жнилась. Теперь, когда его отца не было поблизости, он стал лёгкой мишенью для других детей, которые издевались над ним из-за избыточного веса.
Адам подцепил наживку. Он был восхищён моим рассказом о количестве, переходящем в качество. Преступление было искусством, а искусство преступлением. Сколд уже предвкушал книгу. Я представляла себе монографию, но не Сколда. Он писал стандартные статейки, а не серьёзную критику. Кроме того, существовала опасность, что он захочет гонорара от кинопродюсера за сценарий. Так не пойдёт. Моему проекту нужно время на доработку, прежде чем он попадёт в поле зрения общественности. Хотя, никаких проблем. У меня был план, в который входило использование борделя, нескольких проституток и всякого рода сексуальной стимуляции.
Эссе Томаса Де Квинси «Убийство как разновидность искусства» впервые появилось в журнале Блэквуд в 1827 году. Хотя Де Квинси и славится своим занудством, некоторые отрывки, где он философствует, читать довольно забавно. Ужасающее описание того, как Вордсворт разрезает страницы книги грязным кухонным ножом, это экзистенциональное проявление силы. Это более нереально, чем его отрывки о снах и опиуме. Так что, старательно взявшись за буквальное прочтение эссе об убийстве, я приняла такую трактовку за чистую монету.
Выпив к тому времени большую часть бутылки бурбона «Четыре розы», я осознала, что проговариваю свои мысли вслух, когда Адам предположил, что одержимость Де Квинси проституткой Малюткой Энни должна занимать меня больше. Сколд заметил, что как современный лондонский романист вроде Яна Синклера, Де Квинси был психогеографом по сути, если не по профессии. Так вот, Окфорд-Стрит, жестокосердная мачеха, внимающая вздохам сирот и вкушающая слезы детей, как давно ты изгнала меня! Я больше не скитаюсь в муках по твоим нескончаемым лабиринтам.
Адам цитировал Признания. Будучи в тот момент в силу нужды бродягой, или уличной женщиной, я, естественно, довольно часто сталкивалась с теми женщинами-бродягами, кого формально зовут простыми проститутками. Некоторые из этих женщин иногда становились на мою сторону в споре против сторожей, желавших спровадить меня со ступенек домов, где я сидела; другие защищали меня от более серьезных опасностей. Но одна из них, та, из-за кого я вообще начала этот разговор, хотя нет! Я не поставлю тебя в один ряд с ними, о, благородная Энн.
О, юная благодетельница! Как часто в последующие годы, стоя в уединении и думая о тебе с печалью в сердце и чистой любовью, как часто хотела я, чтобы как в древние времена отцовское проклятие преследовало свой объект с фатальной неизбежностью самовоплощения, так сейчас благословение сердца, переполненного благодарностью, имело бы такую же силу данную свыше способность искать, следить, преследовать, ждать в засаде и настигнуть тебя в кромешном мраке Лондонского борделя.
Разговор о публичном доме вернул меня к мысли об убийстве. Мне надо было замести следы, пресечь любое преждевременное обнародование моего произведения искусства, проследить, чтобы Сколд умер в доме терпимости Мэг. Бордель был фоном, местом съемки сюрреалистической картины, экзотическим местом идеального убийства. Порнофильмы с летальным исходом одного из героев давно уже стали притчей во языцех, но мне все еще предстояло встретиться с тем, кто действительно их видел. Я планировала снять совсем новый смертельный порнофильм. Сколд станет автором собственной кончины: его затрахают до смерти.
Оргазм надо обязательно оттягивать. И вправду, настоящее удовольствие как раз и заключается в бесконечном приближении к развязке. Я позвонила Мэг и сказала, что все готово. В то время недостатка в заказах у неё не было.
Фильм будет снят на цифровую видеокамеру. Съемочная группа будет состоять лишь из одной женщины. Все просто. Декорациями послужит бордель, надо только переждать там наплыв клиентов. В четыре утра, может пять или шесть. Наполняя наши бокалы, я провозгласила, что «Олимпию» Мане написал в 1863 году, и образы сексуальной эксплуатации с тех пор всегда были популярными у художников.
Я уже начала погружаться в эти мысли, когда Адам спросил меня, что за шум слышался сверху. Магнитофон играл громкую индийскую музыку «бхангра», и несколько мужчин вели шумную беседу. Мне пришлось объяснить, что узаконенный расизм оставлял для эмигрантов из Бангладеш не так много возможностей заработать, помимо ресторанного дела. Поскольку с работы мои соседи уходили около полуночи, не было ничего странного в том, что они хотели несколько часов пообщаться, прежде чем ложиться спать.
Я заверила Сколда, что эта вечеринка надолго не затянется. Был Рамадан. Мужчинам предстоит ранний подъем, чтобы прочесть молитвы. Я поставила «Лист первый» Пластикмена. Но мой гость танцевальную музыку не признавал. Адам попросил классику, но Варезе он не одобрил, а Кардью высмеял, как композитора, писавшего на потеху бастующим рабочим. У меня был «Темперированный клавир» Баха в интерпретации Гленна Голда. Этот компакт диск с рекламной надписью «Никакой прогерманской строгости», равно как и «никакой чрезмерной веселости», Сколду совершенно не понравился. Ему было по душе примитивное Моцартовское тяготение к тональности.
Адам сказал, что исследования, проведенные Калифорнийским Университетом, доказали, что слушая Моцарта, можно повысить собственный коэффициент интеллекта. Я настаивала на том, что измерения интеллекта не могут вестись вне контекста определённой культуры. Статистикой можно доказать почти все, но лично я считаю, что в общем и целом музыка Моцарта ведет к пассивности и конформизму. Опухоль мозга гораздо больше расширяет горизонты. Сколда расстроило то, что Гленн Голд склеил в одно целое разные студийные записи. Это, очевидно, доказывало, что он шарлатан, а вовсе не виртуоз. Я, естественно, возразила, что как гений, так и виртуозность были понятиями, изобретенными буржуазным обществом.
Адам напал на картину, висевшую над моей газовой плитой. Он принял ее за «Китаянку» Владимира Тречикоффа. Я посмеялась над неспособностью Сколда отличить репродукцию от оригинала. Моя квартира отображала мой образ мыслей: хорошо структурированные оккультные системы памяти, полные хитростей и уловок, которые поддерживали традиции обмана зрения. Сколд тщеславно заявил, что мои вкусы отдают кичем. Его понимание искусства было скорее двойственным, чем диалектичным. Он не мог понять, что для меня иллюзионизм был просто зеркалом, в котором отражался мир.
Тот Третчикофф вовсе не был Третчикофф, он был из той серии работ, в которых я исправляла модернистские «ошибки» посредственных «мастеров», таких как Генри Мейджор и Сэр Альфред Муннис. Лицо, волосы и блузка на моей картине были тщательно скопированы с «оригинала». Но там, где под влиянием современного искусства Третчикофф только наметил руки и не изобразил вообще никакого фона, я добавила эти недостающие детали. Я не смогла бы смотреть на небрежный рисунок. Обои на моем рисунке «Китай-Янка» (1995) гармонировали с обоями на стенах моей комнаты.
Любая реформа, какой бы необходимой она ни была, слабыми умами будет выполнена чрезмерно и потребует еще одного преобразования. Адам не подозревал, что его цитата из Кольриджа звучала двусмысленно.
Он восхищался консерватизмом этого поэта-романтика. За эпиграммой последовал анекдот о еретических религиозных письменах, который тоже был взят из книги «Литературные биографии». Непросто представить себе что-либо настолько же нелепое, как эти страницы. Почти каждое третье слово — латинское с германизированным окончанием, причем латинская часть слова всегда напечатана романскими буквами, а последний слог — буквами германскими.
Кажется, Адаму или его герою не приходило в голову, что английский появился от подобного слияния германских и романских языков. Поскольку Кольридж свободно смешивал собственную прозу с прозой философов-идеалистов, вроде Шлегеля, трудно понять его неприятие подобной практики. Возможно, это предвзятое отношение он позаимствовал у Гоббса, который утверждал, что авторитет суверенного права зависел от закрепления за каждым словом недвусмысленного верного значения. В отличие от Сколда и Кольриджа мне хотелось покончить с судейским языком, а это непосредственно вело к выпаду против закостенелых преступных традиций.
Разговор снова вернулся к Де Квинси. Было трудно понять, как «Убийство как вид искусства» приобрело статус классики. Это эссе, как и многие другие произведения эпохи романтизма, требовало жёсткой редакторской правки. Это общепризнанный факт, что любой известный писатель был либо убит, либо, по крайней мере, почти убит, поскольку, если человек называет себя писателем, а никто не покушается на его жизнь, значит, на самом деле он ничто.
Адам обвинил меня в неспособности прочувствовать великую литературу. Я ответила, что предпочитаю мир, тишину и бурбон. Я была пьяна. Язык заплетался. Многие проститутки страдают от пьянства или наркомании. Я не была фарфоровым ангелочком, я стала глиняной шлюхой. Проституткой, уличной девкой, потаскухой, путаной, куртизанкой, девушкой по вызову. Я подняла ногу В подвязке, показав Сколду трусики, едва прикрытые моей мини. Или это я едва прикрыла свою мини коротенькой юбкой. Мики в штанах у Сколда тут же упёрся в ширинку.
Сколд стал копаться в бумажнике. Я его остановила. Я мечта любого мужчины — проститутка, которая иногда даёт бесплатно. Адам снял штаны. Поднялся. Его член был готов. Я взяла в рот его головку. Сколд отогнулся назад, и у меня во рту осталась лишь четвёртая часть его члена. Потом он подался вперёд, так что член почти целиком оказался у меня во рту. Я отозвалась на эти движения маленькими кивками головы, схватив его достоинство двумя руками. Адам кончил мне на лицо.
Моя память в основном визуальна. Прежде всего я запоминаю образы. Я уверена, что пока сосала член Сколда, моим вдохам вторили его стоны. Но сам звук я вспомнить не могу. Адам отступил и рухнул на пол. Ругаясь, чертыхаясь, скуля, сыпля оскорблениями и проклятиями. Он называл меня шлюхой, сукой, лесбиянкой, коровой, глупой проституткой, извращенкой. Поскольку я явно была девушкой образованной, Сколд хотел знать, где я научилась таким распутным, развратным трюкам. Может, меня изнасиловал отец, совратил какой-нибудь распутник или растлил извращенец?