не мог не реагировать на агитацию в прессе и разнообразные фильмы — уж слишком их было много. Поэтому зачистка острова Балчуг не вызвала у него отрицательных эмоций, как, впрочем, и особой радости. Было ощущение хорошо проделанной работы и понятная честная усталость. Да, с этим сектором проблем в ближайшее время не будет. Но скоро появятся другие сложности. Их нужно будет решать.
Интернет наконец заработал. Так, теперь перво-наперво отправить сообщение в Центр. Жители острова полностью уничтожены. Через месяц можно завозить поселенцев. Кто это будет? Бог знает. Может быть, поляки или прибалты. Он слышал, ЮНЕСКО хочет ангажировать весь центр Москвы под большой музей, но культурологам еще придется потягаться с военными. Мало ли какие тайны хранят недра под бывшей столицей чертовых «комми»? Мысль о засекреченных укрытиях холодком прошлась по спине. Метьюс вдруг осознал, что находится в центре некогда враждебной и могущественной страны. Ему стало не по себе. Включилась старая чикагская паранойя. Он впился в чуждые буквы кириллицы, которые с таким трудом учился разбирать на тренингах. Что-то было не так. Метьюс вскочил, схватился за пистолет. Не успел. Мощный удар обрушился на затылок. Инспектор завалился на спину, едва фиксируя меркнущим сознанием человека в желтом комбинезоне. Наладчик!
Высокий парень в желтом комбинезоне деловито связал Метьюса извлеченной из кармана проволокой. Вместо кляпа плотно прикрепил к лицу инспектора широкий черный намордник. Не без труда оттащил связанного в угол комнаты и застегнул ошейник, ловко привязав его к батарее. Вернулся к столу и сел за ноутбук. Некоторое время что-то настукивал по клавишам, затем включил камеру и микрофон. Помолчал, собираясь с мыслями, поднял голову и пристально посмотрел в обманчиво безразличный зрачок электронного глаза.
— High! My name is Lazarus. I will tell you about Baltschug[22]…
Наталья РезановаХоррор — шоу
1. Крепость Многопущенск
Когда-то на этом месте были густые леса, или, согласно летописи, «бысть пущи многия». Поэтому, когда город вышел за старые пределы и к нему прирос уродливый аппендикс в виде скопления блочных новостроек, район этот назвали Многопущенским. Никаких лесов на тот период там уже не было. Сколь бы ни вопили защитники природы, дешевое жилье где-то строить было надо. Многопущенский район принято было крыть последними словами — ни одной приличной улицы, не дома, а коробки, глазу отдохнуть негде, транспортные развязки — полный писец. Пока до центра доберешься — проклянешь все на свете. Приличные люди по своей воле там жить не будут. Только заведомые лузеры, которых насильно переселяют из сносимых ветхих домов в центре или у которых нету денег, чтобы купить нормальную квартиру.
И кто мог знать, что, когда мир перевернется, весь город падет, а этот район уцелеет? Как раз то, что кляли его, помогло выстоять в те страшные недели, когда занявшиеся после артиллерийского обстрела центральные кварталы пылали адским огнем. Неизвестно, что тогда причинило больше вреда — мертвяки или посланная на их подавление тяжелая техника. Какой-то доморощенный стратег решил, что по широким проспектам колонны танков и бэтээров как раз пройдут. Пройти-то они прошли, но пожары тушить было некому, а после уж и незачем. Большинство беженцев рвануло в сторону моста и аэропорта — наивные люди, они еще надеялись спастись по воде или по воздуху. Пока мертвяки устремились за ними, жители Многопущенского района — им-то бежать было некуда, да и не успели бы, — воспользовались временем, чтоб возвести заслоны и завалы, используя бесполезные нынче трупы трамваев, автобусов и автомобилей, руша без жалости те строения, которые легко было разломать. Так что массированной атаки мертвяков вглубь района удалось избежать. Конечно, уличные бои были. Но что здешним уличные бои? Здесь шпаны полно, они привычные.
Впрочем, это было давно. И мало осталось тех, кто помнит, как это было.
Нету теперь Многопущенского района, есть крепость Многопущенск, что высится среди окрестных лесов. Да, леса теперь снова есть. Не такие, как прежде. На месте сгоревшего города — его в крепости называют «джунгли», хотя климат в здешних краях, прямо скажем, не тропический. И там, где были дачные поселки, а за ними — деревни, тоже вырос лес — смешанный, мусорный, но достаточно густой, чтоб посторонний мог в нем потеряться. Впрочем, посторонних здесь не бывает. А вокруг самой крепости леса нет — выжигают, вырубают, не подпускают его к стенам, безопасности ради. Рвов здесь не роют, без пользы они против мертвяков, а вот сектор обстрела ничто заслонять не должно.
Стен специально не строили. Они, эти стены, составившие наружную цепь укреплений, формировались прямо из домов на границах квартала, все проемы между домами забиты — землей, каменным крошевом, бетоном. Кто говорил — картонные дома, и десяти лет не простоят? И это в мирное время. Кто говорил — тех давно уж нет, а дома стоят. Верхние этажи соединены переходами, и там ходят, перекликаются часовые.
Жилые дома внутри крепости тоже выдвижными лестницами соединяются. Если вдруг понадобится высунуться по темному времени, лучше дать кругаля, пройдя через дома всего квартала, но не выходить на улицу. Настоящих переходов нет, а лестницы в любой момент можно убрать. И не только из-за мертвяков.
Дальше строения и расчищенные участки местности располагались по принципу «черт ногу сломит». Собственно, так и было задумано — на случай визита если не чертей, то чего-то к ним близкого. Были здесь склады, колодцы, а также огороды и крытые теплицы. Снабжение провизией — это была вторая главная проблема крепости после обороны. А может, и первая. Обитатели вынуждены были вести натуральное хозяйство. Помимо огородов внутри стен, снаружи были участки пахотной земли. Но все равно прокормиться самим было невозможно. И это притом, что Многопущенску еще повезло — город избежал бомбежек, химическое оружие против мертвяков здесь тоже не пытались применять. Земля не была заражена. Но она все равно была скудна и родила плохо. А главное — как бы ни изменилось все вокруг, климат остался прежним, и большую часть года было холодно.
Ближние деревни при первой вспышке мертвячьей чумы все повымерли. Правда, оказалось, что на домашний скот зараза не действует, и скот тот, поодичав, бродил по лесам. Так что охотники пригоняли и приносили добычу в крепость. Но всего этого было недостаточно, и крепость находилась в зависимости от поставок хлеба из губернской столицы. А поставки эти были нерегулярны и редки. Говорят, дальше к северу и востоку деревни сохранились, но до них добираться — себе дороже. Вот губернская на хлебном крючке и держала.
А от прочего зависели не очень. Разные мастерские здесь были, где изготовляли то, что было потребно, — от оружия до обуви. Криво-косо, но гоже. И даже собственную электростанцию для потребностей этих мастерских умудрились построить, благо тут были подземные источники — вода не хлеб, и ее было вдосталь. Но энергию расходовали экономно, только для дела. А если для жилья нужен свет — то в мастерских свечи сальные делают, масло из жира топят. Даже и в штаб не всегда давали свет, только по особым случаям.
Штаб, а официально — комендатура, располагался в бывшем школьном здании. Во время уличных боев стихийно возникшее ополчение держало здесь последний рубеж обороны, и штаб возник сам собой. А когда первую волну мертвяков выкосили, так и осталось.
На первом этаже, кстати, до сих пор находилась школа. Дети все равно рождались, и надо было их учить, как выживать в этом изменившемся мире. А выше располагался комендант и присные его.
Занятия в школе, независимо от времени года, заканчивались, как только начинало темнеть. Незачем детям в темноте домой добираться, это всякому понятно.
Сейчас была поздняя осень, темнело рано, так что первый этаж тонул в сумраке, был гулок и пуст. А на втором горели масляные лампы. Масло шипело и скворчало, и так же шипел и скворчал комендант крепости Константин Мальков, прочитавши свежую радиограмму из губернского центра. Да, радио теперь снова работало. Скверно, с перебоями, ловило только одну волну, однако и это воспринималось как признак возврата цивилизации. Но иногда коменданту казалось, что лучше бы она, эта цивилизация, не возвращалась. Константин Григорьевич прежние времена, цивилизованные, помнил — перед самой чумой как раз успел отслужить. Оттого-то его позже комендантом и выбрали, когда предыдущий сложился, — мало было людей с армейскими навыками. Был он, что называется, справный мужик средних лет, а что все лицо ожогами изрыто, так не воду с него пить, с того лица.
— Рекрутский набор! — рычал он. — Какой может быть с нас рекрутский набор, когда мы, можно сказать, приравнены к казачеству!
— Ключевое слово тут, Константин, «приравнены», — отвечал его собеседник. — Приравнены, но не являемся. Первый комендант, Илюша… ну ты помнишь… не додумался прошение подать, чтоб нас к казачьему войску приписали. И сдается мне, хорошо, что не додумался.
Он снял очки, тщательно протер их фланелькой, извлеченной из кармана, и вернул очки на место. Плохо он видел без очков — возраст сказывался. Но от дел отойти было никак не возможно. Савелий Миронович Брайнин еще при прежних комендантах был незаменим — и в мастерской рулил, и как советник служил, и в школе работал. Он вообще-то изначально был школьный учитель. А учителя, как ни странно, в нынешнее время внезапно оказались в цене. Не все, а те, кто знали, как что-то сделать своими руками, — после того, как всемирная сеть грохнулась. В цене оказались также и врачи. С этими, правда, не сразу разобрались — были такие, что уверяли, будто лечат от всех хвороб, в том числе и от мертвячьей чумы. А когда стало ясно, что никакого лекарства от этого нет, таких из Многопущенска гнали взашей, а вот тех, кто умел латать раны рваные, колотые, резаные, справляться с ожогами, принимать роды, а также, при отсутствии лекарств, из чего-то изготовлять новые — тех принимали с дорогой душой. Так что больничка в крепости тоже была. А оказывать первую помощь в школе учили, равно как взрывчатку делать из подручных средств и зажигательные смеси.
Савелий Мироныч поэтому был крайне полезный человек — был он учителем химии, а это и школе, и мастерским потребно, да и в больничку его иногда звали разобраться. И комендант с ним советовался.
— И что ж хорошего-то?
— А подумай сам. По нынешним временам, если б мы к казакам были приписаны, не отдельных рекрутов пришлось бы отдавать, а всем в поход выступать. И ладно, если в Бессарабию, а если в Туркестан или к горцам? Ну, положим, кто мертвяков повидал, того горцами не шибко напугаешь, а вот если бабы и дети совсем без защиты останутся — оно нам надо?
— Но нельзя же прямо так сразу соглашаться на этот набор! Пусть взамен дают чего-нибудь! А то хлеба не подвозят, опять же лекарств, соляры, винтовок не допросишься! Попа и того прошу прислать который год!
Это было у коменданта больное место. Нынче из центра требовали, чтоб дети непременно были крещены, ибо праведных чума не берет, а кому крестить? Батюшка Никифор три года назад заразился, ну с ним и поступили соответственно. А нового никак не присылали, и Мальков видел в том происки губернского центра, а не обычное разгильдяйство, — случись что с крепостью, перед государем отвечать не придется, сами виноваты, нехристи.
Такие разговоры можно было вести до бесконечности, Мальков и сам это понимал. Но тут пришлось прерваться. В дверь постучали — без стука в крепости никто никуда не совался, мертвяки так не делают.
— Константин Григорьич, Мироныч у вас?
— Тут я, — отозвался Брайнин. — Тебе чего, Сеня?
В кабинет просунулся лохматый мужик в стеганой куртке.
— Так ведь нашей смене выходить пора…
— А я при чем?
— Так хлопушки у меня закончились… а Танька, стерва такая, не выдает, говорит, от вас разрешение нужно.
— Сеня, ты их что, грызешь? Как семечки боезапас расходуешь, право слово.
— А как иначе? Винтовок не хватает, да оно и сподручнее, хлопушками, если в темноте… Христом богом прошу, Савелий Мироныч, велите выдать! У меня нынче в смене не бойцы, а слезы горькие.
— Напиши ему записку, — вмешался комендант, — пусть на складе выдадут. А ты, Семен, отработаешь, на другой раз не в Мусорку пойдешь, а в джунгли…
— О чем речь, Константин Григорьич!
Брайнин нацарапал распоряжение для кладовщицы на фанерной дощечке — с бумагой в крепости была напряженка, по пустякам не расходовали, пробурчав «вот проверю, куда у тебя их столько уходит», и Семен ушел на склад за самодельными гранатами со вспышкой, в просторечии именуемыми «хлопушками».
Все мужчины Многопущенска в возрасте от 14 до 60 лет должны были по очереди выходить в патруль и нести караульную службу. Исключения делались только для тяжелораненых и увечных. Это было первое правило в уставе крепости, и уклоняться от него никому не пришло бы в голову. Сегодняшний выход был рутиной, и, когда дверь за Семеном закрылась, комендант и его советник вернулись к прежнему разговору.
— Если мы откажемся поставлять рекрутов, Костя, карателей сюда вряд ли пришлют. Себе дороже. Но вот поставки перекрыть могут.
— А я о чем тебе твержу? Как с них слупить эти поставки?
— Молодежь-то не так чтоб против служить. Я же в школе слышу их разговоры. Сказал бы, что это от патриотичного воспитания — да с чего мне тебе врать. Говорят, что у нас тут тоска зеленая, а в Бессарабии тепло, сытно, и девки ласковые, не то что наши. Погоди, дай досказать! С таким настроем они и здесь сложатся, не хуже, чем на Кавказе или где. Кто хочет уйти — пусть уходит, все одно — отрезанный ломоть. Но в центре об этом знать не обязательно. А обязательно им знать вот что. Мы, говоришь, приравнены к казачеству? Значит дело наше — нести пограничную службу. Что мы и делаем добросовестно который год. И пусть они не парят мозги, что здесь граница не настоящая. За Мусоркой — уже тайга, а там что угодно может водиться. Правда, бандитов мы повывели, а немирные туземцы сюда не доходят. Но мертвяки стаями набегают, с этим ничего не поделаешь. Губернатор привык за нами быть как за каменной стеной, потому как стаи до города не добираются. Ну а если какая прорвется ненароком?
Комендант впал в глубокую задумчивость.
— Вообще-то зима скоро… а перед ней чума всегда силу набирает. Самим бы отбиться…
— Вот, улавливаешь. Тут надо обмозговать, как это устроить… и как не затянуть, чтоб до того успеть, как из центра приедут. Тогда-то мы им свои условия и выкатим. А пока, как всегда, — день простоять да ночь продержаться. И все будет хорошо…
На КП караульные проверили по пропускам тех, кто покидал крепость.
Старший группы: Семен Аристов.
Группа: Федор Рябов, Пелагея Олисова, Александр Бряхимов. Направление — Мусорный лес.
Семен не соврал Миронычу насчет группы. По большому счету рассчитывать можно было на себя и на Федора. Рябов, конечно, мужик уже не молодой, но с опытом изрядным, единственную на группу винтовку не зря ему доверили. А вот Сашка — пацан еще совсем. Выход у него не первый, правда, а лучше бы был первый. Тогда мелкота осторожность соблюдает и старших слушается. А на третий-четвертый раз, если уцелеют, начинают думать, что им море по колено, тогда-то и жди беды.
Ну и Пелагея. Это мужикам нужно было дозор нести в обязательном порядке. Бабам — только добровольно. И немного таких доброволок находилось, у них полно своих отработок было — на огородах, в мастерских, а летом в поле. Но все ж некоторые вызывались, и таким Семен всегда относился с подозрением. С Пелагеей же случай вышел особо печальный. У нее муж невесть где подхватил заразу, и проявилось это прямо у него дома. В таких случаях обычно никто не выживает. Бабы — они ведь как? Ни за что не возьмут в толк, что зараженный — это уже не их любимый-дорогой, а мертвяк, хоть и выглядит как человек, и ходит. Одни, вместо того чтоб бежать, какие-то бабкины зелья пытаются применить, чтоб вылечить, другие голосят — мол, Петечка-Васечка, вспомни, родимый, это ж я, это наши детушки, — и так пока поздно не станет. А вот здесь не так вышло. Детишек-то он порвать успел, а самого мертвяка Пелагея завалила. Печку-буржуйку на него опрокинула и сожгла. Удивительно, как решилась, хорошо ведь жили. Только после этого у нее в голове что-то перемкнуло, и стала она проситься в патрули, охоты и облавы. Может, кому такое и без разницы, а Семену, когда он с ней был в одной смене, становилось как-то не по себе. Кто их знает, психованных. С огнеметом она, однако, обращаться научилась неплохо, ей огнемет и выдали.
А с Сашкой старшой поделился гранатами, выданными на складе. Себя тоже не обидел, и топор еще у Семена был, но это уж на крайний случай. Лучше всего мертвяков жечь, пока поближе не присунулись. И только если хлопушки кончились и горючка вышла, притормозить из винта. Убить пулей мертвяков сложно, а вот замедлить можно. Тогда и башку снести удастся. Все это Семен пытался втолковать малому, чтоб не геройствовал раньше времени со своим тесаком.
— Это я знаю, дядька Семен, — жизнерадостно отвечал тот, — этому нас в школе учили. А вот как, если топором или тесаком его завалишь, не заразиться?
— Это уж как бог на душу положит. Ты, главное, в рот после этого ничего не тяни, погоди, как вернетесь и тебя в больничке обработают. А так, может, и не придется нынче никого встретить…
Тут он не кривил душой. Вспышка активности пока не началась, особых бед ожидать не приходилось. А как позже, перед спячкой, мертвяки пойдут стаями, так против них не такие группы будут высылать, а числом не менее дюжины. Да и маршрут до Мусорки не сулил неожиданностей. Поэтому больше того, что ожидало впереди, Семен опасался событий, которые могли произойти в крепости, пока он будет в отсутствии. Как и всегда. Впрочем, он сумел подготовиться.
Пустошь, разделявшую лес и крепость, они пересекли, оставив за спиной огни на стенах. А вот в лесу предстояло продвигаться в темноте. Ни фонарей, ни факелов не брали. Хотя с мертвяками лучше всего бороться огнем, на огонь же эти твари и идут, чуют живое. Хоть доктора в больничке и говорили, что мертвяки чуять не могут — нечем, им не верили.
В прежние времена здесь пролегало несколько дорог, сейчас почти все они заросли, осталась только одна, связывавшая Многопущенск с центром. Без нее никак было не обойтись — грузы с провиантом и оружием иначе пройти не могли, собственным вертолетным парком губернский центр не располагал. Поэтому летом, помимо прочего, приходилось еще и дорогу расчищать. А сейчас в задачу дозорных входило дойти до трассы, проверить ее безопасность и вернуться. Безопасность не столько от мертвяков — тем не в лом и через чащу двинуться, — сколько от вражеских шпионов либо шаек дезертиров. Вступать ли в бой — старший группы должен был решать по обстановке.
Шли тихо, но уверенно. Маршруты вокруг крепости были изученные, здесь даже пацанов водили во время учебы, поэтому группа могла бы пройти здесь с завязанными глазами. Только, как Семен и предполагал, мелкий в пути не унимался. К мужикам приставать с разговорами опасался, выспрашивал Пелагею.
— Тетя Поль, а тетя Поль! А ты в джунглях была?
Ну, еще бы, ему интересно. Туда школьников, в отличие от Мусорки, учиться не водят. Только взрослых, и желательно таких, у кого уже дети есть. Чтоб успели свой долг исполнить, на случай, если заразятся.
— Была.
— А правда, говорят, там до сих пор Чумной поезд стоит? На котором зараза в город приехала.
Насчет Чумного поезда Семен слышал страшилку, когда сам был не старше Сашки. В самый разгар эпидемии. Говорили, будто чуму завезли сюда узкоглазые, которые ехали в старый город на заработки. Будто бы эпидемия началась в дороге, и когда открыли дверь вагона, оттуда поперли сплошь мертвяки. Правда это или нет, Семен знать не мог, мелкий был. Зато знал, что неправда то, что нынче в школе дети балакают — он от своих слышал. Будто бы стоит там на заржавелых путях то самый поезд, черный-пречерный, и весь забит скелетами. Мертвяки тогда людей тащили, а по поезду со всех сторон из огнеметов вдарили. Не, неправда это. Может, когда-то что и стояло, а только на памяти Семена все, что на развалинах вокзала можно было разобрать, в том числе и вагоны, разобрали и перетащили в Многопущенск, металл же нужен, а больше добывать его негде.
Пелагея только мотнула готовой, словно муху отгоняла, хотя какие сейчас мухи.
— Тетя Поль, а правду говорят…
Федор внезапно остановился, скинул винтовку с плеча. Семен сделал знак «стоять» и остальным. Если Рябов взялся за винтовку, вряд ли поблизости мертвяки. Тех бы Семен и сам услышал. Значит, либо зверье какое, либо вражьи засланцы. Булгарские сепаратисты, хоть и придавили их, все ж совершали набеги на верные императору селения. Оголодавшие дезертиры из полков, замирявших мордву и эрзян. А то и самые настоящие шпионы, с воздуха заброшенные. Семен таких не видал, но из центра передавали — ловят таких иногда по лесам.
Группа была наготове, даже Сашка заткнулся и под руку не лез.
Чужаки двигались тихо, сторожко, но патрульные привыкли к темноте, и Семен мог их разглядеть. Пятеро… нет, шестеро… Телогрейки хорошие, надо бы взять… не похоже, что дезертиры. Наверное, все-таки булгары. Бригада «Акбарс», а по-нормальному так «белая кошка». Вообще-то Семен тех булгар в деле не видал, он и кошек-то сто лет не видал. Но то, что не мирные туземцы, сразу видно. У них же ружья у всех, даже в крепости такой роскоши не позволено. Нет, вчетвером с одной винтовкой против этих не справиться. Затаиться и уходить спешно, чтоб успеть к своим…
В тот же миг он услышал, как хрустят ветки. Еще кто-то продирался сквозь лес.
Прошли те времена, когда мертвяки атаковали большими ордами. Возрожденная империя не зря кормила свою армию. Поскольку зараза вспыхивала то здесь, то там, мертвяки могли оказаться в окрестностях крепости в любое время. Заразился кто-то в деревне, прибить вовремя не успели, отогнали только, и вот бродят оголодавшие. Разве что перед зимой в стаи сбиваются… Оттого и говорят — осеннее обострение.
Будь оно все проклято. С самого начала этот патруль по сердцу не пришелся. Мало того, что бабу и мальчишку навязали, так теперь между мертвяками и булгарами оказались.
А ведь могло быть и наоборот. Очень даже могло.
Семен оглянулся на Пелагею. Одними губами произнес: «Ступай, шумни там». Она кивнула и скрылась в темноте.
Не могут, говорите, мертвяки, чуять? Но вот на шум они идут, на живой шум. А если подпалить тех булгар из огнемета, не обязательно убивать, а так, чтоб они стрелять начали, еще как набегут. Их выстрелы не пугают, боль им нипочем, мертвяки же.
Он сделал остальным знак затаиться и стал ждать.
Та же ночь, в крепости
— Мама, Васька уснул.
— Ну и пусть себе спит. Караулить — так от него толку пока нет.
Ольга Аристова, супруга ушедшего в патруль Семена, и старшие дети его, Степан и Машка, не будут спать в эту ночь. И не от тревоги за мужа и отца. Хотя из-за нее тоже. Но есть у них причина поважнее.
Семья из пяти человек занимала трехкомнатную квартиру. Могли бы занять и большую, места в крепости сейчас хватало. Но, во-первых, большую труднее было протопить, а это в период, когда о центральном отоплении стоило забыть, многое значило. А во-вторых… они и не спали из-за этого «во-вторых».
Все, кто сражались за крепость при набегах мертвяков и дезертиров, все уходившие в патруль могли не опасаться за своих близких, если они сложат головы в бою. Вдов и сирот крепость брала на довольствие, никто не мог посягать на их жилплощадь и пайки — за это следовало наказание вплоть до сметной казни. О нет, погибшие могли спокойно спать в земле сырой — или беспокойно бегать мертвяками, если заразятся. Но вот те, кто в патруле… это особь статья.
Давно, когда район только стал превращаться в крепость и стало ясно, что прежние законы рухнули, никакой прописки в природе не существует и платить за жилье не надо, стихийно пошло то, что ранее называлось «самозахват». Все, кого не устраивало их прежнее жилье, стремились занять побольше и получше. А так как желающих было много, количество же престижных квартир в таком районе, как Многопущенский, ограничено, это приводило к жестоким схваткам, уносившим жизни наиболее здоровых и боеспособных. Запретить самозахват было невозможно, приходилось его как-то регулировать. И тогдашнее руководство приняло следующее положение в уставе крепости.
Жители крепости имеют право на попытку захвата жилья, если кормилец отсутствует.
Семья хозяина имеет право на самооборону.
Вернувшийся хозяин имеет право осуществить суд над нападавшими, как сочтет нужным.
Эти правила помогли ввести количество захватов в приемлемые рамки, да и потребность в жилье перестала стоять остро. Но все-таки, даже по прошествии многих лет, нападения не прекратились. Коменданты подумывали, чтоб отменить эти пункты в уставе, но так и не решились. Потому что это была традиция, родившаяся непосредственно в Многопущенске, а традиции надо уважать, иначе и жизни никакой не будет. Это во-первых. Во-вторых, оно как бы уравновешивало собою положение о том, что на жилье, где семья лишилась кормильца, никто нападать не будет. Отменишь одно — где гарантия, что не отменится и другое, эдак никого потом в патруль не выставишь.
Ну и вдобавок, как говорили некоторые учителя, — оно полезно. Иначе народ разленится, бдительность потеряет. А так сразу и молодежь бойцовские навыки приобретает, и жильцы постарше форму не теряют. Тренировка. (Кто-то из совсем старых учителей называл ее «криптия», но это слово не прижилось.) А то, что кое-кто пользуется этим обычаем, чтоб счеты между собой свести, — ничего не поделаешь. Издержки процесса. Так говорили учителя, вроде Мироныча, молодые их не шибко понимали, но обычай продолжали соблюдать.
Годные к патрульной службе покидали крепость не каждый день, а в ночной патруль выпадало идти где-то раз в месяц, ну, раз в двадцать дней. Одна бессонная ночь — невелика плата за спокойствие во все прочее время. Когда у младенцев зубки режутся, бабы меньше спят. Так что Ольга не жаловалась. Но и спать не ложилась. Семен — мужик справный, хозяйственный, живут они неплохо. А на язык бывает резок, может и рукам волю дать, потому кой у кого в крепости на него зуб. На самого напасть забоятся, а на семействе отыграться могут. Дозволено обычаем.
Семен это тоже понимал, и все делал, чтоб жена с детьми могли продержаться в случае чего. Дверь укрепил так, что не всякий таран возьмет. На лестнице протянул шнуры с колокольцами — чтоб услышали, если спят. И прочие подготовительные меры принял, прежде чем уйти. Не зря Ольга ценила такого мужа, ох, не зря.
— Шебаршат, — прошептала Маша. — Слышь, Степка, — на лестнице.
— Мыши, — авторитетно отозвался брат. — Если б кто еще, был бы звон.
От мышей и правда спасения не было. Кошек во время чумы повывели, думали, они эту чуму и разносят. А уцелевшие разбежались и одичали. А мышей и крыс черта с два повыведешь, никакая чума им нипочем.
— Говорю тебе, шебаршат…
Ольга готова была цыкнуть на детей — нашли время препираться, но не успела — услышала новый звук, помимо шуршания на лестнице. Скрежет железа. Аристовы переглянулись. Машка угадала — шнуры с колокольцами срезали, чтоб подобраться к двери втихую. Но сейчас не время было торжествовать победу в споре — эти умельцы теперь готовились вскрыть замок. Дверь была тяжелая, но вот если не ломать ее, а вскрыть… а такое можно сделать, только если домашние спят. Правильно сделала Ольга, что глаз не сомкнула.
— А ну отойди от двери! — крикнула она. — Кто сунется, живым не выйдет!
На лестничной площадке ругнулись, звякнула упавшая железка.
— Уткины, — определил Степан. — Всей кодлой пришли.
— А ты, Матвевна, не лайся, — ответили из-за двери. — Мужика твоего нет, ружья у тебя нет, пацан мал еще. Выметайся лучше сама, тогда не тронем никого.
— Ты войди сперва!
Она лихорадочно размышляла, что такого мог не поделить Семен с Петром Уткиным. Вроде всегда все у них мирно было. Баба у него, конечно, стерва еще та, но тоже вроде не ссорились. Дальнейшие размышления прервал удар железа о железо. Такой топор был предназначен для того, чтоб сносить башки мертвякам, но и дверь разнести им тоже можно было. Не сразу, конечно. Семен не зря постарался. Грохот наверняка разбудил соседей по дому, но помощи Ольга ни от кого не ждала. Вмешиваться в такие дела было не принято. В глубине квартиры заплакал Васька.
— Мань, утихомирь малого, — распорядилась Ольга. — Степан, самострел готовь.
— Уже, мам!
Огнестрельного оружия у них и вправду не было, оно в крепости все состояло на учете и выдавалось только патрульным и часовым. А вот все прочее… Умельцы в Многопущенске всегда имелись, а уж теперь, когда от этого зависела жизнь…
К сожалению, это касалось не только семейства Аристовых. Ольга с опозданием поняла, что старший Уткин лупил по двери топором, чтоб отвлечь внимание, лишь когда на лестничной площадке громыхнуло и с потолка посыпалась штукатурка. Степку, который, стоя перед дверью, целился из самострела, отбросило назад.
Мощности самодельной взрывчатки не хватило, чтобы разнести дверь начисто, но теперь она еле-еле держалась на петлях, и Уткин со своим топором мог снести ее запросто.
Ольга подскочила к сыну, убедилась, что тот не ранен, бросила: «ну-ка в сторону», разматывая шаль.
На поясе крепилось полдюжины хлопушек, которые ей оставил Семен. И когда покалеченная дверь с надсадным скрежетом ухнула внутрь, Ольга успела метнуть две гранаты, одну за другой. Если б дом был в том же состоянии, в каком был перед чумой, скорее всего, вылетели бы стекла, и неизвестно, выдержали бы стены. Но стены успели укрепить, а стекол не было давным-давно.
Темноту пронизали яркие вспышки, слишком короткие, чтоб можно было разобрать, было ли прямое попадание. Но следом за взрывом послышался отчаянный вопль, и заполыхало пламя. Даже если Ольга не попала, на ком-то из нападавших загорелась одежда. А по осеннему времени одежды на каждом наворочено много, полыхать будет вовсю.
Если б там было только семейство Уткиных, то Аристовы могли бы считать, что одержали победу. Потому что супружница Уткина и двое сыновей бросились сбивать огонь с кормильца и стаскивать с него ватник. Но, увы, нигде не было прописано, что штурмовать квартиру может только одна семья. Уткины шли в авангарде, к ним прибились еще друзья-приятели. Да еще соседи по дому высунулись, кто не боялся, на шум, и поперлись, чтоб побыстрей прекратить безобразие.
Рядом с Ольгой был только Степан. У Машки хватило соображения не соваться в драку, а быть при младшем, чтоб вылезти на карниз вместе с ним, если в квартиру прорвутся.
Уткин, высвобожденный из обгорелой одежды, темной кучкой скатился по лестнице, и старший из сыновей, Димон, здоровенный парень, в свои пятнадцать лет — крепче иных двадцатилетних, выхватил у отца из рук топор и бросился на Аристовых. На сей раз Степан успел поддержать мать, всадив Димону в плечо стрелу. Тот не упал, но взвыл от боли, и топором махать ему уж было несподручно. Это дало время матери семейства метнуть еще одну гранату.
— Ты что, совсем сдурела, баба! — это кто-то из соседушек вопил. — Лестницу же разнесешь, к мертвяковой матери, а там и дом рухнет…
— А мне что? — пока у нее были гранаты, Аристова могла взять над ними верх. — Я в своем праве!
— А наплевать! Не было такого уговора, чтоб в дому хлопушками швыряться. Топчи ее, народ!
Толпой они могли бы смести Ольгу, особенно если подхватить дверь и использовать ее вместо щита. Но прежде она могла бы изничтожить хоть одного противника. Это заставило нападавших чуть промедлить, и в этот промежуток кто-то услышал полузадушенный голос.
— Пошли все на хрен! Кто не уберется, всех порву и пожгу, никому мало не покажется! — За горячкой боя нападавшие не заметили, что близилось утро, и хозяин квартиры вернулся из патруля.
Семен стоял на лестнице с топором в одной руке и огнеметом в другой. Свои гранаты он израсходовал, а вот огнемет подобрал, Пелагее он все равно уж больше не понадобится. Остальные в его патруле уцелели, благодаря уловке старшого, а то обстоятельство, что мертвяки и булгары — или кто там это был — изничтожили друг друга, дало ему возможность вернуться в крепость пораньше.
Но жильцы были слишком разгорячены дракой и злы. Тем более что с огнеметом тут не один Аристов умел обращаться, и видно было — не заряжено оружие. Пелагея перед гибелью устроила сущий костер, и горючки не осталось.
— Молчал бы! Твоя баба совсем зарвалась, едва дом не сгубила! Кто там ближе, заткни его!
У соседушек и ломы нашлись, и заточки — все то, что добрые люди с собой на захват носят. Против топора, конечно, слабо это, только намахался Семен уже, устал. Скатились бы на него всей кучей, придавили, а Ольга могла по ним гранатой ударить, и кто его знает, что стало бы с домом, но тут пальнули в воздух, а стрелять могли лишь обличенные властью. Народ расступился, ожидая увидеть коменданта, но вошел Савелий Мироныч со своим старым верным обрезом.
— Вот, значит, Семен, куда у тебя хлопушки казенные уходят, — раздумчиво произнес он.
— Да я… я ж семейство защитить… опять же, они закон нарушили…
— Здесь все нарушили. Нельзя казенное оружие домой таскать. Нельзя нападать, когда хозяин дома. Это закон! Комендант с вами еще разберется, а пока — разойтись. Всем разойтись, сказано! А ты, Сеня, задержись.
Народ мгновенно унялся — приучен был. Жильцы, гомоня, расползлись по квартирам, нападавшие покинули строение, таща бесчувственного Уткина.
Аристов, не трухавший перед мертвяками и бандитами, без сил прислонился к стене. Мироныч был вправе его пристрелить. И бывало, стрелял, Семен это с юных лет помнил.
— Вот что, Сеня. По уставу расстрелять бы тебя должно, а семейство твое довольствия лишить. Но ты сегодня себя геройски показал, и комендант это оценил. Так что для первого раза тебя простят. Однако ж вы, Аристовы, своими силами лестницу отремонтируете, а тебе — патруль в джунгли без очереди.
— Так точно, Савелий Мироныч! — Семен отлепился от стены, побрел наверх. Слышался хруст битого кирпича и штукатурки под его тяжелыми шагами, всхлипывание Ольги и жалобное Степкино «Пап, прости… это все я… мы с Димоном из-за Нюшки Ивиной подрались, кто ж знал, что он»… затем стук — это бойкая Машка установила временный деревянный щит взамен разнесенной двери. И все стихло.
Брайнин вздохнул. Ночь прошла без разрушений и почти без жертв. Правда, по принесенным группой Аристова трофеям похоже, что обнаруженные ими разведчики были не булгарами, а заброшены из губернского центра на предмет проверки — не прячет ли Многопущенск рекрутов. Но так даже лучше. Все укладывается в план, который они приняли с Мальковым.
— Так что все уладится, — произнес он про себя. — Мы привыкли жить плохо, команданте, поэтому все будет хорошо…