была самовлюблённой, но я не считала себя такой уж великой, по крайней мере, не в том состоянии, в котором находилась. Но и злой я тоже не была. Хотя я определённо отождествляла себя со своими мыслями. Экхарт Толле называет эго разумом. Чем больше вы отождествлены со своими мыслями и разумом, тем больше вы отождествлены со своим эго (по его словам).
Итак, я впитала каждую идею его книги. Потому что, помимо скрытых мотивов красоты, я не хотела отождествляться со своим эго?! Я не хочу страдать! Я не хочу, чтобы страдали другие! В результате я стала очень приверженной идее полного отделения от своего эго. И я даже подобрела (на один месяц). Я стала одной из тех людей, которые не скажут ни одного грубого слова ни о ком и ни о чём (один месяц!). Я целенаправленно воспринимала любую ситуацию как благословение. Во всех событиях и вещах я находила потенциальное добро. Но это также означало, что, когда я поехала в Ирландию и поселилась в общежитии Тринити-колледжа с другими (американскими) участниками программы, я ни с кем не сблизилась. Я буквально была слишком милой. И слишком отстранённой. В течение месяца я пыталась жить без эгоизма, но теперь я стала скучной. Скучным, милым ангелочком, сидящим и улыбающимся красоте нашего мира. Знаете таких людей, которые настолько милы, что вы не можете добиться от них ничего интересного? В таком состоянии я могла быть хорошим духовным учителем, но не более того.
Я была милой. Ни с кем не ссорилась. Но мне было скучно. Да к тому же мотивы у меня были неправильные. Через несколько недель, общаясь с соседкой по комнате, я соскользнула с неэгоистического настроя и начала рассказывать о парне из нашей программы, подражая ему. Она засмеялась, и шлюзы открылись. Я снова почувствовала себя… человеком. Я почувствовала себя собой. Оказалось, что моя истинная натура – это случайное подражание людям.
Существует разница между тем, чтобы быть человеком хронически недовольным или привязанным к мыслям, и тем, чтобы быть человеком, который замечает происходящее и имеет собственное мнение. Если вы яростно всех осуждаете, я бы сказала, что здесь имеет место проблема. Но быть способным комментировать и обладать мнением – это нормальная человеческая черта.
Вот что я поняла: история и опыт Экхарта Толле были экстремальными. Он был крайне подавлен и склонен к самоубийству, и так было всю его жизнь. Однажды, лёжа в постели и размышляя о самоубийстве, он пережил полное и радикальное духовное прозрение, настолько сильное, что в течение нескольких лет он не мог говорить или полноценно функционировать как человек. Он просто сидел на скамейке в парке и со слезами на глазах рассказывал о том, как прекрасен мир. По сути, его насильно оторвали от личности, и ему пришлось заново учиться быть тем, кто он есть. И с тех пор он объясняет людям своё прозрение в книгах, беседах с Опрой и т. д.
Экхарт Толле настолько духовен, что его мозг уже не очень похож на человеческий. Сейчас он, скорее, напоминает инопланетянина. Эдакий пришелец мира. В его книгах есть очень важные выводы, за которые я буду вечно ему благодарна, но я не хочу становиться инопланетянином. Я хочу быть человеком, который чему-то учится у мирных инопланетян, но иногда во время рассказа, в основном без злого умысла, передразнивает людей.
В то лето, когда я училась в Дублине, мне было двадцать лет (слишком мало для законного употребления алкоголя в Соединённых Штатах, но вполне достаточно в барах и клубах Ирландии). И как только я перестала пытаться быть пришельцем мира, я завела друзей, и мы много гуляли. И много пили.
Именно тогда я по-настоящему увлеклась. В первый короткий период жизни я позволила себе… расслабиться. И пить. И не петь. И не выступать. И не нужно было беречь голос или выходить на сцену. Да, я постоянно думала о еде и весе – но никто на меня не смотрел. Никто не замечал, набрала я вес или похудела, потому что я не занималась в классе изучением сцены из мюзикла Роджерса и Хаммерштейна. Вместо этого я изучала, как Ирландия страдала от рук короны и католической церкви. В субботу не нужно было готовиться к выступлению. Я просто делала домашнее задание, писала о прачечных Магдалины и смотрела фильмы об Ирландской войне за независимость с Киллианом Мерфи в главной роли. Я могла просто есть (половину пирога), пить до четырёх утра и выходить на медленную пробежку по Сент-Стивенс-Грин. Теперь, когда я больше не портила себе кровь и могла пользоваться ногами, я смеялась с новыми друзьями, пока мы планировали поход в ресторан Queen of Tarts.
К концу лета я могла выпить семь рюмок и при этом следить за теми, кто перебрал. Я пила много, но всё равно меньше остальных. Почти ежедневно мы по половине ночи проводили в баре, похожем на клуб. По сравнению с той жизнью, где я всё контролировала, новое время показалось мне… классным? Исцеляющим? Кроме того, это был первый опыт совместного обучения не с театралами, так что я встречалась с несколькими ирландскими мальчиками. Никаких романтических комедий, к сожалению, не вышло. Но мне было весело и приятно хотя бы потому, что я поняла: на самом деле свиданий у меня не было не потому, что со мной что-то не так. Просто обычно меня окружали женщины и геи.
Однако лето не прошло без последствий, потому что в Дублине я испортила голос. Я не понимала этого, потому что не пела и жила в общежитии. Иногда, когда я пыталась петь в душе, я думала: «Ого, простуда до сих пор не прошла?» Я всё списала на ларингит, но на самом деле это были «певческие узлы».
А ещё изучение ирландского языка помогло мне попрощаться с католицизмом. Все мои причуды и Закон Привлечения начали ослаблять хватку, но теперь я ходила на занятия, где преподаватель часами объяснял, почему католицизм коррумпирован, оскорбителен, женоненавистничен и защищает садистов и мазохистов. То есть, как будто скандала с растлением священников было недостаточно. В Ирландии прачечные Магдалины – места для надругательства над «заблудшими» девочками – действовали до 1993-го года, пока не были найдены массовые захоронения и их наконец-то не закрыли.
И я подумала: «К счастью, у меня есть Закон Привлечения, которым я могу заменить католицизм. Так что я по-прежнему смогу молиться о том, чего хочу, но теперь у меня появится повод не ходить на мессу, когда я буду дома на Пасху».
Как потерять голос
Пьянство и крики в барах Дублина имели действительно долгосрочные последствия. Годы последствий. Множество экзистенциальных кризисов. Одно лето веселья и нормальной жизни испортило мой голос и повлияло на способность заниматься тем, ради чего я ходила в школу и на чем пыталась построить карьеру. Ещё не осознав нанесённый ущерб, я решила: «Ничего, я просто отдохну и верну голос». Через пару недель после возвращения в школу он почти пришёл в норму. Но во время каникул он сильно сдал. Я не знаю, был ли это сухой воздух, или рождественские вечеринки и алкоголь, или и то, и другое, но мой голос снова стал хриплым, и я больше не могла петь.
В те же каникулы вышел первый фильм «Сумерки», который примечателен только тем, что, посмотрев его, я временно сошла с ума и позволила ему захватить свой мозг на добрых десять месяцев. Теперь «Сумерки» навсегда неразрывно связаны с воспоминаниями о потере голоса.
Школьные каникулы закончились рано, потому что через несколько дней после Рождества мне пришлось вернуться и начать репетиции для постановки «Пока, птичка» в рамках школьной программы. Мы уже провели прослушивание и кастинг, но теперь настала пора для работы. Это был не самый весёлый факультатив, где можно позволить себе лениться. Это была консерватория музыкального театра в Нью-Йоркском университете, которая и ставила мюзикл. Режиссёр работал на Бродвее. И впервые в жизни я не могла петь! К тому моменту я уже несколько недель болела ларингитом.
По милости богов музыкального театра, впервые за всю мою жизнь меня взяли в мюзикл на непевческую роль. Обычно меня брали на роль сладко поющей принцессы (если у них хватало смелости согласиться на очень большую грудь и неопределённую линию челюсти). Но в этот раз меня выбрали на роль Глории. Она выходит на сцену на четыре минуты. У неё сильный нью-йоркский акцент. Она немного танцует чечётку и думает, что делает это талантливо. Но это не так. Вот и всё.
Однако в первый день репетиций мы должны были зайти в зал и спеть для музыкального руководителя, чтобы он мог понять, как расположить нас в групповых номерах. Я вошла и начала пытаться петь, но остановилась и призналась: «Я… не знаю, что с моим голосом. Я потеряла его во время каникул, и он до сих пор не восстановился».
Режиссёр отвёл меня в сторону и сказал: «Тебе следует обратиться к ЛОРу, потому что у тебя могут быть узлы. Но не волнуйся, голос восстановится. У моей жены было такое. Она вылечилась и теперь в порядке». Что?!
Я записалась на приём к ЛОРу на следующий день после двадцать первого дня рождения, пятого января. Но сначала мне предстояло устроить вечеринку с шардоне (исключительно). Шардоне – почти объективно самое отвратительное вино. По какой-то причине я думала, что мне оно нравилось. Я считала его изысканным. Я живу в Нью-Йорке. Мне за двадцать. Я пью сухое вино. Я была убеждена, что шардоне – это «сухое» вино, а не сладкое. Сегодня, если кто-то наливает мне вино, которое по вкусу хоть немного напоминает шардоне, я буквально выплёвываю его обратно в бокал.
На следующий день после вечеринки с шардоне я отправилась к ЛОРу. Он проверил голосовые связки, и – вуаля! – узелки! Возможно, они не требуют хирургического вмешательства; просто нужно изменить образ жизни!
Мне велели пять дней соблюдать голосовой покой. (Не разговаривать