Глава 19
Погода держалась ясная, погожая, солнце светило с безоблачного неба, почти как в августе; кое-кто уже начал заикаться о бабьем лете, но до настоящего бабьего лета было еще далеко — стояла всего-навсего середина сентября, и даже высаженные вдоль Кутузовского проспекта полумертвые от обилия выхлопных газов деревья пожелтели еще далеко не целиком.
Небо было такое ясное, что его голубизна без труда угадывалась даже сквозь мутную пелену смога. По проспекту в обе стороны непрерывным потоком катились, старательно внося свою лепту в процесс загрязнения окружающей среды, бесчисленные стада автомобилей, напоминая подернутую разноцветной рябью, сверкающую вспышками отраженного солнечного света стальную реку, текущую меж серовато-желтых, покрытых массивной лепниной каменных утесов, воздвигнутых в период культа личности. Тротуары в это время суток были практически пусты — те из москвичей, кто в данный момент не был прикован к рабочему месту, привычно экономили время, перемещаясь на колесах, а гостям столицы тут, на приличном удалении от Триумфальной арки, панорамы Бородинской битвы и крупных вещевых рынков, было решительно нечего делать.
Тем заметнее был долговязый, провинциального вида молодой человек, намертво застрявший перед стеклянной витриной расположившегося в цокольном этаже одного из старых сталинских домов автосалона. Там, за витриной, подсвеченные скрытыми галогенными лампами, красовались поставленные бок о бок «астон-мартины» — точь-в-точь такие, на каком гонял секретный агент британской короны Джеймс Бонд. В витрине их было четыре штуки — ровно на четыре больше, чем довелось увидеть Евгению Зудареву за всю его предыдущую жизнь.
Теперь это упущение было наверстано, и, стараясь стать так, чтобы его туманное отражение в витринном стекле разместилось поближе к водительской дверце одного из диковинных авто, Зуда с трудом верил собственным ощущениям: неужто это наяву? Вот он, Жека Зударев, а вот — целый табун настоящих, всамделишных «астон-мартинов» — ну не чудеса? И плевать, что между ними толстое, наверняка пуленепробиваемое стекло, и что в салон его, скорее всего, просто-напросто не пустят; плевать, что потрогать эту воплощенную мечту, не говоря уже о том, чтобы посидеть за рулем или прокатиться, не получится так же верно, как если бы это были не реальные тачки, а изображение на экране или картинка в глянцевом журнале. Зуда ведь знает, что они настоящие, и что он стоит всего в паре метров от них. Вчера торчал в Мокшанске и общался с этим козлом Сарайкиным, а сегодня стоит посреди Москвы и разглядывает «астон-мартины» — чем плохо-то? Это как увидеть кинозвезду или, скажем, Бога: свезло тебе — смотри и радуйся, а лапать-то зачем?
Воспоминание о Сарайкине вернуло его с небес на грешную землю, а взгляд, брошенный на дисплей мобильного телефона, подтвердил, что произошло это весьма своевременно: он оставался в графике и пока, слава богу, никуда не опаздывал, но и считать ворон, глазея на выставленные в витрине атрибуты чьей-то недосягаемо красивой жизни, было некогда. Да это ему уже и наскучило: глазей не глазей, все равно ничего не изменится — «астон-мартин» не подешевеет, а сам ты не разбогатеешь, особенно если будешь и дальше торчать посреди тротуара, как деревенское пугало, потешая народ.
Порывшись в кармане, Зуда достал оттуда уже порядком истрепавшуюся бумажку с нарисованной от руки схемой, где неровной пунктирной линией был намечен его маршрут. Сверившись с номерами ближайших домов, он примерно определил по схеме свое местоположение. Получалось, что от конечной точки, помеченной на схеме жирным косым крестом, его отделяет не такое уж большое даже по меркам провинциального Мокшанска расстояние — километр, от силы полтора. Дорога была несложная — прямо, потом направо и во двор; уверившись в том, что не заблудится, даже приняв на грудь литр водки, Зуда спрятал схему обратно в карман, закурил и неторопливой разболтанной походочкой местечкового хулигана двинулся в сторону центра.
В последнее время Зуда много размышлял. Это непривычное для него занятие, как водится, принесло какие-никакие плоды: он понял, каким лопухом выставил себя в этой истории, и твердо решил исправить положение. Он вел себя, как последний лох, позволяя всякому, кому не лень, употреблять его на манер одноразовой пластиковой вилки — попользовался, сломал и выкинул без малейшего сожаления. Но теперь, опомнившись, Зуда решил, что такое положение вещей ему в чем-то даже на руку: умные дяди привыкли не принимать его в расчет, и этим грешно не воспользоваться.
Поэтому, когда в полном соответствии с предсказанием Спеца на горизонте опять возник Сарайкин, Зуда повел себя умно: с одной стороны, не стал ни от чего отказываться, как и велел Спец, а с другой, постарался извлечь из ситуации выгоду. Я все сделаю, сказал он Сарайкину, — но взамен мне нужен чистый паспорт на другую фамилию и, скажем так, тысяч сто — если не жалко, то долларов, но на худой конец сойдут и рубли. А когда Сарайкин снова попытался шантажировать его небезызвестной видеозаписью, добавил: «Мэр эту запись видел? Видел. Губернатор видел? Видел. Ну, и кем ты меня после этого пугаешь — прокурором? Так его не я, а ты бояться должен! Думаешь, если меня возьмут, я не расскажу, кто, как и почему эту запись сделал?»
Взгляд, которым одарил его после этих слов Сарайкин, Зуде не понравился, но он решил не обращать на эти тонкости внимания, и правильно сделал: новый паспорт был у него на руках меньше чем через неделю. Иначе просто не могло случиться, потому что старый, настоящий, реквизировал господин губернатор, драгоценный родственничек Павел Игнатьевич — для порядка, чтобы непутевого подопечного не повело странствовать по белу свету. А как ехать в Москву без паспорта? А? То-то, что никак, это ясно даже такому упертому барану, как Сарайкин.
Деньги Палыч обещал отдать после дела. Зуда подозревал, что свежеиспеченный полковник врет как сивый мерин, и допускал, что тот уже отлил для него пулю. Но над Сарайкиным дамокловым мечом навис Спец, о чем полковник, похоже, не подозревал. Это что касается пули; а что до денег, так это дело наживное — жизнь, как ни крути, дороже.
Говоря коротко и по существу, Зуда задумал и практически без колебаний повел свою партию в чужой игре, как делало множество идиотов до него, и еще немало сделает после. Юрий Якушев, державший ситуацию под неусыпным контролем, в какой-то момент понял, что затеял этот провинциальный гопник, но мешать ему не стал, считая подобные вещи одним из частных проявлений продолжающегося процесса естественного отбора: болваны с чугунными кулаками и развитым хватательным рефлексом должны либо поумнеть, либо вымереть, как динозавры. Что, несомненно, немало поспособствует улучшению человеческой породы. Зуда умнеть явно не собирался, и Юрий об этом не сожалел, поскольку не забыл, кто застрелил Камышева — пусть не по своей воле, но застрелил ведь! А до этого избил и ограбил. Такие поступки должны вознаграждаться по заслугам; Зуда сам, без посторонней помощи, двигался навстречу своей награде, и Юрий Якушев не собирался ему препятствовать.
Зуда шел по Кутузовскому, и заброшенная за спину плоская матерчатая сумка при каждом шаге похлопывала его по бедру. В сумке лежал нехитрый дорожный набор: две пачки сигарет про запас, легкая непромокаемая ветровка на случай дождя, купленная на вокзале и уже ополовиненная литровая бутылка крепкого пива и приобретенный там же, в соседнем киоске, дешевый китайский ножик с выкидным лезвием на пружине — колбасу порезать, если что, ну и так, на всякий пожарный случай. Чистого белья и туалетных принадлежностей в сумке не наблюдалось — Зуда никогда не относился к числу фанатичных приверженцев личной гигиены и мог не менять носки и исподнее неделями, да и ночевать в столице он не собирался.
Еще в сумке лежал для надежности вдоль и поперек перемотанный скотчем черный полиэтиленовый пакет — плоский, прямоугольных очертаний, он своими размерами и формой напоминал то ли большую, но не толстую книгу, то ли туго набитую канцелярскую папку. Зуда в пакет не заглядывал — было не велено; на ощупь эта штуковина напоминала именно старинную картонную папку, и Зуда этим удовлетворился, воздержавшись от выяснения несущественных деталей: не мешок с наркотой, и на том спасибо.
Пакет он забрал в камере хранения на Казанском вокзале сразу же по прибытии в Москву. Номер ячейки и код ему назвал все тот же Сарайкин; полковник шифровался, как самый настоящий шпион, и Зуда начал догадываться, что господин ментяра интересует Спеца не только как организатор убийства Камышева. С его, Зуды, точки зрения, это было к лучшему: чем больше числится за Сарайкиным, тем меньше у него шансов выйти сухим из воды и выполнить угрозу, которая так явственно читалась давеча в его взгляде.
Последний раз сверившись с нарисованной полковником схемой и табличкой с номером дома, около которого остановился, Зуда удовлетворенно кивнул и решительно свернул в сводчатую арку, что вела во двор. Пройдя по вымощенной цементными плитами дорожке среди высоких лип, землю под которыми покрывал ковер опавшей листвы, он миновал детскую площадку с качелями, песочницей и старухами на скамеечках, обогнул размалеванную непонятными надписями трансформаторную будку и очутился в узкой щели меж двух высоких бетонных заборов. Местечко, даром что в центре Москвы, было мрачное, в самый раз для какого-нибудь маньяка, так что даже Зуда, привыкший к роли свободного охотника, почувствовал себя здесь потенциальной жертвой. К счастью, извилистый, как фронтовой ход сообщения, проход оказался не слишком длинным, и вскоре, протиснувшись через дыру в заборе из проволочной сетки, Зуда очутился на задах какого-то магазина.
Следуя полученным от полковника Сарайкина инструкциям, он раскопал гору сваленных у стены подмокших картонных коробок и обнаружил под ней средних размеров спортивную сумку. Сумка была черная, с красно-белыми вставками и броской надписью «Адидас» — то есть полностью соответствовала данному Палычем подробному описанию. Она оказалась довольно увесистой; что лежит внутри, догадаться было нетрудно, и Зуда немедленно ощутил знакомый свербеж в ладонях и пятках. Это ощущение возникало у него всякий раз, когда он видел что-то, что плохо лежит, и в переводе на русский язык означало: хватай и беги.