могла. Сообразила в бумагах имя его подглядеть. Германом красавца звали. Пошептала она его имя и дюже оно ей понравилось. Покатились её дни от вторника к вторнику, от встречи к встрече. Настолько одержима стала, что сниться начал. И во сне они разговоры вели не хуже, чем с подруженькой Марой. Вызнала она, в какой части города иностранцы обитают, и принялась по седьмицам там прогуливаться в надежде повстречать желанного.
И в один день повезло ей. Идёт Герман на встречу, на неё смотрит и улыбается. Губы сами собой радостью растянулись, а душа волнением наполнилась. А он возьми и мимо пройди. Ждана так и замерла с открытым ртом и словами приветствия, готовыми сорваться с губ. Стоит, смотрит, как Герман со знакомым здравствуется, что за ней шёл, а прохожие, кто видел, хихикают. И так пристально глядела, что он её взгляд почувствовал. Встретились они глазами и, вроде, как обрадовался, её увидав:
— О! Доброго дня, Махрютка! А ты чего тут?
— Ждана я, — нашла она каплю смелости поправить его.
— А? Что? Меня ждала? — и щеку её тыльной стороной руки погладил.
Мысли её в миг попутались и дальше, как в тумане. Говорил чего, спрашивал, отвечала ли и не помнила. Очнулась по дороге к дому, щёку поглаживает, да его прикосновение вспоминает. Сил нет, как с ним быть хочется и ничего более. Что же делать в голове своей кумекает. Шумят мысли, словно пчёлы в улье. Одна из них образ воспоминаний и принесла о том, как сказывала Мара о Гнездовьем обряде, что вровень в праздник Велесень проводился, то бишь завтра.
Не уснула Ждана в эту ночь, еле утра дождалась. А спозаранку в осенний лес снарядилась. И такое блаженство её душу охватило. Так тихо тут, спокойно. Под ногами красно-жёлтая листва шуршит. Поклонилась Хозяйке леса Ждана, пояс, собственноручно плетённый, на землю положила и слова тайные молвила:
— Хозяйка лесная, дом чей стоит на семи холмах, семью ветрами обдуваемый. Будь моей сватьей. Суженного ко мне приводи. Пусть вокруг меня землю топчет, на других не смотрит. Хочу с ним жить, детей народить.
Гнездо птичье быстро высмотрела, обрадовалась — пустое оно оказалось. Подняла, к сердцу прижала и в город воротилась. На подоконник в своей комнате установила да кистями красной рябины в защиту украсила. И так ей это силы придало, обряд верный: быть Герману с ней уже неотвратимо. Проснулось в ней упорство, характеру её присущее. Как дружбы с Марой добивалась, так и любви Германа возжелала.
Решила она, что раз иноземец он и сам к ней свататься не пойдет, явиться к нему, а там пропади оно всё пропадом, если не сложится. Нарядилась в сарафан красный, на лоб очелье, самой Марой подаренное, на грудь подвеску и отправилась дом Германа разыскивать. И вот уже в двери стучится. Отворил ей Герман в виде домашнем, в штанах да рубахе с распахнутой грудью на манер местный.
— Ждана? — удивился он.
Так тепло на сердце стало, что имя её он всё-таки запомнил и как прорвало её:
— Не мила жизнь без тебя, Герман! День и ночь только о тебе думаю. Как увижу тебя душа радуется. Давай жить вместе, всё что угодно для тебя сделаю, — не жива ни мертва, всё так с порога и выпалила.
— Добро, — согласился Герман и в дом запустил.
А сам кафтан накинул, где живёт Емельян спросил, и ждать велел. Сначала Ждана напряженно сидела, дышать боялась. Затем чуть расслабилась, огляделась. А дом не по местным обычаям строен. Первый этаж каменный, комнаты все большие, очаги открытые в них, но по-своему уютный, только тёмный немного. Оконца все маленькие и ни одно на улицу не выходит. Тут Герман воротился. Уж неизвестно Ждане, о чём он там с роднёй ее сговорился, но вещи принёс, даже рябину с гнездом не позабыл.
Стали они с того дня вместе жить. Определил он ей комнату просторную, на втором этаже, рядом с собой. Хозяйкой дома сделал. Ждана и не нарадуется, как на крыльях летает. Потекли счастливые дни своим чередом. Она хозяйство ведет, за порядком следит, вещи чистит да Германом любуется. Откормить только вот никак не получалось. Наготовит бывало, стол от еды ломится, а мужчина по кусочку от всего попробует и сыт, говорит. Понятно отчего худ. Где же видано, чтобы мужчина так скудно питался. И ещё больше готовит. А он, хитрый лис, говорит:
— Слушай, Жданочка, готовишь ты больно хорошо, да я едок никакой. Разрешишь соратников своих на ужин приводить?
Да разве могла она ему в какой просьбе отказать?
Не заблуждайтесь, если решите, что Ждана после согласия Германа разговорчивой стала. В его присутствии в её голове каша редкая делалась да мысли так и путались от волнения. Между тем, всё меньше у Германа тайн от неё становилось. Рассказал ей, что не только купцом иноземным является, но и главарём ушкуйников, что на лодках по рекам татарские города грабили. И даже молчать об этом просить не пришлось. Знал, что она и под пытками не выдаст.
Два лета так прошло. Печалило Ждану лишь одно — свадебку они так и не сыграли. Как женщина, не интересовала она его, видимо. Ручки целовал, щёчки гладил и всё на этом. А в одну ночь, показалось, крик её женский разбудил. Кинулась она, как была в сорочке, в комнату Германа, а он её на пороге встречает, весь в крови перемазанный. Взволновалась она, с перепугу почудилось, что глаза Германа в темноте красным отсвечивают, а он её успокаивает:
— Всё хорошо, Ждана. Побриться решил, да свеча погасла. Я порезался.
Знала она, что не топит он свою комнату. Холод любит. Как ещё одна причина, по которой в разных комнатах обитаются.
— Охо-хо! Кровищи-то натекло. Почём погляди вся из твоего тощего тела вытечет, — всплеснула руками Ждана.
Рассмеялся Герман:
— Да невелик порез.
— Идём ко мне. Умою, да переоденешься. Я как раз тебе новую рубаху пошила.
Первый раз он у неё в кровати спал, а она в отблесках от камина им любовалась. Пореза никакого и не обнаружилось.
«Цел и то хорошо» — ласково так думает.
Вскоре он по делам ушкуйнинским отправился. Она, как обычно, комнаты прибирала. В кровати Германа длинный черный волос нашла, да очелье женское. Опечалилась очень. Отродясь Ждана русой была. Да за время, что Германа нет, она бы оправдание ему придумала. А тут возьми и заявись к ней жена Деяна, что на сносях была, и давай вызнавать, как да чего ей с Германом живется. А Ждана возьми и разрыдайся. Всё золовке и рассказала, что не видать ей детишек, видимо. А золовка нахмурилась и говорит:
— Никак он девиц водит. Не муж он тебе! В челядь тебя превратил. Обслуживать его велико-то дело. Ты как он воротится поставь вопрос ребром, пусть женится!
Согласилась Ждана со всем, а сама о другом думает. Страшно ей до жути впервые в жизни стало. А вдруг откажет, что тогда делать то? Как жить? А золовка, как мысли читает:
— А не согласится, братьям пожалуемся. Они его уму разуму научат.
«А если прибьют» — с ужасом подумала Ждана.
Покивала и выставила золовку за двери. Одного ей только и хочется — желанной Герману быть. В окно смотрит, как снежок валится. Одиноко ей стало, а на душе словно кошки скребут. И тут как осенило! На улице месяц айлет, значит, Мары дома нет. Запрягла она сани и к родителям в гости отправилась, про подарки не позабыв. Порадовались родичи, приветили. А как уснули, Ждана к дубу да через расщелину.
А с другой стороны снега и нет, летняя лунная ночь. Подивилась Ждана, впервые тут в это время оказавшаяся. Кафтан сняла, на сук повесила, и к дому Мары направилась. К мосту подошла, через перила свесилась:
— Ворлост, ты тут?
Высветила луна на поверхности дорожку от берега прям к ней, и кот желтоглазый в ней отражается.
— Желаешь чего?
— Желаю, — молвила Ждана, а кот, словно улыбнулся и ждёт. — Хочу стать красивой, как Мара, и не такой здоровенной быть, как мой братья.
Видит Ждана сменилось отражение с кота на девушку. Смотрит на неё та глазами синими, как её, улыбается. Косу тёмную, да не чёрную, но и не цвета мышиного, как волосы Жданы, изящной рукой поглаживает. И ладная вся и прекрасная, словно сестра Мары младшая.
— Такой хочешь быть? — голосок мелодичный, девичий.
— Да! — вскричала Ждана.
— Ну и ладненько, — улыбнулась девушка.
Навалилась на Ждану сонливость неподъемная, прям к земле клонит, давит. Пошатнулась она и осела на мостки. Померкло всё в глазах.
Глава 31. ВОСЬМАЯ БЕДА — СОВСЕМ НИКУДА
Разлепила она глаза, а на небе уж солнышко сияет. Оглянулась она, подскочила, едва о подол не запнулась. Свесилась через перила — нет кота. На неё лишь девушка виденная раннее смотрит. В одеждах, правда, не по размеру. Помахала она руками и поняла, что Ворлост чудо совершил, превратил её в ту девушку. Рассмеялась она радостно, звонко. Не устоит Герман теперь против такой красоты! И бежать обратно к дубу, попутно обдумывая, как родичам внешний вид объяснить. Да ничего в голову не идёт. Кафтан на себя натянула, в который теперь дважды обернуться можно и в расщелину.
День в яви тоже уже, снег все также лежит. Глядит, а дверь у родительского дома с петель сорванная на земле валяется.
— Тятя? Матушка? — позвала она, тишина ей в ответ уши режет.
Кинулась она в дом, а там всё раскурочено, перевернуто и холодом нетопленным дышит. Нашла она в доме и матушку, и батюшку, и братца своего. Никак шатун в дом вломился и задрал родичей.
— Нет. Нет, — зашептала она и из дома попятилась.
О порог запнулась, упала.
«Этого быть не может!» — одна мысль в голове бьётся.
Поразительно, что конь в сарайке цел-целехонек. Запрягла она его в сани и в город к братьям решила ехать новости горестные сообщать. А снег на дороге тяжелый, липкий, будто и не зима на улице. Конь еле сани до города доволок.
Решила сначала в дом Германа заехать, переодеться. А там люди незнакомые ей живут, чужие. И знать ничего не знают ни о Германе, ни о ней. Рванула она соратников Германа разыскивать, на ужин захаживающих. Отыскала Макара, что посадником общегородского вече был и про дела Германа знавал. Долго он на неё смотрел, разглядывал, с трудом, но признал всё же: