– Салат. Холодный цыпленок. Шпроты. Еще есть фрукты и орехи. Чай с пирожными.
– Это не ужин; это пир горой. Понимаю, что я напросилась, но я нисколько об этом не жалею. Как говорится, и я там была… Кто подарил тебе такие розы?
Именно такие цветы обожала Маша. Бутоны свежие, не крупные, с чуть заметной зеленцой по краям лепестков. В них есть что-то от Машиной сути: беззащитные, но с бронебойными шипами.
– Это мой подарок тебе. В честь моего дня рождения.
– Спасибо. Ты очень внимателен. Тебе звонил Жан Петрович?
– ЖэПэ? Звонил. Представляешь, пожелал мне душевной гармонии. Ну, не змей? Дескать, нет у тебя душевной гармонии, нет, и этого не скроешь.
– Почему сразу ЖэПэ? Ты не прав. Он позвонил тебе, вот что главное; мог бы не позвонить – но ведь он же позвонил! И он не обижал тебя, а пожелал добра. Сделал тебе приятное. А то, что на мозольку тебе наступил… Так ведь ты сейчас весь в мозолях. И не ищи в моих словах подвоха. И не в чьих словах не ищи другого дна.
Я недавно развелся. Сын отвернулся от меня. Отец надулся. Жена объявила меня выродком, исчадием ада и бессовестным лгуном.
Только сейчас, вечером в день моего рождения, я понял, наконец, почему я развелся. Я не люблю собирать грибы. Я не люблю врать. Я не ценю покой и волю. Мне скучно и неинтересно жить без любви.
И, наконец, понял самое главное: 1) любовь есть и 2) я давно уже люблю Машу. Как я ошибся, как я счастлив, да, да. Я ценю покой и волю, если они не заменяют, а дополняют любовь.
Вот почему я развелся. Чтобы обрести гармонию.
– Дай-ка мне телефончик, пожалуйста, – попросил я Машу.
Она молча передала мне трубку.
Я молча набрал номер телефона.
– Господин Неприятных? Спешу сообщить тебе преприятное известие. Я не ерничаю. Говорю же тебе, приятное известие.
Маша корчилась на диване от смеха.
– Я уже обрел душевную гармонию. Не далее, как сегодня вечером. Почему «так быстро»? Пятьдесят один год, по-твоему, это не срок? Да плюс еще предки мои пожили ради меня сотни тысяч лет. И вот результат: счастливый человек звонит другу. Ты, Жан, просто шаман. В смысле, шайтан. Как ты угадал, что гармония – самое уязвимое мое место? Я очень тебе благодарен, Неприятных.
– Не называй меня по фамилии, – сказал Жан (так и вижу, как он поджимает свои вишневые губы бонвивана, поигрывая бровями). – Мне становится не по себе. Ты же знаешь, это моя ахиллесова пята.
– Желаю тебе сменить фамилию, – сказал я.
– Спасибо, – ответил Жан. – Не дождетесь. Моя фамилия – это единственное, что отпугивает от меня женщин. Кстати, за деньги еще раз спасибо. Кажется, ты спас мое реноме богатого холостяка. Моя душевная гармония и пошлый брак – несовместимы.
– Ты меня пугаешь. Ты отказываешься верить в любовь, Жан?
– Увы, – ответил Жан. – Я пожил на свете не меньше твоего. У меня тоже, если ты заметил, есть глаза, уши и голова. И я, в отличие от некоторых, делаю правильные выводы из того, что вижу и слышу.
– Тогда я желаю тебе любви. От души.
– Ты намекаешь на то, что у меня проблемы с любовью? Более подлого пожелания не получал в своей жизни.
Было похоже на то, что мы шутили. Пошутили и пожелали друг другу спокойной ночи и приятных сновидений.
– Особенно повару удались шпроты, – сказала Маша. У нее тоже с чувством юмора было все в порядке.
– Пустяки, – сказал я. – Главное, когда коптишь, не пересолить. А то весь улов придется скормить морским котикам.
Правда была в том, что ей больше всего на свете нравились шпроты.
И грибы. Я приготовил их собственноручно и намеревался предложить их завтра. Такой вот сюрприз.
– У Жана серьезно заболела мать, – сказал я. – Предстоит операция. Я одолжил ему денег.
Мы помолчали.
– Я пришла к тебе без подарка…
– Мне это понравилось больше всего: я так понял, что ты не собираешься мне навязываться.
– Тут ты угадал. Но это вовсе не означает, что я не собираюсь оставаться у тебя на ночь… Если мне предложат, конечно.
Мне снился летний лес. Живая тишина. Вдруг встревоженно загалдели птицы, и когда в шаге от меня бесшумно возникает медведь, я к этому готов. Я иду, почти не оглядываясь, бесстрашно подставляя спину, и он идет за мной. Идет и молчит. Оскал на его кувшинном рыле завершается ехидно-хищной линией – подобием ухмылки. Нос мокрый. Глаза черные. Для меня главное, чтобы он не догадался, что я иду к Маше. Дышит, дышит, потом что-то тихо гудит низким голосом, шипя и присвистывая…
– Ты сказал «это святое»?
Я резко обернулся: он уже исчез.
– Что святое? Семья? Маша? Миша? Что ты сказал? – кричу я соснам.
Шумит лес, заглушая дыхание зверя. Медведь знает, что я уверен: он где-то рядом.
Затаился.
Птицы продолжают галдеть: они явно на моей стороне.
Я открываю глаза. Утро в разгаре: вот почему так орут птицы.
Маша их не слышит. Она спит.
Интересно, что снится ей?
10 мая, 31 октября – 01 ноября 2010 г.
Эффект лотоса
1
– А этот волк хороший или плохой? – спросила Дашка, не отрываясь от экрана телевизора, где показывали мультик про добро и зло.
– Волк? Плохой, – неуверенно ответил Юлий, ее отец.
– А зайчик хороший? – продолжала переживать Дашка.
– Зайчик? Кто его знает. Скорее всего, хороший, – сказал Юлий, отзываясь более на свои мысли, нежели на слова дочери.
– Почему? – не унималась дочурка.
– Потому что он белый и пушистый, – сказал Юлий только для того, чтобы что-нибудь сказать.
Она облегченно вздохнула, нащупала плюшевого зайца (почему-то серого, в яблоках, словно лошадь), не отрывая взгляда от экрана, и прижала его к себе.
Юлий внимательно посмотрел на дочь.
– А ты хорошая? – спросил он без улыбки.
Дашка не задумываясь отрицательно покачала головой.
– Нет? – удивился Юлий.
– Нет.
– Почему?
– Я маму люблю.
– Так-так.
Он опустился перед дочерью на корточки, как зек. Скорее, инстинктом отца и неглупого мужчины, чем воспитателя, Юлий почуял, что этот ответ нельзя оставлять без внимания. За эту ниточку следует потянуть. Именно сейчас, когда она всецело захвачена волчье-заячьей интригой и разговаривает с ним словно во сне, под гипнозом; потом, когда она вернется в реальность и сосредоточится на своих детских переживаниях, она уйдет в себя, как ее мать, и разговорить ее будет гораздо сложнее, если вообще возможно.
– А мама хорошая? – спросил он вкрадчиво, чтобы не спугнуть первобытную искренность дочери.
– Не-а. Плохая.
– Почему, Дашун?
– Она же ушла из семьи и нас бросила. Ты сам так говорил. Папа, а заяц боится волка или притворяется?
– Притворяется, конечно.
Дашка перевела на него свои круглые глаза, чистота которых всегда переворачивала ему душу, и сказала, по-взрослому вкладываясь в каждое слово:
– Папа, он его боится.
– Заяц?
– Да, папа.
– Не исключено.
– Уф! – воскликнула Дашка, откидываясь на спинку дивана. – Все, конец! Ну, волчара, дурак такой! Чуть не съел зайца!
Она отбросила затрепанного зайца в угол дивана (он завалился набок и рухнул на пол – Дашка ухом не повела) и забралась на колени к отцу.
– Пап, а знаешь, что?
– Ты хочешь о маме поговорить, мое золото?
– Нет. Знаешь, что, – а купи мне волка.
– Зачем?
– Он прикольный.
– Ты хочешь сказать – плохой?
– Нет, пап – он прикольный.
– Понятно, – сказал Юлий, как всегда говорил он в тех случаях, когда ему было ничего неясно или когда он был не согласен с собеседником.
– Купишь, пап?
– Куплю, конечно, раз он прикольный. А он не съест твоего зайца?
– Пап, ну, что ты, как маленький? Он же будет плюшевый. Как он его может съесть? Ну, как?
– Никак, пожалуй.
– Смотри. Не дав слова, держись, а дав слово, крепись. Обещания нужно выполнять. Да, пап?
Юлий по опыту знал: Дашка не отстанет.
Она была копия своей матери: такая же тихая, но себе на уме; иногда же редкостно, феноменально настырная. У Юлия возникало впечатление, что жена его копит, копит свое упрямство, понапрасну его не расходует, и когда посчитает необходимым, пускает в дело весь запас.
Тогда, если не хочешь больших неприятностей, надо отойти в сторону, отступить.
Но только не в этот раз.
В этот раз, дорогая Юлия, ты нарвалась на скалу.
– Даша, только надо говорить так: не дав слова, крепись, а дав слово, держись.
– Папа, ты же знаешь: я всегда путаю. Так ты купишь волка?
– Сама ты волк, – сказал Юлий. – Подними зайца.
– Так купишь, пап?
– Будет тебе прикольный волк, – вкладываясь в каждое слово, произнес Юлий.
«Если разобраться, то в дочери и от отца не меньше», – подумал Юлий, прижимая к себе Дашку.
2
Жили-были Юлий и Юлия, и все у них было хорошо, как у всех: безмятежное детство, мятежная юность, пафосная молодость, остывающие с возрастом души. Однажды они случайно встретились, приглянулись друг другу, потом, судя по всему, влюбились (взаимно) и, в конце концов, поженились. Возник союз. Все как у людей.
Они были обычной, если не сказать типичной, парой. Родилась у них дочь Дашка, и они в ней души не чаяли. Жар сердец отдавали они теперь семейному очагу: они уже любили не столько друг друга, сколько свою семью, центром которой стала Дашка. Все как положено.
Но вот в Юлии нечаянно-негаданно (этому ведь никто не учил, об этом никто не предупреждал) проснулось глубоко женское – в ней очнулась спящая красавица, Джульетта. Она решила, что безумно любит своего новоявленного Ромео, ибо родилась она для страсти и любви, которыми в жизни была обделена. Отринув меркантильные расчеты и унижающий все высокое в человеке прагматизм, гм-гм, Юлия как человек глубоко порядочный и, следовательно, рассчитывающий на порядочность другого, тут же поставила в известность до той поры если не глубоко обожаемого, то вполне уважаемого супруга своего Юлия.