Однако несовершенство мира еще не повод для того, чтобы стать дерьмом и заговорить на языке читателей, которые не читают литературы. Разве нет?
На сей раз не поднимая головы, Лев Сергеевич ощутил, как тучи облепили Солнце, огненного дракона, отчаянно сражавшегося с серостью.
Давайте помиримся и снимем друг перед другом панамы. Можем даже символически выпустить на волю по неопрятной голубке (хотя не уверен, что это добрый поступок: для них, развращенных дармовыми бисквитами, воля хуже клетки во сто раз). Что я имею против «Яда бессмертия»? Абсолютно ничего. Травитесь на здоровье. Вы меня неправильно поняли: я за прогресс в литературе, то есть за то, чтобы в высокой литературе были представлены жанры, которым там делать нечего. Будьте здоровы! Всего доброго! Очень приятно… С нетерпением ждем вашей следующей книги! О чем она будет? Ась? О любви? Уже неплохо. Любовь – необходимый элемент бестселлера, дорогой Лев Сергеевич. Главная тема массовой литературы. Раз любовь – значит, для широкой читательской аудитории. Любовь – это общедоступно. Мы верим, что ваши книги займут достойное место где-нибудь посередине между «Ядом бессмертия» и литературой патриотического направления, наподобие потрясающей книги «Ангелы моей Отчизны» небезызвестного генерал-лейтенанта Майорова.
«С другой стороны, я бы поставил памятник тому читателю, который выбирает «Поцелуй смерти», а не «Ангелы моей Отчизны», роман нашего славного земляка, увешенного лауреатскими значками, будто породистый ротвейлер, и бездарного настолько, что даже потрясающие читатели зажимают нос, обходя его немалые лауреатские тиражи. Или честно выбирать то, что не имеет отношения к литературе, или собственно литературу. А вот «Ангелов», эту низкую пародию на высокий вкус, которую потрясающие литературные судьи наивно, чтобы не сказать коварно, посчитали нашим национальным достоянием, надо действительно обходить стороной».
Ознакомимся с газетой, средством массовой информации, где брутальный писателишко Майоров, автор «Ангелов», дает интервью (в смысле навязывает его из лучших, то есть патриотических, побуждений потрясающей журналистке). В интервью много любопытного, хотя всем давно известного, приевшегося до оскомины. Романист считает своей главной заботой честно вколачивать прописные истины в незрелые мозги читателей, отвлекающихся на «Смерть по высшему разряду», а также заблудших и погрязших в черных страницах «Жертвоприношения». Вещает, казалось бы, бесспорное: «Для того чтобы написать десять романов о любви, не надо любить десять женщин». Подразумевается: любовь к одной женщине может быть настолько безмерна, что описать ее, любовь, не хватит и десяти романов. Весьма высоконравственное заявление, буквально апостольское послание. Молодежь будет обескуражена, тронута и взволнована. Ангелы не скрывая слез, должны зааплодировать генералу, взрывая вековую тишину, литературные судьи – тоже, начальство посерьезнее – заметить. Да и читатели должны откликнуться: ведь это их, родное – типично ханжеский довод и плебейский стиль мышления.
Увы, чтобы написать хотя бы один приличный роман о любви, надо любить не менее десяти женщин. Надо жизнь посвятить любви. Целомудрие, которому аплодируют ангелы, – не для исследователей человеческих душ, не для талантливых писателей. Целомудрие таланта – особого рода: оно заключается в том, чтобы уметь отличить подлинные чувства от не подлинных. Подлинное ханжество от подлинного целомудрия. Да что толковать этому «ангелисту», который в слове литература через раз делает ошибку, а в слове искусство – никогда не ошибется: в первом слоге всегда будет писать две «с». Это на всю жизнь осталось от первой и любимой учительницы.
Здесь Малиновский, далеко уже отошедший от киоска, решил встать на крепкую позицию «ангелиста» и «для порядку», а также объективности ради (издержки демократического образа мыслей, обрушившихся на страну, как цунами), критически отнестись к самому себе. «Во-первых, от тебя, Малиновский, ушла единственная жена из-за всех твоих десяти женщин. И правильно сделала, хотя ты пытался убедить ее в чистоте своих намерений. Смешно. Во-вторых, твой роман о неразделенной любви «Маргинал» продается во сто крат хуже «Ангелов», которые, кстати, скоро будут переизданы государственным издательством благодарного Отечества. В-третьих, твои книги давно надо запретить. Чему ты учишь читателей? А? «Целомудренной следует считать ту женщину, которая развратничает только с одним мужчиной» Цитата из твоего романа. Ну, не гадость? Это же пропаганда разврата!»
«Позвольте!» – стал горячиться Малиновский, незаметно для самого себя переместившись на какую-то иную точку зрения, хорошо ему знакомую. «У меня свои, особенные отношения с читателями, которых я, из уважения к истине, а также к тем, кто способен хоть немного представить себе, что это такое, ничему не учу. Точнее, учу только тех, кто хочет и может учиться. А мне есть чем поделиться с думающими людьми. Конечно, есть. Доказательства? Пожалуйста. Лет десять назад на одной читательской конференции, где начинающий тогда Майоров, полковник, побаловал публику своей забытой ныне повестью «Родина против демонов», ко мне подошла молодая девушка (свежая поросль нового поколения, с которым Майоров уже тогда был суров, но справедлив), и между нами состоялся простодушный диалог. Вот оно, доказательство.
– Вы кто?
– Малиновский.
– Автор романа «Человек осени»?
– Да, ангел мой весенний.
– Я думала, что вы давно уже умерли.
– Почему?
– Сейчас так хорошо никто не пишет.
– Спасибо на добром слове. Вы мне льстите. Но я, к моему изумлению, еще жив.
Отношения между нами, кстати сказать, продолжались после этой конференции еще много лет, и доказательств читательской любви я получил сколько угодно. Вам и не снилось. У нее была милая и тихая улыбка, которая пряталась в уголке пухлых губ, задумчивые серые глаза и замечательные светлые волосы, которые в сочетании со светлой кожей блондинки создавали впечатление, что девушка светится изнутри. «Я даже в душе блондинка», – говаривала она. Тогда еще я не знал, что эта яркая фраза, которая мне так понравилась, принадлежала кинодиве, одной из самых глупых и пошлых женщин мира. М-да-а… Но это отдельная история.
Вернемся к полемике, чтобы ее закончить.
Это с каких пор литература должна кого-то чему-то учить? Да великая литература вообще создается не для читателей, если на то пошло!»
В этом месте гневной тирады писатель, прозаик, остановился и обернулся по сторонам. У него не было никакого желания объясняться с кем бы то ни было по поводу своих честных мыслей. В этом-то вся проблема: желание напрочь отсутствовало.
В заключительном слове, которое Малиновский великодушно предоставил сам себе, он был краток: «Да пошел ты в задницу к ротвейлеру, ангелист».
Майоров не нашел, что возразить хаму и грубияну.
Малиновский опять посмотрел на Солнце: тучки напирали, лоскуток к лоскутку, и уже почти все просветы были затянуты серым мехом. «Один – один», – миролюбиво подытожил он. «Ничья».
Сегодня прогулка явно удавалась: мало того, что он удачненько отбрил ангелиста, еще и подфартило утереть нос разбушевавшемуся светилу. Без везения в игре – никуда.
Парк, на зиму превратившийся просто в овраг, закончился крутым подъемом, одолев который, Малиновский подходил к церкви. Множество прихожан, добрая половина которых, несомненно, была поклонниками «Яда бессмертия», тянулись под злащеные купола и размягченно вытекали оттуда с просветленными и как бы решительными лицами. Все жаждали мира, стреляя глазами в тех, кто его не жаждал.
Вот этот социальный институт, заставлявший людей думать о себе лучше, чем они того заслуживают, Малиновский всегда обходил стороной.
А вот и поворот к своему дому. Знакомая бетонная стена с рядами окон – бесконечный дом, в середине которого находилась квартира прозаика Малиновского. Как говорится, мир дому сему. Если «мой дом – моя крепость», значит, я – крепостной?
После прогулки – да за работу. Впечатления от соприкосновения с реальностью, согласно вере тех, кто воспитывает читателя на образцах литературы, которую читатели не читают, должны были выплеснуться на бумагу, но на белоснежной целине листа кривыми каракулями застряли следы одной сиротливой фразы, обрывающейся у края белого поля и неизвестно к чему относящейся: «Март с трудом вырывался из объятий зимы и с надрывом торил дорогу к звонкому теплу».
2005
Рассказ о том, как я написал рассказ
Часть первая
1
Истории повторяются.
Я вдруг обнаружил, что оригинальным быть невозможно. Оказывается, все уже описано, разобрано, занято. Первым быть не получается, в лучшем случае можно претендовать на место в первой сотне. Это грустно. Грустно оттого, что сама номинация «первое место» ликвидирована бог знает когда и неизвестно кем.
Рассказ – жанр, который изобретен не мною. Мыслью пользовались и до меня, и задолго до Сократа, чувства же знакомы и собаке. Если мне в рассказе понадобится цифра 3 или 17, то следует иметь в виду, что они уже множество раз использовались и до меня. Я не краду, конечно, и не заимствую, потому что у цифр нет хозяина. Неизвестно, кто первым сосчитал до 17. Известно лишь, что это был не я. Увы. Я не первый, это точно, хотя и далеко не последний (что тоже не радует: быть первым последним – весьма заманчиво). Я не краду, я цитирую, пользуюсь тем, что доступно каждому. Черпаю, так сказать, из кладезя культуры.
Понадобились мне в рассказе он и она . С ужасом отдаю себе отчет, что эта ситуация уже тысячу раз была прокомментирована до меня на разные лады. Что между ними происходит? Любовь, ненависть, дружба, вражда? Возможно, ничего не происходит. Возможно, случается странная любовь, или самая обычная, или что-то похожее на любовь, или любовь, переходящая в ненависть…
Что бы между ними ни происходило, все уже было. Ничто не ново под луной (не уверен, что первым это сказал Соломон).