Помнил он, как отец бежать велел. Да разве от воина на лошади уйдёшь? Помнил то, как двое его за руки, за ноги схватили и на пики в вырытой яме к остальным кинули. Тогда тьма благосклонна к нему была, в тихие воды свои погрузив. А потом выплюнула, словно не по вкусу пришёлся. Кричать хотел, да сил не было, каждый вдох яростным пеклом всю инициативу выжигал.
Запах гари и металла лез в самое горло до тошноты. Он открыл глаза. Не на земле лежит, а будто над ней висит. Внизу земля вся тёмная, будто дождём обильно кровью пропитанная. Оглянуться не мог, но понял — нет никого, и помочь ему некому. А день сегодня хороший, погожий. Солнце не греет, а печёт прямо. Отчего же ему так холодно?
«Боги, заберите меня отсюда, не могу больше! — взмолился он мысленно. — Не оставляйте меня без родичей!»
Беззвучные слёзы закапали на красно-чёрную землю. Потянул он руку к чернозему и от этого легкого движения просело его тело на пике, заставив его страдальчески застонать. Обрисовал он круг, чуть неровный, и принялся в нём знаки кривоватые рисовать. Пентаграмма. Так учил его дедушка, о призыве страшного из мира иного. Жертва требовалась и кровь для его исполнения. Жертв и крови сегодня с избытком. Если родичам и ему не суждено жить на белом свете, так пусть их враги поплатятся.
Дорисовал он пентаграмму и, казалось, совсем обессилил. Безвольно руки повисли. Ничего не произошло, лишь треск догорающих изб уши тревожит.
— Ты умираешь, — голос тихий и вкрадчивый, словно сочувствующий, мужской: — Что же ты мне предложить можешь?
Приоткрыл он глаза. Сапоги добротные из чёрной кожи с выбитыми узорами на кровавой земле стоят. Голову ни поднять, ни посмотреть кому сапоги принадлежат.
— Тело… тело бери, — сквозь стон из себя выдавил. — Отомсти за моих родичей…
— Душу потеряешь, не возродиться тебе двенадцать кругов, — предупредил его неизвестный.
Что это значит он не знал да это и неважно. А дед говорил, что в ином мире все злые. А ему добрый достался, видимо. Поэтому с лёгкой улыбкой на окровавленных губах ответил:
— Согласен… Только убей их… Все пусть умрут… наши обидчики… — на последнем выдохе произнёс.
В то же мгновение обернулись сапоги тьмой чёрною и, как туман, лёгкой дымкой сквозь приоткрытые губы вместо вдоха вошёл.
— Нихай там пожарище на востоке, — заметил задумчиво Блуд, сидя на гнедом жеребце.
Под руководством Великого князя Всеволода, да между собой сговорившись, более мелкие князья показали хазарам их место на земле-матушке. Да вот беда, не удалось их богатырской силе и воодушевлению разгуляться. Уж больно легко хазары сдались и подать выплачивать согласились. Так что предложение утвердиться на землях до Русского моря приняли все с восторгом. Да и тут ратного дела не предвиделось. Все города и поселения добровольно под управление князя Всеволода переходили. Посему разделились князья на отряды с дружинами и территорию объезжали.
— Предлагаешь посмотреть, чего там? — поинтересовался Звенко, младший брат Блуда.
— А чего нет? Может, хоть там мечами помашем, — улыбнулся Блуд и пришпорил коня.
Дружинники двинулись за ним и Звенко следом. Ему не по душе были все эти походы и геройства, слишком уж оседлый он, хозяйственный. А вот свежевыжженные посевы болью в сердце отдались:
— Какое непотребство! — осудил он.
Не лучшую картину представляло и поселение. Небольшое, домов в тридцать, да всё погоревшее. А в центре, где когда-то возвышались божьи идолы, что теперь обгорелыми брёвнами свалены были, яма выкопана, с пиками утыканная. А на пиках никак все жители деревеньки — и взрослые, и дети.
— Кто такое мог совершить? — поразился Звенко жестокости.
— Млад, ищи следы! — приказал Блуд сподручному следопыту.
Разошлись они территорию осматривать. Жрец двинул местных идолов изучать.
— Ненашенской они веры, — заключил жрец по осмотру.
Дружинник, осматривающий уцелевшие дома, поднес жрецу металлические обереги:
— Погляди, похоже они волшбами какими были. Каждый дом рунами незнакомыми испещрён.
— Глупости! — отмахнулся Блуд. — Если и волшбы, то жалкие. Ни одного вражину не положили. А это нам бы очень помогло понять, кто такое сотворил.
— Это карательный отряд триединой, — сообщил, вернувшись, Млад. Крест золочёный Блуду протянул: — Недавно ушли и четверти часа не прошло, думаю.
— Что же за бог у них, если такие ужасы творить разрешает?! — воскликнул Звенко. — Ведь ни одного военного мужа среди них нет.
Жалко ему было детишек на пиках висящих.
— Надо бы людей погребальному костру придать, не дело так оставлять, — почесал бороду Блуд.
Стали дружинники людей с пик снимать, да остатки изб на дрова разбирать. Звенко мальчонку, не старше сына его тронул, а он никак живой ещё стонет.
— Знахарь! — вскричал Звенко и ещё двоих на помощь позвал, чтобы аккуратнее мальчишку с пики снять.
Рана страшная в груди у мальчонки. Чудо что жив! Пока знахарь свои обряды проводил да перевязывал. Мальчишка глаза приоткрыл и стонет:
— Отомстить хочу… отомстить…
— Да кому ты, глупый, отомстишь то, — вздохнул знахарь. — Но ты держись, крепкий ты, справишься.
Блуд только зубами скрипнул:
— Четверть часа говоришь прошло?
— Чего удумал? — Звенко глянул на него.
— Нагоним иродов. Много на этих землях людей наших живет, а если в один день им наша вера неугодна будет? Как подумаю, так страшно становится. Знаю, они нас дикарями величают, но сами дикости пострашнее творят и себя оправдывают. А этих и защитить некому было, раз другой они веры.
Глава 2. И серёжка из ушка
Лето 5842 от Сотворения Мира в Звёздном Храме, месяц даров
Добромира, сидя на лавке, широко зевнула, не потрудившись прикрыть рот рукой. Через окно пробивались первые лучи солнца, а по кухне распространялся сладковатый аромат свежей выпечки. Она встала, потянулась и поспешила к печи. Сунула лопату в нутро кормилицы и вытащила пирог. Круглый, красивый, румяной корочкой равномерно покрытый. Калинник удался на славу! Скинула его на полотенце белое, заранее подготовленное, как на пороге повариха появилась:
— Ох, ты ёжички! — воскликнула она. — Никак сама княжна поготовить решила.
— Не велика я, княжна-то. Так, княжёночка, — улыбнулась Добромира и опустилась на лавку, словно кот, пойманный на месте за поеданием сметаны.
Хотя неверно это всё. Кот скорее всего бежать кинется, да крынку со сметаной перевернёт, а вот пёс повинится, хвост подожмёт. Мира вздохнула. План о тайном приготовлении пирога трещал по швам.
Матушка Добромиры умерла так давно, что оставила ей лишь неясную память о своих ласках; место её заступила повариха Кирияна, что жила при усадьбе, превосходная женщина, одарившая их с братом поистине материнскою любовью. Кирияне было лет под шестьдесят где-то, и коли обнять захочется, то не обхватишь её двумя руками, а будешь прижат к груди большой да мягкой. И так хорошо на душе сразу станет, покойно, сердце радостью наполнится. Вот такая у Кирияны магия! Чмокнула Кирияна её в макушку и говорит:
— Чего это? Я пришла, а ты вся пригорюнилась?
— Прошу, не сказывай никому. Не хочу, чтобы мой брат старшой прознал о моем замысле. А коли спросит, где я, скажи, за ягодами спозаранку ушла.
— Ну, и чего ты, солнце моё, задумала?
— Для богини Макуши подношение приготовила. Хочу у неё кое-что для себя попросить, — отвечает Добромира, а сама чувствует, как щеки жаром да не от печи опаляет.
Улыбнулась Кирияна по-хитрому, но и по-доброму одновременно:
— Знаю я, что просить вздумала. Никак о парнише чернявом речь вести будешь?
Заалела Добромира пуще прежнего:
— Да с чего ты решила?!
Рассмеялась Кирияна:
— А то можно подумать, не была я молодушкой. Да и не скрыть тебе этого. Всяк, кто глаза имеет, уж про всё знает, — и во двор глянула, словно кого приметила: — А ты давай беги, коли в секрете удержать задумку свою хочешь. Вон уже и помощнички мои идут.
Завернула Добромира горячий пирог в полотенце, в корзину положила, подхватила, чмокнула Кирияну в щеку на прощание и выскочила с кухни мимо каморы отца для дел важных к выходу боковому.
Встретило её утро свежестью. Запах травы и земли в это время как никогда ярок, насыщен. Небо розовело от восходящего солнца, чьи лучи расстилались по крышам домов, играли в кронах деревьев и блестели мириадами искр в каплях росы на травинках. Казалось, весь мир охвачен, как и она, радостным нетерпением. Ох, и что сегодня за настроение? Меняется почто ветерок. Добромира улыбнулась и, пока остальные не проснулись, поторопилась на вершину пологого холма, где было расположено капище богов и богинь.
Ворота ещё закрыты были. Благо искать дозорного не пришлось, он благополучно спал под воротами. Добромира нахмурилась. Она, конечно, всё понимала, края у них мирные нечета многим, но всё-таки надо совесть иметь, ну или страх перед батюшкой её. От недовольства взяла и пнула его, не сильно, по-свойски:
— Никомир, ты чего дрыхнешь?!
— Уф! — спросонья глаза вытаращил Никомир, за пику схватился, да и ту выронил. Узрел, что перед ним дочка князя стоит и искать пику оброненную бросил: — Ты чего, Добромира? Мало ли чего? Приму за кого?
— Да кто на посту спит? Придут вражины, а ты их проспишь! Вот возьму расскажу отцу, — пригрозила она ему.
Таки возымело это на него действие, встал Никомир:
— Да какие у нас вражины, Добромирушка? На моём веку и не было такого. Мы же в центре земель Звенковых. Но ты так не шути боле, девонька. Чего доброго накликаешь, — ещё и пальцем ей погрозил.
Отряхнулся, пику поднял и для приличия к забору приставил. Вздохнула Добромира. Да что скажешь дядьке, что раза в три тебя больше на свете прожил?
— А ты куда ни свет ни заря собралась?
— За ягодой.
Ухмыльнулся тот загадочно:
— А знаешь ли ты, что я не только поступь злую слышу, да от доброй отличаю. Но ещё и запах пирога за версту чую.