— Мяу?
— Ворлост? Хочешь со мной? — высоко подняв хвост чёрный кот прошествовал к ней.
Сад уже было трудно назвать садом, всё поросло дикоросами, но зримая тропинка среди зарослей сохранилась. Перуница проследовала к деревянной калитке на противоположной стороне. Калитка, утонувшая в кустах диких роз, сопротивлялась открытию, как и ворота, словно то, что позабыто, хотело остаться забытым. Дерево отсырела и разбухло, покрылось скользкой плесенью. Она так и осталась открытой, когда Перуница двинулась по заросшей тропинке среди деревьев.
Чем дальше она шла, тем больше её обволакивала особая лесная атмосфера. Лес, после долгого солнечного дня, что покрывал верхушки деревьев и солнечными лучами протыкал тайные тропу погрузился в прохладу вечера. Глубокие ароматы, что скрывались днём теперь проявились в сумерках: запах влажной травы и земли, тёплой коры и смол. Как же она истосковалась, исскучалась по нему, что теперь не надышится. В замке стоило погаснуть огню и кругом расползался аромат сырости.
Прямо из-под ног с громким тревожным криком вырвался фазан, заставив её застыть на месте, напомнив, как гулко может биться сердце. Перепуганная птица улетела, и снова воцарилась тишина. Впереди тропинка сворачивала в неизвестность, огибая кусты остролиста, чьи блестящие листья в вечерних сумерках казались почти чёрными, а красные ягоды особенно яркими.
"Остролист рождает ягоду, красную, как капля крови"
Кто и когда сказал эти слова? Она некоторое время смотрела на куст. Странно, но ей не хотелось идти дальше, воспоминания пугали её. Она вдруг почувствовала чей-то взгляд, что из чащи слева за ней наблюдают глаза. Застыв на месте, она повернула голову.
Несколько мгновений они с духом леса в облики лисицы не сводили друг с друга глаз, затем зверь исчез, словно признав её право находится тут. Он не издал ни малейшего звука, но в том месте, где он только что стоял, зияла пустота. Перуница едва не рассмеялась, она вспоминала.
С лёгким сердцем она пошла вперед. Её не пугали ни мёртвые, ни полумёртвые, ни навьи, пугало лишь собственное прошлое. Настала пора взглянуть всем страхам в лицо, признать те ошибки, которые уже исправить нельзя. Она обогнула кусты остролиста и через какое-то время вышла к запущенному роднику. Чуть помедлив, двинулась дальше. Вековой дуб, расщеплённый когда-то пополам, всё-также стоял. Она подошла к нему положила руку на кору, прижалась лбом, а затем развернулась к старому полуразрушенному строению подле дерева. Когда-то это был крепкий и ладный дом. Сейчас его сплошь затянуло мхом, а на остатках крыши нашли себе пристанище маленькие деревца. Здесь она родилась.
Она двинулась дальше практически на цыпочках. Перуница шмыгнула носом. Эмоции, о которых она и не подозревала, охватили её: чувство потери, печаль, одиночество, разочарование, даже гнев. Она застыла в проёме, где когда-то стояла дубовая дверь, и облокотилась на покрытый мхом косяк. Его нутро мало отличалось от зарослей травы снаружи. Одичавший, опустевший, проглоченный прошлым.
Она не заметила, как по её щеке пробежала слеза, а мысли улетели куда-то вдаль… Туда, где она ещё была Жданой.
Глава 29. А КТО ЗАБУДЕТ, ТОМУ ОБА
Больше всего на свете Держава мечтал о дочери. Но в их роду из покон веков рождалось по три сына и у каждого сына три сына. Так сильно желал, что не постыдился сходить до кумирни женской богини Макоши и попросить у неё помощи. И был ему сон в ночь с четверга на пятницу. Постучала в двери охотника дева прекрасная и велела немедля рыбу поймать, зажарить и съесть, а кости под корнями векового дуба, что рос возле дома закопать. Как проснулся тут же на реку отправился. Ведь каждому известно, что с четверга на пятницу вещие сны снятся. Никак сама богиня-матушка во сне его посетила.
Вскоре после зимнего Солнцеворота объявила жёнушка, что понесла четвёртое дитя, тем самым счастливым Державу сделала. Уверен был, что дочь у него народится. Велел он жене об имени не беспокоиться, ибо давно в сердце его носил.
В тот осенний день, когда родилась Ждана, разыгралась гроза страшная. На леса стремительно надвинулись тучи чёрные. Сделалось темно, словно поздним вечером. Лес окутала небывалая тишина. Заполняя образовавшуюся пустоту, налетел резкий холодный ветер, затрещав и зашумев кронами леса. Распорола неба живот молния ослепительная. Вслед за ней громыхнуло так, аж земля задрожала. Полилась с небес лавина дождя, захлестав по крыше толстыми плетями. Молнии вспыхивали почти непрерывно. Одна из них ударила в вековой дуб да так, что расщепила его на двое практически до основания, заставив сердца всех обитателей дома сжаться от страха.
Стоило только Ждане на свет появиться, как гроза разом утихла. Оборвалась так же резко, как и началась. Разбежались тучи, засияло яркое солнышко, переливаясь мириадами радуг в каплях, повисших на листьях и травах.
Росла Ждана смышленым ребёнком, лет с шести уже сама в лес могла снарядиться по грибы да ягоды. Баловали её и родители, и старшие братья, но печной ездовой быть не желала и матери помогала по хозяйству. И хоть делала всё медленно, но столь старательно, что не прикопаешься.
Сегодня её делом было наполнить бочки водой колодезной, покуда отец с братьями на охоту ушли. Отец специально для неё изготовил два ведра под стать. Родник находился недалеко, буквально за парой сосенок. По тропинке она побежала, весело размахивая ведрами, завернула к роднику и замерла. На камнях около родника сидела старушка:
— Здравствуй, внученька, — молвила старушка.
Ждана сглотнула. Не ожидала кого-либо тут увидеть. Да что говорить, дочь охотника, семи лет отроду, живущая в лесу, и не видала до этого дня незнакомцев.
— Чай тебя здороваться не учили? — нахмурилась старушка.
Ждана силилась вспомнить, что именно говорила матушка о том, коли повстречает кого, и не могла. Мимо ушей слова матери пропускала.
— Испугалася я, — честно призналась Ждана.
— Ох! Меня? Я же старая. Чаво меня бояться? — рассмеялась старушка. — Агафья я. К сыну в город иду. Улетел мой птенчик. Как заскучаю, в гости шагаю. Дождаться, покуда приедет, сил нет. Ох, и ругает он меня. И остаться не могу, дочь в деревеньке.
«Вроде не такая она уж страшная, — подумала Ждана. — Чай не зверь лесной»
— Поможешь бабушке подняться? Передохнула я. Дальше пойду, чтобы до заката успеть. С каждым годом всё медленнее хожу. Старость, она такая.
Ждана подумала и поставила ведра на землю, подошла да обе руки подала. Кожа рук у старушки была сухая, горячая. Кряхтя и опираясь попутно на посох, встала она и предложила:
— Хочешь я твою судьбу посмотрю, кто тебе суженным-ряженым будет?
Ждана много раз слышала истории матери о том, как она повстречала отца, как спас от зверя лесного. И так интересно стало, что она не сдержалась:
— Хочу!
— А давай руку, — улыбнулась старушка.
Покуда старушка вглядывалась в линии на ладони, Ждана рассматривала её лицо. Белая поволока затянула блёклые глаза старушки. Морщины углубились, сделав черты лица резкими. Жутко Ждане стало по-настоящему. Из доброй старушки Агафья в миг превратилась в бабку лютую, словно от злости коромыслом гнутою и молвила:
— Не качать тебе в люльке дитятко, не белить тебе пряжи вытканной. Бродить тебе за заборами, целовать тебе внучка ворона.
Ждана выдернула руку и сломя голову бросилась к дому, позабыв о вёдрах, слыша, как за спиной охает старушка, окликает её, извиняется…
Ворвалась Ждана в дом, о порог запнулась, и грохнулась на пол, больно ударившись носом. И зарыдала так, что чуть сердце матушки в клочья не разорвалось. Кинулась матушка к ней успокаивать да вызнавать, что же случилось. Как поняла, что её кто-то у родника напугал, схватила оглобли и рванула к источнику. Да только не было уже никого там. То ли старушка испугалась, то ли стыдно за свои слова стало, но уйти поспешила.
Ждана и слов достоверно припомнить не могла, что же ей предсказала старая женщина, но было в них нечто страшное. Это она почувствовала. С того дня начала она побаиваться от дома далеко отходить. Дальше двора носа и не казала. Стала её жизнь скучной становиться.
Болталась она как-то во дворе без дела, то за жучками наблюдала, то за бабочкой-белокрылкой следила. И привлек её внимание расщепленный пополам дуб, ветки которого поднимались высоко в небо. Обошла его кругом, насчитала двадцать пять шагов, и сразу мудрёной себя почувствовала. Матушка её не из простых была, не лыком шитая, наукам обучена. Детей своих и грамоте, и счёту учила.
Захотелось Ждане в расщелину дуба заглянуть, что как раз вровень с её ростом и заканчивалась. Притулила она полено большое, взобралась на него, заглянула. Внутри дерево полым оказалось и разлом глубже уходил, а на дне словно что-то блестело. Пригляделась Ждана и так и эдак. Точно белёсый камушек какой лежит. Пришлось ей второе полено тащить и башню строить. Всё равно достать не может. Тянулась, тянулась, поленья пошатнулись она головой в расщелину и ухнула. Зато камушек сходу ухватила. А вот развернуться пришлось попыхтеть. Зацепилась она за край, поднатужилась, подтянулась и шмякнулась с другой стороны дерева, выбравшись из расщелины. И давай добытым камушком любоваться. Камушек на мутное стеклышко походил с гранями мерцающими миллиардами цветов. Красивый дюже. Вскочила она и кинулась матери показать. Глядит, а дома-то нет. Дуб есть, она есть, а дома нет, словно и не бывало.
Обежала она вокруг дерева расщепленного. Ничего. Как же такое быть может? Защипало глаза от слёз.
«Ага! Сейчас! Не буду я плакать!» — убеждала она себя.
Принялась мать да отца кликать. Округу всю несколько раз обошла, тропинки-дорожки знакомые искала, но ничего не находилось. Из знакомого только дуб да родник, а вот местность чужая, дикая. И не заметила, как лицо её сморщилось, подбородок задрожал, а по щекам слёзы горькие потекли. Охватило её чувство отчаянное, что на веки вечные одна осталась, и мыслить более ни о чем не могла. Рыдала так долго, что сама притомилась. Тут и кушать ей захотелось.