— Фрейлейн Герта, нам нечего говорить. Дайте и мне вашу руку, — произнес он.
Герта протянула ему руку, и он тоже поцеловал ее.
К Герте сразу вернулась ее непринужденная веселость. Она казалась счастливой.
— А где же третий? — спросила она.
— Он ушел готовиться к отъезду, — ответил Новиков. — Он завтра выступает.
— А вы? — спросила Герта.
— И мы с ним, — отозвался князь.
Герта мгновенно побледнела и резко отвернулась.
— Вот как, — тихо сказала она. — Я пойду распоряжусь..
И она торопливо выбежала из комнаты. Верный Рыцарь ждал ее у порога.
Девушка сбежала с крыльца и бросилась в глубину сада. Рыцарь тихо, без обычного лая, бежал за ней. Он понимал, что Герта бежит по глухим дорожкам сада не для игры. В заросшем травой и кустами углу сада под большим столетним каштаном девушка тихо опустилась на старую скамейку и закрыла руками лицо. Верный Рыцарь тихо и ласково ткнул в ее руки холодным носом. Герта открыла лицо, порывисто обняла Рыцаря за шею и, прижавшись лицом к его морде, закрыла глаза и замерла…
VIII
Поговорив еще несколько минут со стариком, молодые люди прошли к себе наверх.
— Через час обед, приходите, — сказал Гардер.
Молодые люди поблагодарили.
У себя князь передал Новикову свой разговор со стариком. Новиков слушал его с большим интересом.
— Да, — с горечью сказал он, — это все так. Конечно, мы дадим им свободу. Мы купим ее для них нашей кровью. Мы расчистим перед ними пути к процветанию и могуществу, а сами останемся жалкими рабами.
— А император! — воскликнул князь.
Новиков покачал головой.
— Улита едет — когда‑то будет, — ответил он. — Да и когда кончится эта война? Но у нас есть свой Тугенбунд и, с Божьей помощью, мы тоже постараемся что‑нибудь сделать.
Друзья принялись за сборы своего несложного багажа, продолжая обмениваться замечаниями.
— Да, — говорил Новиков, — после того, что ты мне сказал, для меня многое понятно. И эта странная рознь между офицерами регулярной армии короля и ополченцами, и разница отношений к нам со стороны властей и народа. Нет, уж если сражаться рука об руку, то я предпочел бы стоять в рядах ландвера, а не с господами Герцфельдами.
— Не все ли равно, где умирать, — прежним тоном произнес князь, к которому вновь вернулось обычное настроение.
Его взгляд упал на аккуратно сложенные в глубине чемодана кружевные женские перчатки. Это были перчатки, данные ему при его посвящении в масоны. Он суеверно хранил их, не решаясь расстаться с ними. Эти перчатки были предназначены им Ирине, но он не отдал их, по какому‑то странному чувству, перед отъездом. Они казались ему «ее» вещью — тонкой связью, оставшейся между ними, и он не хотел порывать этой связи… Как будто он имел какое‑то поручение к Ирине, еще не исполненное, но исполнение которого доставит ему и радость и счастье. Эти перчатки будили в нем и тоску, и мечты, и воспоминания.
Задумался и Новиков.
Когда они спустились вниз, Герта уже сидела за столом. В ней не было обычного оживления. Она была спокойна и серьезна. Новиков делал неудачные попытки оживить общее настроение, но это ему плохо удавалось. Его шутки были принужденны, его смех натянут. За обедом почти не ели, и обед кончился в тягостном молчании.
Всех выручил приход Зарницына. Он ворвался в комнату радостный и сияющий.
— Добрый день, дорогой господин Гардер; добрый день, фрейлейн…
Он словно поперхнулся и остался с раскрытым ртом и изумленным взором.
Лицо его было до того комично, что ему невольно ответили дружным смехом. Веселее всех смеялась Герта.
Зарницын улыбнулся.
— А, — воскликнул он, — все смеются, значит, все хорошо. Так вот кто эта девушка с золотыми косами, о которой говорит уже весь город!
Герта вспыхнула.
— Не смущайтесь, дорогая фрейлейн, — продолжал Семен Гаврилыч, — ей — богу, вы сегодня героиня. О вас уже известно королю, и, знаете, ей — богу, это правда, из ваших волос плетут уже кольца и браслеты и продают в ратуше. А ведь прошло только несколько часов!
— Что ты говоришь! — воскликнул Новиков.
— Вот тебе крест, — быстро крестясь, ответил Зарницын, — я сам слышал разговор двух ополченцев.
Герта закрыла лицо руками.
— Ура, дорогая фрейлейн, — подбежал к ней Зарницын, — а вы, ей — богу, стали лучше прежнего! Какой из вас вышел бы теперь дивный кавалерист. — Он бесцеремонно отвел от лица ее руки и горячо пожал их. — А теперь, дорогая фрейлейн, ради Бога, помогите.
Весело улыбаясь, Герта кинула на него вопросительный взгляд.
— В чем дело?
— Сейчас с партизанским отрядом я отбил обоз одного из маршалов, — балагурил Зарницын, — и не знаю, куда деть провиант. А так как мы завтра уезжаем, то имеем честь пригласить вас сегодня на ужин или, как говорим мы русские, на отвальную. Помогите же мне распорядиться.
Герта, смеясь, последовала за ним. В сенях стояли два солдата с большими корзинами. Герта даже всплеснула руками.
— Да тут, действительно, целый транспорт, — воскликнула она.
Рыцарь уже суетился около корзин, жадно обнюхивая их.
— Погоди, приятель, — смеялся Зарницын, лаская собаку, — и ты покушаешь сегодня не хуже французского маршала.
Корзины были перенесены в кухню, и Герта только ахала, вынимая их содержимое. Представлялось прямо удивительным, где и как мог добыть Зарницын эти коньяк, рейнские вина, ликеры, паштеты, страсбургские пироги, дичь и Бог знает что еще! Он только посмеивался, но своей тайны не открыл.
Оба солдата были оставлены в помощь Герте и со свойственной русским солдатам расторопностью и деловитостью принялись за работу.
Когда Зарницын вернулся в столовую, он не застал Новикова. Не было его и наверху, Данила Иваныч куда‑то исчез.
Между князем и Готлибом опять возобновился разговор на прежнюю тему.
— Поверьте, — говорил Гардер, — народ ценит и любит русских освободителей. Недоброжелательство администрации исходит от придворной партии…
Веселое лицо Зарницына приняло серьезное выражение.
— К сожалению, господин Гардер, — вмешался он в разговор, — не все похожи на вас. Я имею и другие сведения.
Гардер насторожился.
— Что такое? — спросил князь. — Я не замечал со стороны населения дурного отношения к нам.
— Это потому, — ответил Зарницын, — что ты не шел вместе с армией. Конечно, пока мы где‑нибудь были, население показывало нам расположение, может быть, из боязни, а, может быть, и в искреннем порыве. Но стоило уйти с места, как вслед за нами летели жалобы и требования вознаграждения за убытки, якобы причиненные нами.
— Не может быть! — воскликнул Гардер. — Это единичные случаи.
Зарницын покачал головой.
— Да, беднейшее население, — сказал он, — было искренно и радушно. Но тот, у кого хоть что‑нибудь было, спешили с жалобами. Все убытки, что понесли они во время прохождения в прошлом году французских войск, они старались возместить за счет русских. Это печальная правда, господин Гардер. Наши штабы завалены жалобами и исками. Ваши бюргеры бессовестно лгали, обманывали, приписывали нам то, что сделали французские войска. Я сейчас из полка. Там уже образовали комиссию для рассмотрения этих жалоб…
— О, Боже мой, — прошептал Гардер, — это выродки!
— Ты увидишь, — быстро произнес Зарницын по — русски, обращаясь к князю, — что будет дальше…
— Нет, — воскликнул Гардер, — это не будет так продолжаться. Клянусь вам, что лучшая часть народа презирает этих мирных мародеров. Вы увидите, что чем дальше вы будете подвигаться, тем больше вас будут ценить. Правительство старается внушить недоверие к вам, распускаются слухи, что вы хотите оставить навсегда за собой Силезию и Померанию, пользуясь нашей слабостью… Нет, нет, этого не может быть! Вы увидите…
— Да, мы увидим, — ответил Зарницын.
Князь слушал, опустив голову. Что же происходит на самом деле? Или этот старый идеалист увлекается, или Зарницын преувеличивает.
— Увидим, — тихо повторил он. — Может быть, прусский народ поверит в наше бескорыстие, когда поймет, что мы идем за его свободу, гремя собственными цепями…
— Одно я могу сказать, — начал Зарницын, — только ратники ландвера видят в нас братьев по оружию. Но они сами в пренебрежении у регулярной армии. Их чуть не открыто называют сбродом и бродягами. Ни один последний волонтер — солдат королевской армии не согласится пойти в ландвер даже офицером. Но, господин Гардер, — добавил Зарницын, видя искреннее огорчение старика, — ведь поход только что начался, вы правы, мы еще недостаточно знакомы друг с другом. Может быть, все эти углы сгладятся. Я хотел бы верить этому для вас самих…
Лицо старого мечтателя просияло. Он горячо пожал руку Зарницыну.
— И верьте, верьте, — с жаром сказал он, — я знаю мой народ.
«По Шиллеру и Гете, пожалуй», — с невольной насмешкой подумал князь.
И князь, и Зарницын, оба почувствовали неловкость такого разговора, тем более что они не хотели огорчать старика. Они постарались перевести разговор на другие темы, и старик скоро повеселел и оживился.
IX
Шум города замирал, сливаясь в один неопределенный гул… Где‑то далеко прозвучал и замер призыв труб на вечернюю молитву. Донесся рокот барабанов. Тишина опускалась на шумный город, и, казалось, с этой благоуханной тишиной весенней ночи слетали блаженные грезы и мирные сны на грозные полки, готовящиеся к кровавым боям, и на жителей города, обреченного неведомой судьбе в ужасах войны.
Столовая была ярко освещена, и стол убран по праздничному. Никогда на скромном столе старого музыканта не было такого разнообразия вин и всякой еды. Старик только покачивал головой.
Герта была лихорадочно оживлена и без умолку говорила, словно не хотела дать себе возможности задуматься. В таком же настроении был и Новиков. Князь старался тоже быть веселым, но ему это плохо удавалось. Его сердце болело все той же неперестающей тупой болью, которая почти ни на минуту не оставляла его с самого выезда из Петербурга. Один только Зарницын был искренне и неподдельно весел. Он чувствовал себя свободным, как птица. Он был молод, здоров. Война была его стихией, и судьба, казалось, берегла его среди самых отчаянных предприятий. Он шутил, смеялся, подливал вина то Герте, то Гардеру, выдумывал всевозможные здравицы. Когда он провозгласил здравицу за Герту, то все трое крикнули «ура!».