Короче говоря, это возраст, когда самим собой быть приятно, даже выгодно, хоть и хлопотно, а казаться другим – легко, но неприятно.
Ирина не пришла. А я ее любил. Что из этого следовало?
Совершенно верно: я набрал телефон Анжелы. Мой легкокрылый и ветреный ангел уже через пару часов дремал в моих объятиях; я же, отрешенно взглядывая в окно, почему-то думал об Ирине.
Люблю я эти смутные загадки! Они согревают душу хмурыми вечерами не хуже камина и пледа, не хуже доброго глотка коньяка. Я находился в том состоянии, когда радует само наличие загадки, прелесть которой в том и состоит, что ее вовсе не обязательно разгадывать. Разгадывать, разрушать, хладнокровно анализировать, испепелять…
С годами все меньше и меньше прибегаешь к этому грозному оружию зрелости, сберегая изредка набегающие на душу облака иллюзий. Ведь отлично понимаешь, что в любой момент – в любой! – тебе ничего не стоит разъяснить себе практически любую загадку, окутывающую сознательную жизнь человека, а уж темную и мелкую душу женщины – и подавно. Зачем разрушать?
Нет, с годами тянешься к теплу, к очагу, к камину – к согревающей загадке.
Итак, все у меня было хорошо, насколько хорошо может быть в жизни, являющей собой феномен, которому тесно в рамках хорошо – плохо, добро – зло. Это общеизвестно. Собственно, писать было бы не о чем, если бы посреди ночи возле моей дачи не остановилось такси и ко мне в комнату не вошла долгожданная Ирина, имевшая глупость сбежать от мужа. Вот она, оборотная сторона романтики: грустные и нудные хлопоты, обкладывающие тебя в самый неподходящий момент. Но в тот момент мне было не до размышлений: мне предстояло объяснение с двумя женщинами, каждая из которых мое славное одиночество воспринимала как возможность осчастливить меня узами брака. Узами! Вот дуры.
Ведь я однажды и навсегда разорвал узы. Я был разведен, и у меня были развязаны руки. Но они в глубине души не верили в искренность моих слов – вот вам очередная загадка! Каждая из них считала, что именно с ней моя мятущаяся душа обретет успокоение. Я полагал, что жизнь состоит из мгновений, и потому старался делать их, насколько возможно, приятными; женщины же искали только те мгновения, которые плавно перетекали в вечность. А вечность, по моему убеждению, трудно совместима с легкомыслием и приятным времяпровождением – право, уж не знаю почему. Вечность как-то сопряжена с узами.
Каждая из оказавшихся у меня женщин в отдельности была украшением моей жизни; вместе же они источали яд и угрозу.
Признаться, моим хобби в последнее время стало упрощать жизнь. Кто-то ткет и латает у себя на даче альпийскую горку, вышивает цветами по травяному ковру, кто-то млеет от малины и укропа, кто-то пчел своих любит больше, чем мед. Я же целенаправленно и сознательно упрощал жизнь. Я был дачником: я все время жил на даче, сразу за чертой города (квартиру оставил горячо любимой когда-то и неизвестно за что жене). Идеал простоты – не делать ничего. И вот вам мое маленькое открытие: одним из результатов упрощения всегда бывает непредвиденное усложнение Если угодно, еще одна туманная загадка. Да…
Вуаля: вот вам Ирина, которая была источником тепла для меня; вот вам Анжела, девушка погорячее, но в пределах разумного; а вот я, со своей пустой жизнью и никчемной философией. Три простых элемента давали в сумме ядерную смесь.
Оказалось, с точки зрения Ирины, что я ее обманывал, я ее увел, нет, оторвал от мужа, разорвал священные узы, а теперь…
Лучше не думать.
С моей точки зрения, которую, разумеется, озвучивать было неудобно (эгоизм лицемерно не приветствуется в любом обществе, состоящем даже из двух человек), она сама нажила себе беду на ровном месте, неизвестно зачем сбежав от мужа. «Зачем?» – просил я, давно уже зная ответ на этот вопрос; мне также хорошо была знакома романтическая версия несчастных в супружестве молодых прекрасных женщин. Ирина озвучила именно эту версию, согласно которой ее, молодую и прекрасную, было жалко, за мужа обидно, а меня хотелось убить. Во всем виноват становился я. В принципе, я готов был отчасти взять вину на себя (размер этого «отчасти» – на усмотрение Ирины); однако чувствовать себя виноватым «во всем» – это было слишком большой честью для меня. Сразу во всем…
Это гордыня. Я ведь не Господь Бог.
Анжеле также не чуждо было чувство собственного достоинства, и у нее имелась своя, уже более оригинальная версия. Поскольку я проявил себя как чудовище (обнаруженные ею на прошлой неделе колготки Ирины были не в счет, ибо на них не было написано, что заочная соперница столь неприлично хороша), поскольку мои обещания (да, да: сам факт интимных отношений есть уже своего рода обещание для людей приличных) были самым гнусным образом растоптаны каблучками этой милой дамы, то меня в виде наказания (!) непременно следовало бросить. Меня ожидала горькая судьбина: я буду великодушно прощен – и тут же немилосердно брошен обеими. Буквально эшафот. «Максимум на неделю», – хотел добавить я, наученный горьким опытом, но решил не дразнить моего ангела своим дьявольским, разнузданным эгоизмом. «Но я ведь не женат», – все же сказал я. «И я не связан никакими обещаниями. Я никому ничего не обещал».
Это простое заявление повергло моих любовниц в шок. Они оказались в неудобном, практически, в неловком положении: друг перед другом, не передо мной. Чего меня стесняться? Я же не муж. Приличия обязывали закатить скандал. Чтобы сохранить мину порядочной, каждая делала вил, что не догадывалась о существовании другой. Каждая была единственной, следовательно, могла, нет, должна была чувствовать себя обманутой. В таком случае виноват был только я, подлый, то есть «мужчины», то есть не они, женщины. «Ничего не обещал». Своими дурацкими словами я поставил под сомнение их порядочность. Шок.
Внезапно, поддаваясь эгоистическому чувству делать каждое мгновение прекрасным, то есть приятным, я предложил моим дамам выпить холодного шампанского за наш двусмысленный союз, коль уж так получилось. За гнусных мужчин они бы бокал не подняли, а за прекрасных дам не хотелось пить мне. Дамы замялись. Если бы я поддержал скандал, назвал бы каждую из них в отдельности стервой-престервой и выгнал бы всех вместе, – о, тогда бы никакого шампанского и вечная рана в душе.
А так на моем темноватом и не очень приличном фоне они выглядели светлым пятном: приятными и, главное, очень порядочными женщинами. Во всех отношениях. Все двусмысленное можно было списать на меня, мужчину. Вселенский скандал оборачивался легким недоразумением.
И я пошел за шампанским, соображая, что мне делать дальше.
2
Холодное шампанское легко хлопнуло пробкой, и пока я разливал его в запотевающие бокалы, мне в голову пришел мирный план.
– Прежде чем поднять тост за любовь, – сказал я, – сделайте маленький, но взаимный, дружеский жест.
Суть жеста была проста. Ирина просит Анжелу стать близкой подругой, та соглашается и уже в качестве близкой подруги звонит мужу Ирины, беспечно сообщая ему о том, что подруги веселятся на даче, да, да, на даче у Анжелы; обнять любимого мужа Ирина сможет только завтра, то есть уже сегодня, ибо сейчас далеко за полночь. Вот такой сумасшедший девишник. Мужьям обычно нравится. Чем больше подруг – тем крепче семья.
Мое предложение было настолько женским по духу, что подруги приняли его с восторгом. Исполнение было выше всяких похвал – не виртуозным даже, а естественным до такой степени, что граничило со сверхъестественным. Если бы я был мужем Ирины, я был бы счастлив, ощущая милую заботу женушки. Все прошло как нельзя лучше. По-моему, они сами верили в то, что плели их розовые язычки. Мы выпили за любовь, после чего я продолжительно поцеловал Ирину. Нам было что праздновать. Во-первых, возвращение к мужу состоялось под знаком укрепления семьи, а во-вторых, я приник к ее устам, так сказать, в порядке очередности: с Анжелой мы недавно переспали. Целовались мы отчасти дружески, намекая, однако, губами друг другу о том, что мы проделывали еще вчера. Анжела с улыбкой смотрела, как мы забавляемся. Возникла странная пауза, которая заполнялась чем-то пикантным, из области очень игривого и очень-очень запретного, что ощущается кожей и возможно, пожалуй, только раз в жизни.
Мы все опустили глаза. Я разлил остатки шампанского в бокалы и пошел за водкой, размышляя о волшебной силе женской интуиции.
Когда я вернулся, женщины возбужденно болтали о вещах, которые никак не могли вызвать такого возбуждения. Их можно было понять: у Ирины появилось железное алиби (о котором, кстати, она позаботилась независимо от результата ночного, очень романтического визита ко мне: вот она, великая сила женской интуиции!), Анжела также была довольна: ее права на меня еще более укрепились, так сказать, легализовались. Подругу отправила к мужу, а сама осталась со мной.
Сумасбродный поступок Ирины – ночью сбежать от мужа, пусть и с железным алиби в кармане: все же изрядный риск! – говорил о том, что она находится на пике возможного для себя авантюризма. Это последние волны веселья, за которыми последует скучная кабала порядочной на всю оставшуюся жизнь, – кабала, о которой втайне сожалеешь, а наяву перед другими гордишься, и даже кичишься, неся свою порядочность как крест и яростно сплетничая о том, кто в чем был замечен, в чем-нибудь «таком». Кому как не тебе знать, на что способны порядочные женщины. Сегодня ты еще свободна, а завтра – кабала. А кабала все спишет… (В скобках замечу: меня всегда приводит в восхищение изобретательность дочек, которые часто ставят в тупик своих опытных мамаш, знающих о женском коварстве буквально все и ещё немножко… И все-таки дочки находят скандальные решения! Они отваживаются на такое, что матери и в голову не придет! То ли воображение со временем притупляется, то ли порядочность становится второй натурой. Сказать сложно. Но факт есть факт: каждое последующее поколение на порядок развратнее предыдущего, и так продолжается испокон веков. Здесь вызывает изумление не подколодная порочность прекрасного пола, а присущий ему неистребимый запас порядочности. Все-таки женщины всегда лучше, чем мы о них думаем… А во