т мужчины стабильно гнусны.)
Все это я мгновенно и едва ли разумом принял к сведению, и все это неуловимым образом отразилось на моем поведении. Что бы я ни делал и что бы ни говорил, во всем зияли двойные планы и подтексты. «Я готов к большему», – стреляли мои глаза. «К еще большему», – звенело в смехе. «К чему угодно!» – говорили руки, которыми я горячо касался обеих женщин. Когда в таких случаях говорится «неуловимым образом», имеется в виду не то, что невозможно уловить чьи-то шокирующие посылы, а то, что дьявола невозможно уличить в столь бесстыдном трюке. Я в любой момент мог отпереться, но несомненно предлагал, соблазнял…
Анжела сразу приняла мою сторону, это стало ясно нам всем – очевидно потому, что непорочность Ирины колола нам глаза. Порядочная женщина случайно попала в вертеп. Завсегдатаям вертепа это не понравилось. Мы осторожно втягивали в наш разбитной хоровод Ирину, которая делала попытки отказать нам, боясь, однако, что мы поверим в их искренность.
Поведение моих дам чем-то напоминало поведение девственницы, которая уже приняла решение расстаться со своей невинностью, но ведет себя так, чтобы «он» не подумал ничего «такого».
Всем нам было удобнее казаться более пьяными, чем мы были на самом деле. Предвкушение небывалого греха было небывало сладостным. Женщинам предстояла еще одна дефлорация. Какие грезы у камина я готовил себе, бог мой!
Напрасно мы так переживали за Ирину. Я ведь знал ее и видел, что она перевозбуждена до предела. Мы втроем быстро раздели друг друга, и даже не погасили свет. На глазах у Анжелы проделывать наши интимные трюки с Ириной оказалось легко и приятно. По умолчанию мы все ненадолго сошли с ума. Подруги щедро делились мною. После наших оргазмов, которых мы достигли одновременно, нам все же захотелось погасить свет. Второй круг любви был менее бурным, но не менее сладким.
Чем поразили меня дамы?
Бесстыдством. Со мной tet-a-tet они были более сдержанны, чем втроем.
Очевидно, «все позволено», девиз той бурной ночи, наши тела и души восприняли буквально. Кроме того, всеми ощущалось, что такое вряд ли повторится. Повторение означало бы скучный разврат, а «раз в жизни» – это как-то украшало нас. Мы попробовали клубнички, утолили любопытство. Один раз – не в счет.
Так или иначе, но наутро мы избегали смотреть друг другу в глаза и говорили, в основном, на бытовые темы, отчего тема ночи всплывала и обозначалась только еще отчетливее.
– Чаю или кофе? – спросил я громче, чем было нужно.
– Чаю, пожалуй, – откликнулась Анжела, которая всегда пила по утрам кофе.
– А ты, Ира? – озабоченно интересовался я.
– Чаю. Нет, кофе.
Один на один с любой из этих женщин я всегда бывал нежен и легкомысленно приветлив, а сегодня утром что-то не клеилось.
– Я позвоню мужу, – то ли спросила, то ли поставила нас в известность Ирина.
– Конечно, – сказал я.
Мы с Анжелой, не сговариваясь, поднялись, чтобы выйти из комнаты. Вчера мы все принимали участие в беседе с мужем, сотворяя приличное алиби, а сегодня присутствовать при разговоре Ирины с мужем казалось кощунством. В нас явно обострилось чувство приличия.
Я поцеловал Анжелу, ощущая поцелуй как светский ритуал, но не как душевную потребность. Я не благодарил ее, как обычно, а делал вид, что благодарю.
Когда Ирина вошла, мы отпрянули друг от друга, словно нас застали за неподобающем занятием.
– Мне пора, – деловым и дружеским тоном, исключающим даже саму возможность намека на то, что было, сказал Ирина.
– Ну, что ж, счастливо, – поддержал я подругу.
Она даже не поинтересовалась, остается ли Анжела, ее лучшая подруга, со мной: сегодня утром Ирина подчеркнуто не интересовалась другими мужчинами. Она сама стала другой. Вот в таком состоянии женщины уходят в монастырь, каются, истово замаливают грехи, чтобы потом втайне разочароваться и раскаяться в своей святости… Накатило, знаете ли. Я ощущал некоторую неловкость перед загадочной женской душой.
– Звони, если что, – улыбнулась Анжела.
Ирина не ответила.
Когда мы остались одни и я приготовился к долгому прощанию, признавая некоторые права Анжелы на себя и свою дурацкую жизнь, она сказала:
– Ты знаешь, дорогой, вчера мне сделали предложение.
– Кто? Рыжий Валерий?
– Нет, другой. Ты его не знаешь. Я с ним недавно познакомилась.
– Кто он? Расскажи…
– Стоит ли?
– Хорошо, потом как-нибудь расскажешь.
– Не знаю, захочется ли мне рассказывать.
Это прозвучало приблизительно так: «Будет ли наше «потом» – большой вопрос. У меня с ним все серьезно, не так, как с тобой…» Я внимательно посмотрел на нее, безуспешно пытаясь поймать глаза.
– Кстати, ты приняла его предложение?
– Приняла.
– Почему же вчера не сказала об этом?
– Я же еще не замужем. Можно я ему позвоню?
– Конечно, ангел мой, – сказал я почти с прежней теплотой в голосе и тактично вышел из комнаты.
3
Я сидел у камина, наблюдая за живым огоньком, который синим мотыльком порхал по поленьям.
Неделю назад мне позвонила Ирина. Я передал ей привет от Анжелы и сообщил, что ее подруга вышла замуж.
– За кого? – спросила Ирина после паузы.
– Не за меня, – ответил я.
Опять пауза.
– Я хотела бы завезти тебе книги, которые брала у тебя. Помнишь? Бунина, Набокова, еще кого-то… Хотелось бы еще что-нибудь взять почитать. Отвлечься. Завтра я целый день свободна.
– Не стоит завозить, – сказал я. – Я тебе их дарю. Бунин – это прекрасно. Хотя примитивно. «Чистый четверг» помнишь?
– Не очень… Ладно. Позвонишь?
Я пожал плечами, положил трубку – и только после этого сообразил, что Ирина не могла видеть моего зябкого движения плечами. Получилось нехорошо.
Я разочаровался в своих подругах. Это непостижимо, я никак не ожидал такого от себя, но это именно так.
История повторялась: мне нужна была, необходима была женщина, которая не расставалась бы с мечтой и нуждалась во мне, герое своей сказки. Я цинично отмечал это, и мне становилось приятно. Я почти уважал глупую женщину, идеализирующую меня. Нас связывали странные отношения, в которых ощущался привкус романтического – якобы, того, что я терпеть не мог по определению.
Но как только женщина расставалась с мечтой (а это рано или поздно происходит с неглупыми женщинами) и протягивала руку дружбы моему цинизму, стараясь подстраиваться под меня, – я не в силах был поддерживать с ней отношения. Меня словно предавали. Обманывали. Прощай, любовь. Я чувствовал, как холодный дротик ненавистной реальности пронзает мне сердце.
Истории повторяются. Наверное, не один я искал успокоения у камина, глядя на догорающие дрова. Вот уже жар погас, бледной ленточкой вверх скользит, истаивая, слабый дымок. А вот и бледного дымка не стало.
На темном скелете решеток скучно чернеют обугленные головешки.
2005
Рассказ о том, как я закончил роман
– У вас вышел очередной роман, я слышала? – спросила как-то меня моя очаровательная знакомая, точнее, знакомая моего знакомого, большой знаток прекрасного, которая уже года два умоляла дать ей почитать «что-нибудь из своего»; правда, вспоминала она об этом только тогда, когда сталкивалась со мной нос к носу; а это, благодаря моим стараниям и неусыпной бдительности (цепких ценительниц прекрасного много, а я один), происходило «до обидного редко», собственно, раз в год.
Тот памятный день начался крайне неудачно для меня. Я был расстроен благополучной, но бездарной развязкой очередного своего опуса (свидетельства собственной никчемности лицезреть так же тяжело, как и талант коллеги) и не успел увернуться от знакомой, отвлекшись на черную кошку, молнией метнувшейся у меня под ногами за бисквитом, которым именно в это время, минута в минуту, местная сумасшедшая прямо из окна своей квартиры сердобольно кормила тучных обнаглевших кошек, трусивших на полусогнутых лапах к десерту, брюхом при этом задевая асфальт. Говорили, что она тоже была большой любительницей прекрасного, и даже танцевала в балете, но потом в ее жизни случилась трагическая история…
– Какая прелестная киска, – игриво мяукнула леди, твердо беря меня под руку.
– При таких добрых людях кошки не пропадут, – заметил я.
Моя дорогая знакомая весьма решительно была настроена на благодеяние, а я никак не мог найти благовидного повода, чтобы избавиться от нее и не стать жертвой ее великодушия, приступ которого был налицо. К сожалению, она была энергична, обладала изрядным жизненным опытом (третий раз замужем: уже одно это чего стоило), известной наблюдательностью и склонностью творить добрые дела. Разумеется, считала себя умной и заслужившей право поучать. Результатом всего этого явилось то, что она была буквально набита историями (про себя я невежливо называл ее Мешок Историй). Бремя творить добрые, следовательно, полезные, дела было для нее легким и приятным: она излечивала историями. Очевидно, она считала меня не очень удачливым коллегой, в глазах у которого стояла мольба о помощи. Вежливым с этим Мешком, распираемым темпераментом, можно было быть единственным способом: молчать. Мне всегда было неловко перед ней за то, что я пишу романы. Хотелось оправдываться.
– Да, роман вышел, – сказал я, виновато вздохнул – и очень кстати вспомнил, как зовут Мешок Историй. Его звали Виолетта Кожедуб (она вернулась к девичьей фамилии, чтобы никого не обижать). – Как ваше здоровье, драгоценная Виолетта Леопольдовна?
Она вполне самозабвенно и альтруистически махнула рукой на свое здоровье (и это был, спешу заметить, лицемерный жест: здоровье перло из нее, как пена из шампанского) и тут же приступила к добрым делам. Она давала мастер-класс, безвозмездно.
– Я вам сейчас расскажу историю, из которой можно выкроить три романа. Три!
Я молча сник.
– Моя подруга…
Подруг и друзей у мадам Кожедуб было больше, чем у меня, преуспевающего литератора, недоброжелателей. Те, кто, к несчастью, не попали в число ее друзей, были просто приятели. Остальных людей она просто любила. Врагов ее представить себе было невозможно: их тут же хотелось пожалеть, и они становились похожи на ее друзей.