Напротив, с его губ сорвалось:
– Я тебя люблю, Золотая Рыбка.
И в ответ услышал то, что запрещал себе слышать даже в самых отважных фантазиях:
– Сними с меня платье. Смелее, королевич.
Её тело оказалось тёплым и желанным, а его руки – уверенными и нежными.
Три дня и три ночи, длившиеся дольше, нежели вся предыдущая жизнь, пролетели как одно мгновение.
– Завтра суд, – сказала Злата. – Рассказать тебе анекдот?
– Расскажи.
– Дело было в аквариуме. Одна золотая рыбка спрашивает у второй: «Как ты думаешь, есть Бог или нет?»
Та отвечает: «Не знаю. Но кто-то же меняет нам воду в аквариуме…»
– Забавно, – отозвался Елисей. – Только это не анекдот, а притча.
– Может, и притча. В жизни всё так перепутано…И был суд, и суд был справедливым, и Елисей оказался на свободе со своим счастьем. Произошло это в десять часов утра первого апреля. Судьба, кажется, иначе стала относиться к Елисею (или Елисей – к судьбе?).
В этом предстояло разобраться. Судьба и здесь не стала ничего откладывать: к вечеру первого апреля вернулась посвежевшая Марфа. Достаточно было посмотреть на неё, чтобы убедиться: ей стало значительно лучше, но она пока не вставала с коляски (что выглядело даже несколько противоестественно). Правда, Елисею в какой-то момент показалось, что в приоткрытую дверь ванной он увидел пустую коляску.
С этой секунды ему стоило больших трудов побороть соблазнительный зуд подсматривать за ней. Он начинал злиться то ли на себя, то ли на Марфу, то ли на весь белый свет. Марфа была дома только час, а казалось, что целых бесконечных шестьдесят минут.
– Может, стоило бы позвать Злату? Мы бы отметили твоё выздоровление. В конце концов, надо поблагодарить её.
– Моё выздоровление? Кто сказал тебе, что я здорова? Речь идёт об улучшении состояния, не более того.
– Воля твоя, но я бы позвал Злату. Иначе нехорошо получается.
– Я не желаю видеть эту выдру, из-за которой потеряла своё драгоценное здоровье.
Елисей испытал прилив такой испепеляющей, лютой злобы, что даже обрадовался: с такими чувствами вряд ли он сможет жить с Марфой дальше. Не судьба?
– Как можно винить человека в том, что со всеми нами произошёл несчастный случай? В чём её вина? Она помогла тебе – от чистого сердца, заметь, по доброй воле; она меня из тюрьмы вытащила…
– По-твоему, теперь мы должны этой миллионерше всю жизнь в ножки кланяться? Жили себе, горя не знали, и тут – воровку грабят… Может, благодетельница сама всё это и подстроила. А ты, как лопух, всё за чистую монету принимаешь.
Елисей в полной мере чувствовал себя обитателем ада. Душившая его ненависть не могла скопиться за час; очевидно, она подспудно тучнела в нём двадцать лет, и вдруг взяла за глотку. Приступ хладнокровной ярости, частично истраченный в схватке с желудёвым парнем, просто сотряс Елисея.
Но Марфа хорошо знала своего мужа, – гораздо лучше, чем он сам.
– Ты хочешь её видеть? Зови, – смиренно заявила она.
Он развернулся и вышел из комнаты. Остановился перед зеркалом. Глядящие на него в упор глаза спросили: «Что теперь будем делать с аквариумом?»На следующий день, вернувшись работы, он застал Злату и Марту, мирно беседующих за чаем на кухне у Елисея.
– Вы поставите нам такую же входную дверь, как у вас? – простодушно привередничала Марта, приглашая Елисея к разговору. – Мой муж сказал мне, что просил вас об этом, и вы обещали заменить нам дверь. Это так мило с вашей стороны. После всего того, что я перенесла, и после того, что сказали мне врачи, имею ли я право попросить вас ещё об одной услуге… Это будет единственная моя просьба…
– Конечно, конечно, я сделаю всё, что в моих силах, Марта Тарасовна.
– Вряд ли я когда-нибудь встану с инвалидной коляски, вы меня понимаете? А если всё же встану, то при определённых условиях. Мне надо забыть пережитый кошмар: желательно сделать ремонт, поменять обои, мебель, даже одежду. Так сказать, сменить среду обитания. Так рекомендуют лучшие врачи. Мы люди небогатые, боюсь, мы не осилим перемены в таком объёме. Вы меня понимаете?
Марфа говорила, Золотая Рыбка сдержанно кивала.
Потом Злата поблагодарила за гостеприимство и ушла, не глядя на Елисея.
Под тяжёлым взором Марты Елисей так и не поднял своих глаз.Через неделю Елисей увидел возле двери Златы ухоженного мужчину, распространяющего вокруг стойкий запах дорогого парфюма, – по иронии судьбы, гладковыбритого и узкоглазого, только не молодого, а уже в годах. Он с удовольствием блокировал и разблокировал замок, наслаждаясь работой затейливого механизма. Заметив внимательный взгляд Елисея, он миролюбиво пояснил:
– Я ваш новый сосед, человек смирный и одинокий. Прошу любить и жаловать. У вас, я вижу, такая же дверь. Замок надёжный?
– А где же Злата?
– Бывшая хозяйка? Она в срочном порядке продала мне эту квартиру. Очевидно, поменяла место жительства. Это всё, что мне известно. Очень милая женщина, не правда ли?
– У неё был скверный характер, – на пороге их квартиры стояла Марта Кологривко в новом лиловом халате. – А замок надёжный. Нам нравится.
В её голосе звучали нотки абсолютной уверенности.
Владислав Антонович Елисей рассмеялся от души. Его супруга, словно расслышав нотки фальши, изумлённо повела бровями.
– Знаешь ли ты, Марта Кологривко, кто меняет воду в аквариуме?
Брови поднялись ещё выше.
Новый сосед ничему не удивлялся.20-27 февраля 2010
Медведь
– Я целый день ждала этого часа! Чем ты занимался?
– Не знаю… Мне был сон…
1
Меня разбудили трели мобильного телефона. Мелодия «колокольчики по-над лугом» – легчайшие россыпи звоночков, – обычно умиротворяющая и ниспосылающая спокойствие, на сей раз врезалась в мой сон назойливым диссонансом.
Звонил мой друг Жан Неприятных, чтобы поздравить меня с днем рождения.
– Желаю тебе душевной гармонии, слышишь? Все остальное у тебя есть, Мишель. А вот душевной гармонии нет. И я тебе желаю обрести, наконец, душевную гармонию. Тогда весь свет заиграет новыми красками, вот увидишь…
– Спасибо, спасибо, Жан Петрович, милейший… Обрету. Который час?
– Уже утро в разгаре, прекрасное начало дня. Проснись и пой. В 51 жизнь только начинается.
Я глянул в окно. Небо было затянуто светло-серым слоем облаков. Никаких новых красок я пока не увидел. И с чего этот идиот Жан решил, что у меня проблемы с гармонией? Я спокоен, мне на все наплевать. Разве это не гармония? Стоило будить человека, чтобы пожелать ему черт знает что.
На часах восемь. Восемь ноль-ноль. Не идиот? Я о Жане, естественно. В отношениях с самим собой, повторяю, у меня полный порядок. Не вижу причин называть себя идиотом.
Я лег на спину, сложил руки на животе, закрыл глаза и попытался вспомнить свой сон. По опыту знал, что это безнадежно, но сон имел удивительно прямое отношение то ли к моему дню рождения, то ли к гармонии. Так хотелось ухватиться хоть за обрывки сна…
Конечно, сон я не восстановил. Мне уже начинал было сниться сон по поводу утраченности сна, как вдруг легко и просто продолжилось то, что было бесцеремонно прервано Жаном. Это был именно тот самый сон, несомненно; при этом вызывало удивление два обстоятельства: 1) как я мог его забыть и 2) сочетание простоты и тайной многозначности сна.
В общем и целом сонные грезы растревожили меня.
Я иду по лесу и собираю грибы. Поют птицы. Зачем мне грибы?
Дело в том, что с недавнего времени в отношении грибов, как и в отношении многого другого, у меня наметился крутой поворот. Я бы сказал, изменились принципы. Я всегда считал, что люблю грибы – и, соответственно, обожаю эту самую тихую охоту и эту тяжелую пищу. Ну, вот как можно не любить грибы? Их любят все. Как цветы. Как деньги. Как муж – жену.
Оказалось, что я не люблю их не только есть, но и собирать.
А это плохой род чудачества. Неуважение к собирательству и грибопоеданию отдает вызовом. Это скрытое покушение на традиции, на уклад жизни предков, свычаи и обычаи; это коварный удар по корневищам, по вековой грибнице, которая воспроизводила сюрпризы предсказуемо и обильно.
За малым – едва ли не преступление против человечности.
И вот я собираю грибы и чувствую, что делаю это через силу. Я шучу, смотрю по сторонам – и понимаю, что притворяюсь не только перед всеми, но и перед самим собой. Я делаю вовсе не то, что мне хочется. Мне это ясно безо всяких доказательств.
Признание этого маленького фактика становится настоящим потрясением в масштабах моей личности. Оказывается, можно жить по-другому; можно делать то, что тебе нравится, и получать от этого удовольствие.
Я (пока еще в мыслях) отважился на рискованный, но такой необходимый мне шаг. И на душе становится вдруг весело и жутковато. Я знаю, что брошу сейчас лукошко (не ведро пластмассовое, недорогое и любимое снаряжение грибников, а именно плетеное лукошко, прямо из сказки, которое я видел однажды… не припомню, где, я его несомненно видел, и оно перевернется и застрянет в траве, затеряется в подсохших листьях) и пойду куда глаза глядят.
Странное дело я задумал, но на меня нисходит ощущение гармонии.
К тому же меня приободрили птицы, они запели все громче и громче – и…
…И в этот момент вновь залепетали беззаботные колокольчики. Но голос, которые они накликали, оказался хриплым и самоуверенным.
– Да, не слабо ты нагрешил в жизни. Посмотри, какая непогодь: мерзость конкретная. Лучше не придумаешь, а хуже не бывает. Ладно, перехожу к существу дела. Желаю тебе воли, все остальное у тебя есть. Вот увидишь, свет заиграет новыми красками…
Действительно, к полудню облака потучнели, сыпанул холодный дождь, смешанный с крупицами льда. Откуда-то налетел пронизывающий насквозь ветрище (знаю я этот апрельский деликатес, сочетание прелести с беспросветностью).
Звонил некто Петров-Заторов, так себе поэт, но гигантский спец в области смысловых оттенков. Просто редкостный дар составлять нечто двусмысленное из полутонов. Последний его сборник стихов называется «Bestсовестная правда». Вот ведь гад мелкопакостный. Знает, что я внимательно отношусь к словам, поэтому стану вникать и маяться. И выбрал же не свободу, не счастье, не благополучие, не личную жизнь – да мало ли какие еще чудные слова можно подобрать ко дню рождения приятеля. Волю нам подавай. Наверняка ведь все продумал. Зачем мне воля, спрашивается?