Все выходные у меня было отвратительное настроение. Я не хотела там находиться. Я не хотела быть католичкой. Я не хотела посещать церковь дважды за выходные. Я не хотела надевать церковную одежду. Я не хотела становиться католическим духовным наставником. И я не хотела быть дома, где мама задаёт всевозможные вопросы о моих занятиях. И успехах. И голосе. И что я собираюсь делать летом. И, несмотря на страдания, все выходные мне пришлось говорить тихим, сладким голосом, потому что он снова охрип. В тот момент я даже не знала, почему он так себя вёл. Он просто решил стать хриплым без всякой причины, даже если я вела себя, как маленькая монашка: не общалась, не пила и старательно делала упражнения на выносливость голоса, которые дала мне Фрици.
В то утро, когда кузина Фиона проходила обряд крещения, мама позвала меня в другую комнату и спросила: «Кэролайн, я тут подумала, может, тебе стоит поменять специальность и пойти в другую область? Ты могла бы остаться в колледже чуть дольше и получить новую специальность. Если ты решишься сейчас, то время ещё есть».
Подождите. Что? ЧТО?
– Что ты имеешь в виду? Нет. Мам… Нет! Выдался плохой год. Плохой семестр. Я…
Что она удумала?!?
– Но… ты не ходишь на прослушивания. И летом ты ничего не делаешь. Ты, кажется, не хочешь…
– Я ХОЧУ! – Ой. Стоит говорить тише, чтобы не причинить себе большего вреда. – Я хочу. Хочу. Я только что повредила голос! Но скоро станет лучше. Мама, я не могу… сейчас говорить. Это вредно для голоса.
Мне хотелось кричать.
– Ладно, потом всё обсудим. Но, Кэролайн, эта карьера, кажется, очень… тебя напрягает. Я не думаю, что она делает тебя счастливой. Ты как будто не хочешь этим заниматься. Ходить на прослушивания.
(Тихо): – МАМА. Я… Нет.
– Ты можешь учиться на медсестру! Тогда у тебя всегда будет хорошая работа, и ты всегда сможешь выступать, если захочешь, с дипломом или без него.
Почему сестринское дело? Мама всегда хотела этого, хотя я не давала никаких поводов подумать, что сестринское дело – это то, чем мне хочется заниматься. Я ненавидела кровь. Ненавидела иглы. В тот момент я практически отказывалась принимать лекарства и говорила, что ненавижу больницы «из-за флуоресцентного освещения».
Я тихо ответила:
– Мам, я перехожу в выпускной класс… Нас уже просят выбрать, в каком семестре проводить показ для агентов. Да и все… все говорят, что у меня хорошо получается. Мои учителя… ФРИЦИ! Мама…
– Я знаю, что ты талантлива, Кэролайн. Я просто не понимаю, хочешь ли ты…
И тут я начала всхлипывать. А, как вы догадываетесь, рыдания очень вредны для голоса.
Два часа подряд я сильно плакала и не могла остановиться. И я не знала, почему мне так больно. Мама ведь даже не сказала мне, что я должна сменить специальность, она просто… затронула эту тему. Я могла бы ответить: «Нет, мам, это смешно. Я люблю театр; мне просто нужно подождать, пока голос восстановится».
Но проблема заключалась в том, что я знала, что она права. Я знала, что что-то не так. Я понимала, что избегание прослушиваний – это очень плохой знак. Но в то время я не могла полностью осознать, в чём было дело. Что-то сломалось – вот всё, что я знала. Я рыдала. И эти рыдания всё больше и больше травмировали голосовые связки.
Я всё ненавидела. Я ненавидела эти выходные. Я ненавидела любое непонятное мне чувство. Но мне пришлось подняться наверх, надеть растянутую серую юбку-карандаш из Express и приготовиться стать крёстной. Эта юбка – единственная, которую я взяла. Единственная, которая подошла по размеру.
Я ненавидела свою жизнь. И я даже не знала до конца, почему.
Я рыдала, надевая дурацкую обтягивающую одежду. Я рыдала, пока красилась. Я выплакала весь макияж, и мне пришлось наносить его снова. Лицо покрылось красными пятнами. Я смотрела в зеркало и снова разражалась рыданиями. Перестав плакать секунд на сорок пять, я натянула дурацкие колготки и поняла, что они с дыркой. А потом снова разревелась.
Я плакала, пока делала причёску. Для ЧЕГО я вообще старалась? Для ЦЕРКВИ!? Я так плакала, как будто прорвалась плотина. Как будто то, что я пыталась подавить всю свою жизнь, наконец-то вырвалось наружу. Я несчастна. Я не знаю, что с этим делать, и чувствую себя в ловушке.
Я пыталась успокоиться, потому что не могла накраситься в четвёртый раз, но я всё равно продолжала плакать. Что ж… в конце концов это должно было прекратиться, потому что через час мне нужно было стоять рядом с кузиной, пока она вступала в СЕКТУ. О, Боже мой. Такими темпами я буду рыдать, стоя рядом с ней. Я никогда так долго не плакала.
Папа зашёл ко мне в комнату, пока я сушила волосы феном с дурацкой круглой щёткой.
– Ты в порядке?
Я просто смотрела на него и продолжала плакать.
– Я не знаю, что со мной.
Я задыхалась. Я пыталась сказать это тихим, сладким голосом, чтобы защитить его, но это было бесполезно.
– Хорошо… Мы через двадцать минут выезжаем…
Я кивнула. Он ушёл, а я продолжала сушить волосы феном. И продолжала плакать.
В следующие десять минут плач временно прекратился. Я спустилась вниз за пять минут до того, как мы должны были уходить. Моё лицо стало красным и опухшим. Мама обычно поправляла мой наряд перед выходом, но я думаю, она чувствовала, что сейчас… не время. Позже вечером, когда мы вернулись домой, она сказала: «Понятно, что тебя это расстраивает, но я думаю, нам нужно поговорить. Тебе не обязательно становиться актрисой. Ты можешь специализироваться на чём-то другом, чтобы у тебя был выбор, и всё равно заниматься театром!»
Я снова начала всхлипывать. Голос был хриплым.
– Мама, всё, что я когда-либо делала, было ради этого.
Я была в панике, злилась на себя. Всё это происходило лишь потому, что я потерпела неудачу. Я не смогла сесть на диету. Я не смогла справиться с нервами на прослушивании. А всё потому, что я испортила голос в Ирландии, пытаясь стать нормальной и свободной хотя бы на одно лето.
Я стояла, плакала, и всё, о чём я могла думать, это: «Я не могу потерпеть неудачу. Нет. Мне нельзя сдаваться. Я не хочу быть одной из тех, кто бросает всё на полпути. ВСЕ ЖДУТ, ЧТО Я СМОГУ РАЗОБРАТЬСЯ В СЕБЕ».
– Боже, Кэролайн, да ты, наверное, будешь куда счастливее, если просто прекратишь всё это и станешь официанткой. Смысл в том…
– А как же моя ЖИЗНЬ?
– Кэролайн, кого волнует твоя жизнь!?
Честно говоря, я никогда не задумывалась над тем, что никому до меня дела нет. Что никому, кроме меня, не важна моя жизнь. Что люди в школе, которые говорили: «Дунс, тебя ждёт Бродвей», на самом деле не заботились о том, преуспею я или нет. Никого это не волновало. И не в жестоком смысле, а в освобождающем. От мысли, что я могу исчезнуть с лица планеты и не заботиться о том, что и кто думает, я ощутила облегчение.
– Ты несчастна! Я хотела, чтобы ты занималась любимым делом. Но кому какое дело до всего этого, если ты часами плачешь?
Я знаю, что это особый вид привилегированного страдания. Многие люди выросли с желанием находиться в центре внимания. Равнодушие не являлось моей детской травмой. Напротив, моей детской травмой стало ощущение, будто я находилась под микроскопом.
Мама открыла мне новый путь. Открыла дверь. И если бы тогда я услышала её слова, возможно, я бы получила некоторое облегчение. Я могла бы начать всё сначала и выбрать новый путь с меньшим давлением и меньшим количеством глаз. Но я не услышала. Плакать два часа подряд и абсолютно ненавидеть свою жизнь – вот моё предпочтение. Горькая пилюля, которую я отказывалась проглотить, заключалась в том, что, независимо от таланта, о котором все говорили, и независимо от любви к выступлениям, мои нервы не были созданы для того, чтобы всю оставшуюся жизнь ходить с одного прослушивания на другое. Мои нервы не были готовы к реальной жизни актрисы.
Однако признать этот факт я была не готова. Хотя мысль об уходе из актёрского мира и приносила облегчение, 15 % моей сущности знали, что я буду скучать и убиваться горем. А 85 % меня чувствовали, что сдаться – это слишком большая неудача. Моя мама дала мне возможность изменить свой жизненный путь, но это не имело для меня никакого смысла. Как я могла выбирать? Возможность начать всё сначала не соответствовала той версии реальности, которую я знала всю свою жизнь. Изменение траектории деятельности я расценивала как слабость. Это означало признание неудачи. Нельзя быть хорошим в чём-то, поступить в лучший колледж и пройти 75 % обучения, а потом… не закончить?!? (Спасибо, культура, заставляющая нас верить, будто колледж – это всё, что нам нужно. Будто колледж либо улучшит, либо сломает нам жизнь.) Я всё ещё беспокоилась, что обо мне подумают. Поэтому я не позволила себе подобный шаг.
Нет. Сдаваться нельзя. Нельзя бросать учёбу. Моё решение? Да, я решила сделать ещё одну пластическую операцию.
Как обрести ещё одно новое лицо
После нервного срыва я убедила и маму, и себя, что всё непременно изменится. Я обязательно выкарабкаюсь. Я не была несчастной. (Была.) Я любила прослушивания. (Ненавидела.) У меня просто выдались плохие выходные! Я решила научиться получать удовольствие. Я хотела ценить свой талант, а не растрачивать его впустую, переживая в своей комнате. И я собиралась начать ходить на прослушивания. (Да-да, как только голос восстановится…)
Мой план на лето состоял в том, чтобы остаться в Нью-Йорке, устроиться на работу официанткой, питаться преимущественно батончиками Luna Bars и вылечить голос. А осенью мне предстояло начать последний семестр обучения в консерватории и на актёрском факультете. В последнем семестре нас