Оргвыводы последовали незамедлительно. Дирекция ДК МЖК предложила «Чайфу» освободить помещение, где они репетировали и хранили аппаратуру. Группа опять лишилась базы, и вновь из-за политики. Скандал получился громким. Даже несколько месяцев спустя злопамятный райком КПСС науськивал журналистов на политически неблагонадёжного рокера. Но главным героем статьи Л. Денисенко «Этот бунтовщик Шахрин» («Уральский рабочий», 03.12.1987) оказался вполне положительный персонаж: молодой неравнодушный рабочий, несколько экстравагантным поступком пытающийся сделать систему власти своего района более демократичной. Интересно, что название «Чайф» в статье не упомянуто ни разу, хотя о том, что герой играет в какой-то рок-группе, сказано.
Изменения в судьбе Бегунова не сопровождались таким шумом, хотя тоже отдавали политикой. Он покинул передовые ряды КПСС и сменил службу в милиции на более мирную профессию. «Партия у нас совершенно безбожно грабит людей. Я в период сдачи партбилета посмотрел, сколько примерно денег отдал за эти годы – у-у! кошмар! – просто взял и отдал кому-то, непонятно кому и за что. Я по разным парторганизациям потусовался, на учёт не вставал, а потом просто взял и написал заявление. Можно было перед уходом сделать политический выпад, крикнуть что-нибудь вроде „А-а, шакалы!“, но зачем это всё надо? И так подобных акций хватало», – рассказывал беспартийный Бегунов в 1989 году.
Шахрин (вверху в центре) в составе комсомольско-молодёжного
строительного отряда МЖК, 1987
Уйти из милиции оказалось гораздо труднее, чем от коммунистов. У старшего сержанта Бегунова кончился пятилетний контракт, и он уже считал себя лицом гражданским. Как и положено такому лицу, на календарь он обращал мало внимания. И случайно переработал лишний месяц. Милицейское руководство, поощряя такое рвение, автоматически продлило контракт ещё на два года и наотрез отказалось увольнять столь ценного кадра. Бегунов начал психическую атаку на командование. Он отпустил бороду, построил из форменных брюк галифе и в таком партизанском виде патрулировал улицу Свердлова. Старушки уже не просили у него помощи – карабасоподобный милиционер казался им страшнее хулиганов. Но и начальство пошло на принцип и вольную Бегунову не выписывало. По счастью, как раз в это время в Свердловске активизировалось строительство метро, и тех, кто вербовался в проходчики, полагалось увольнять откуда бы то ни было. Против метро милиция оказалась бессильна. В шахте Вова проработал пару месяцев, а потом Шахрин перетащил его в свою бригаду. И начал Бегунов работать по полученной в техникуме специальности. В коллектив он влился идеально.
Фото Александра Шишкина
Тяга одногруппников к ярким событиям в жизни захватила и Нифантьева. Он, правда, обошёлся без политики, просто бросил учёбу в музучилище: «Это отлично подействовало на меня. Там, на мой взгляд, кроме теории музыки и специальности, все предметы – история партии, физкультура и тому подобные – никчёмные». Расплевавшись со студенчеством, Антон устроился грузчиком в хлебный магазин.
Гастролировать приходилось только по выходным, стараясь успеть на работу в понедельник утром. Но даже при таком графике удавалось совершать дальние вылазки. 9 июля «Чайф» нагрянул на рижский рок-фестиваль. Уральцы вызвали сперва холодное недоумение прибалтов, затем потепление, аплодисменты и овации. Посталкогольное пошатывание Антона было интеллигентно истолковано латышами как особый уральский шарм. Когда после концерта музыканты подошли к пульту, чтобы поблагодарить хозяев аппарата за отличный звук, главный звукоинженер фестиваля, флегматично сматывая провода, с очаровательным акцентом вежливо ответил: «Кто как играет, тот так и звучит». «Чайф» увёз домой первый приз, что в Свердловском рок-клубе восприняли как само собой разумеющееся.
За полтора года, прошедшие после «Субботним вечером…» незаписанных песен накопилось столько, что они не влезли бы даже в самый длинный альбом. Не мудрствуя лукаво, «Чайф» решил делать сразу два. Для столь ответственной работы собирали инструментарий со всего города. Например, Бегунов одолжил электрическую гитару у Егора Белкина. Впрочем, подобная взаимовыручка была в порядке вещей. Шахрин и сам давал другим группам для записи свою 12-струнную гитару: «В столицах многие рассуждали про уникальный свердловский звук. Эта уникальность складывалась от бедности. Все знали, что друг у друга есть, и использовали на записях одни и те же инструменты. Все пели в один микрофон Shure, принадлежавший Бутусову, просили на запись Fender Димы Умецкого. Откуда уж тут взяться большому разнообразию звучания? Оттенки саунда зависели от того, где ты записывался, кто тебя записывал, какой у тебя был пульт. Если был пульт „Карат“ – это был один звук, „Электроника“ – другой».
Изгнанный с постоянной базы «Чайф» на время записи примостился в подвале Дома культуры фабрики «Уралобувь». Помещение мало походило на студию. Эхо, гулявшее по закоулкам обувного подземелья, ещё и усиливали искусственно. Шахрин посмеивается над восхищениями по поводу «настоящего гаражного звучания» «Дерьмонтина» и «Дули с маком»: «Секрет простой – у нас был единственный ревербератор, Tesla, и через него писалось всё: барабаны, голос, гитары. Отсюда этот тазиковый звук, кажется, что вся группа играет в гигантском тазике. Но саунд ведь оригинальный, он ни на что не похож».
За звуком и его непохожестью ни на что следил Алексей Густов: «Была очень интересная задача: продемонстрировать, как по-разному может играть „Чайф“, в каких разных направлениях он может двигаться. Этой записью мне хотелось доказать всем, что музыкальный диапазон „Чайфа“ довольно широк: от полностью раздолбайских дворовых песен до чуть ли не симфонической „Религии“. На последней Антошка на какой-то ублюдочной клавише типа „квинтет“ наиграл нечто, что я, повертев ручками, довёл чуть ли не до виолончельного звука. Помню, как гуру ленинградской звукозаписи Андрей Тропилло удивлялся, как в абсолютно шпанской, подъездной песне „Шаляй-Валяй“ удалось добиться такого чуть ли не битловского многоголосия в концовке. Дело в том, что мы с Антоном в четыре руки свернули все верхи у шахринского вокала, добавили ревер на пределе его пружинных возможностей. Общий окрас голосов поменялся, появился отсыл к ливерпульскому саунду. А потом всё это мы опять намеренно обрушили в подъездное раздолбайство».
Результат десятидневной летней сессии получился весьма достойным. Альбомы пошли в народ не двойником, а по отдельности. Первый назвали по одной из песен «Дуля с маком», а для названия второго Бегунов придумал неологизм «Дерьмонтин». Для его оформления Алексей Густов одним из первых в отечественном рок-н-ролле применил электронно-вычислительную технику: «Картинку для „Дерьмонтина“ я сделал на компьютере IBM PC XT с необъятным винтом в 10 мегабайт и матричном принтере. Теперь я всем хвастаюсь – компьютерная графика образца 1987 года, изготовленная безо всякой мышки, одним курсором, в какой-то MS-DOSовской рисовалке. Ни у кого такого не было». Правда, Алексею чего-то не хватило: то ли оперативной памяти ЭВМ, то ли терпения, но «Дуля с маком» вышла неоформленной.
Студийный дуплет 1987 года показал, что успех у ленинградских панков был не случаен. Жёсткое грязноватое звучание, смачные натуралистические образы, социальная направленность – всё это приблизило «Чайф» к панк-року. Приблизило, но не окунуло, мешало врождённое чувство юмора. Свой стиль образца 1987 года «Чайф» обозначал как «пост-бит-недопанк». В эту стилевую конструкцию корреспонденты советских газет врубались с трудом, поэтому в статьях об уральской группе поселилось более лёгкое обозначение её музыки – «чпок-рок». Этот термин, по словам Шахрина, подарил уральцам Майк Науменко, и имел он вполне прикладное значение: «Немного портвейна наливается в стакан, добавляется газировка, накрывается всё ладонью, и делается „чпок“! То есть резко встряхивается. Результат совершенно фантастический: крышу сносит напрочь». Бегунов уточняет, что в рецепт «чпока» нередко вносились изменения: «Лучший результат давала смесь вина и пива, а добавленная водка отправляла в нокаут». В разгар горбачёвского сухого закона тайное название самодельного коктейля всё чаще замелькало в статьях не подозревавших подвоха журналистов – «Чайф» становился всё известней, и писали о нём всё больше.
Во время записи альбомов «Дерьмонтин» и «Дуля с маком», сентябрь 1987 года
Среди общих восторгов по поводу новых альбомов мало кто обратил внимание, что хулиганистый «Дерьмонтин» завершается гимном «Рок-н-ролл – это я», удивительно взрослой песней, как бы подводящей итоги 28 прожитых лет.
Я люблю слушать современный рок-н-ролл,
Он снова в моде, он бесспорно хорош,
Но кажется мне, он много потеряет без таких ребят,
Ведь мы его дети, рок-н-ролл – это я!
Рок-н-ролл – это мы!
«Тогда был такой тупиковый период, – говорит Бегунов. – Заниматься музыкой было бесконечно мило, приятно, интересно, но это не приносило вообще никаких денег. А дома уже гудели семьи. Вот это настроение и отразилось в песне».
«Нам действительно казалось, что мы уже взрослые, что всё интересное позади, что ничего дальше не будет, – вторит другу Шахрин. – Да, у нас есть гитары, мы что-то там для себя играем, придумываем, а дальше – ничего. Обычная жизнь…»
«Чайф», конец 1987 года
Глава 4Дело доходит до драк(1987–1989)
У «Чайфа» появился собственный эксклюзивный стиль и отличная программа, которую Шахрин постоянно пополнял новыми песнями. Покорение как минимум всего Советского Союза казалось лишь вопросом времени. Ну и упорного труда, естественно.
Этому процессу не мешали даже проблемы с кадрами. В августе 1987 года Назимова позвали в «Наутилус Помпилиус». Команда находилась тогда на пике популярности, давая по несколько аншлаговых стадионных концертов в неделю. Приглашение в «Наутилус» в конце 1987 года было мечтой любого советского инструменталиста, и Зема просто не мог от него отказаться. Но в то же время, как глубоко порядочный человек, он не мог подвести «Чайф», с которым за полгода совместной работы успел сродниться. Поэтому он заранее предупредил Шахрина о своём уходе и начал готовить себе замену. Через