Волхв, к которому он обращался из-под бровей, хмуро наверх глянул, ничего не ответив.
— Да чего ты бычишься? — воскликнул князь, ничуть не обидевшись. — Девять дней прошло, никак целая неделя, а от тебя ни слуху ни духу.
— Поговорить надо бы! — бросил Сновид, спешиваясь.
— Ну, коли надо, так двигай ко мне, — усмехнулся князь Всеволод, отвернулся от двора и бросил тушку голубя на поднос к остальным: — Отнеси это повару, пусть жарит и на обед подаст, — велел он прислужнику. — А ты, сокольничий, хорошо накорми мою девочку, — и махнув рукой отпустил обоих.
Поклонившись князю, удалился услужливый люд.
— Я смотрю, Богдашу ты с собой не привез?
— Правда, что ли? Неужто заметил? — с ёрничал волхв, что совершенно было ему не по статусу. Бросил взгляд по сторонам и добавил: — Он в Навь сбежал. И девицу с собой прихватил, которая, как говорят, влюблена в него по уши.
Князь Всеволод задумчиво по усам провёл:
— Ты же вроде в сказки о любви не веришь?
— Но ты-то в них веришь, а не верить тебе у меня оснований нет, — лаконично заметил волхв, обхватив посох двумя руками и прижавшись к нему щекой.
Какое-то время они помолчали, глядя друг другу в глаза, словно вели беззвучную беседу, а затем князь спросил, снова глянув во двор:
— А где Владимир?
— Я его с нашим человечком послал к кудеснику Краснобаю, — пояснил Сновид.
Тут князь нахмурился:
— Ты не забыл, что Владимир мне живым нужен?
— Богдаш совсем не простым стал, — пояснил Сновид. — Он брата девицы волком обратил. Я Владимира с ним и отправил. Обещал волчонку человеческий облик вернуть, коли колдуна убьёт.
— Он же, как я, бессмертный, покуда мы связаны.
Усмехнулся кривоватой улыбкой Сновид:
— Эх, ни черта ты в любви не шаришь, князь. Я на то и рассчитываю, что братец её об этом не ведает. А когда Богдан волчонка прибьёт, то и придёт конец любви у девицы.
Ох, и расписным же был терем у Остромира! Стены, лавки, столы все узорами украшено да такими искусными и красивыми в желто-красных цветах с контуром черненьким, что аж в глазах от яркости зарябило. Кони красные с жёлтыми гривами по полям цветочным скачут над ними птицы летят, и вся эта красота завитками оформлено.
— Остромир росписью увлекается, — пояснил Богдан.
— Руки у него талантом полнятся, — отозвалась Мира.
Уселась Мира за стол, а Богдан по кладовым шуршит, снедь какую на стол собирает.
— А ничего, что мы так без хозяина? — опасливо поинтересовалась Мира.
— Он же нас пригласил, значит, разрешил похозяйничать, — улыбнулся Богдан. — Кстати, Мира, пока ты тут никого в гости не приглашай, а коли пригласишь, то срок обговаривай. Никому в дом ходу нет без приглашения, — сказал он назидательно, чуть подумал и добавил: — Ну, не на всех, конечно, запрет действует, но мелочь всякая войти не посмеет.
— Вот оно что, — Мира молвила и призадумалась: — А как же Горда в мою комнату проникла?
— Горда слишком нахальная. У меня куст роз зачах. Вот и решила дерзнуть перед Лўной Чёрной выслужиться.
— Розы? — удивилась Мира.
Богдан кивнул:
— Духи всякие диких роз боятся.
— Почему?
— А кто их знает, — пожал плечами Богдан, исследуя ещё один шкаф на следы пропитания. — Они разве признаются. У меня розы из мира живых вокруг замка сажены, как охранка.
По итогу розыска раздобыть удалось немногое: кадку яблок мочёных да варенье вишневое, что торжественно и водрузил на широкий дубовый стол Богдан. Глядя на это, Мира так и вздохнула:
— Эх, жаль, что Горда не мне скатерть-самобранку передала.
— Да, полезная вещица, — согласился Богдан, яблоко укусив: — Большинству здесь живущих еда ни к чему, питаются лишь по привычке. А нам живым без еды никуда.
— Ты же бессмертный, — заметила Мира, яблоко прихватив.
— Так оно так, — Богдан согласился. — Но меня скверна таки прибила на время. Неприятное это ощущение смерть испытать, а потом воротиться.
Мира так и замерла, яблоко не дожевав. Сколько она тут дней? Три-четыре? И вот так запросто с колдуном болтает. А уж что пережить да повидать случилось — в голове не укладывается! Самое поразительное, что если её это и удивляет, то ни капельки не пугает. Ведь должна она всего бояться, верно? А может, это с ней что не так?
Посмотрела она на Богдана. А он яблоко укусил. И медленно жует, вдумчиво. Роспись на стене разглядывает. Лицо у него чуть грустное будто. Вот за эту тень грусти в облике она его когда-то и полюбила. Сейчас и лицо другое, но чувствует, как сердце от жалости вздрогнуло, как и раньше. Он же тут один одинешенек рос, бедняжечка. Богдан на неё взгляд перевел:
— Что? — удивился он, глазами с ней встретившись.
Мира судорожно сглотнула, словно её на чём-то запретном поймали. Едва не подавилась, еле в горло пролезло яблоко, плохо прожёванное:
— Задумалась.
— О чём?
— Как тебе тут жилось?
— Одиноко, — внезапно признался Богдан. — Я очень часто об этом размышлял, живя в Яви. Сравнивал. У людей на зависть большие семьи, куча родни. Если бы я только знал, кто я и откуда, то, возможно, мог помощи у рода попросить, чтобы предки чем подсобили.
Он помолчал какое-то время, словно собираясь с силами.
— В детстве у меня только Перуница была. Нам повезло попасть под крыло Великого Юдо. Юдо хоть дракон умирающий, но силой великой обладает. Он как-то обмолвился, что живет с создания мира. Возможно, она умышленно к Великому Юду пришла, зная, что обережет он живых. Хотя Перуница и сама силой обладает, да практически ни во что не вмешивается.
По лицу Миры пробежала тень удивления, что он точно про мать свою сказать не может:
— Тебе надо с ней познакомиться. Перуница, что меня воспитала и которую я матерью называю — женщина необычная. Многому меня научила, но я сам не уверен, что до конца о её знаниях ведаю.
И опять сердце Миры кольнула жалость, но неожиданно она кое-что вспомнила:
— А что случается с живыми в Нави?
Богдан изменился в лице, его кадык судорожно подпрыгнул, и он быстро отвел взгляд.
— Ты не хочешь говорить? — догадалась Мира.
Богдан шумно выдохнул:
— Наверное, тебе стоит знать, — тяжело вздохнул он. — Думаю, ты уже поняла, что живым здесь не место.
Мира согласно кивнула.
— Навь — это место для мёртвых. Это переходный мир. Души людей попадают в Навь на какое-то время, а затем исчезают, уходя дальше. Кто-то отправляется в Правь, кто-то в Пекло. Другие если не достигли уровня ни того, ни другого, вновь уходят на перерождение в Явь. Некоторые остаются в Нави. Живые нарушают баланс, и сила Нави разрушает тело и душу навсегда. Таким образом восстанавливая баланс.
Мира какое-то время молчала, осознавая сказанное, а затем с дрожью в голосе уточнила:
— Получается я умру? — а уже в следующее мгновение швырнула недоеденным яблоком в Богдана: — Да как ты посмел так поступить со мной?!
— Мира, послушай, — следующее яблоко едва не влетело ему в лоб. — Я допустил ошибку, — ещё одно просвистело мимо. — Но мы найдем решение, обещаю. Если ты полюбишь меня всё станет гораздо проще.
— Проще?! Полюбить тебя? Да я должна совершенно выжить из ума для этого! — горячо возразила она и соскочив с лавки, запустила уже в него деревянной тарелкой. — Это в какой миг времени до того, как я умру или после. Хотя, погоди, а как же они жили долго и счастливо? Нам бы больше подошло любовь до гроба — дураки они оба. А нет, постой, ты же Бессмертный! — она наступила на одно из яблок и поскользнулась.
Мира неосознанно взмахнула руками и угодила в объятия Богдана.
— Я всё исправлю, обещаю, — сказал он, глядя прямо в глаза. Так уверенно, неотступно…
Этот взгляд связал их в одно мгновение. Взгляд — это точка встречи. Встречи с её Богданом. Подобно руке, соединяющей тело с сердцем, подобно нити соединяющий физическое с душевным. В этот миг она нисколько не сомневалась, что это он. Взгляд, что становится губами. Он говорит. Говорит красноречивее губ. Всё встало на свои места. Притяжение и диалог.
Он осторожно убрал прядь волос от её лица, что упала, когда она бушевала. Легко провёл пальцами по щеке и коснулся подбородка, чуть приподнимая, и робко поцеловал, словно страшась отказа. Мира закрыла глаза. Она даже не представляла, как же скучала по столь знакомым нежно-ласковым прикосновениям. От радости она будто оказалась на седьмом небе. А Богдан, продолжая её возносить, стал целовать щёки и шею.
Могучая волна света ударила сквозь окно, а последовавший за ней первый удар грома был такой силы, что казалось, земля вздрогнула у них под ногами. Мира испуганно дёрнулась, очнувшись от наваждения чувств, но всё же замерла в объятиях Богдана. Такой грозы в своей жизни Мире видеть не приходилось. Словно где-то высоко в небесах, над городом Мёртвых, молнии пытались вырваться из какого-то плена. Они яростно рычали за непроницаемой стеной своей темницы, почти беспрестанно вспарывая черноту неба, но кто-то каждый раз мгновенно захлопывал створки с неописуемым грохотом, сотрясая округу.
— Не боись, — прошептал ей на ухо Богдан. — За птицами гамаюн следуют грозы и бури, но они скоротечны.
Миру, конечно, пугала внезапно разбушевавшаяся гроза. Но также опасалась она и собственных чувств, разыгравшихся перед началом непогоды. Сейчас ей бы следовало освободиться от объятий Богдана, но её с детства страшили стихии природы. Ведь её матушку в поле убила одна из таких молний…
Глава 16. НЕ ВСЕ ПОЛЗУЮЩИЕ — ЗМЕИ
Им вновь пришлось пересечь Кровавый лес. В этот раз он не пугал, хотя всё также поражал своей зловещей красотой. В Кровавом лесу росли исключительно красные клёны с черными стволами и багряные кусты скумпии. Между деревьев даже при ярком солнечном свете стоял лёгкий туман. Все речушки, встреченные по пути, казалось, полнились кровавокрасными водами из-за отражающихся в них алых листьев. Самым пугающим был не его окрас, а некая противоестественная тишина. Отсутствовало жужжание насекомых, пение птиц, даже ветер словно не трогал листву. Беззвучие давило, как если бы уши зажали подушками. Тишина была настолько всеобъемлющей, что начинала звенеть. И чем дальше они шли, тем невыносимый становился тот звон. Как никогда Мира ощутила то, что находится не в человеческом мире.