Молодой человек произнес эти слова звучным, отчетливым голосом. И самый тон его, и фигура — все внушало князю полное доверие. Он встал и вежливо ответил на поклон. Встал и Новиков.
— Мы очень рады, — весело продолжал молодой человек, — что наконец наткнулись на вас, ведь с самого сражения при Гросс — Гершене мы все блуждали среди неприятельских отрядов.
— Тем лучше, — любезно ответил князь, — вы отдохнете у нас, и мы укажем вам дорогу хоть приблизительно, так как мы сами точно не знаем, где находится в настоящее время корпус Иорка.
— Благодарю вас, — ответил Курт, — позвольте позаботиться о товарищах.
— Пожалуйста, — ответил князь.
Курт поклонился ему и Новикову и отошел.
— Какая разница между офицером ландштурма и офицером регулярной прусской армии, — невольно воскликнул Новиков.
— Зато они и не могут терпеть друг друга, насколько я замечал, — ответил князь.
Через несколько минут Курт вернулся.
— Со мной девять товарищей, — начал он, — три из них студенты из Гейдельберга, четверо из Иены, один художник и один архитектор. — Он засмеялся. — Как видите, компания не хуже всякой другой.
Этот юноша невольно внушал симпатию. Сбросив на землю плащ, он уселся на него, вынул из‑за пояса трубку, набил ее табаком и, взяв из потухшего костра тлеющий уголек, закурил.
— Вы, может быть, голодны? — спросил князь.
— Этого не могу сказать, — рассмеялся Курт, — нам дважды повезло. Нам дважды удалось захватить чьи‑то, по — видимому, генеральские экипажи, так как, кроме жареной дичи и паштетов, нашли в них еще и запасы вина. Нет, мы вполне сыты.
— Но как вы попали туда? — спросил князь.
— А после сражения под Гершеном, когда этот старый крикун Блюхер вздумал ночью напугать французов. Мы отпросились тогда к нему.
— Я слышал про это неудачное дело, — заметил Новиков.
— Еще бы удачное, — воскликнул Курт, — да этому Блюхеру я бы эскадрона не дал, не только армии. Прет всегда словно с завязанными глазами. Орет как сумасшедший: «Вперед, вперед!» А сам даже карт не умеет читать. Глуп и груб. А считает себя полководцем. Нет, вы подумайте, завел нас прямо в ров. Сколько людей перекалечилось! Правда, нам удалось, небольшой части, выкарабкаться, и мы ударили вперед. Мы проскакали, как по улице, по французскому биваку вплоть до самого императора. Я сам видел его. Он стоял у костра, заложив руки сзади под сюртук и расставив ноги. Его лицо было ярко освещено. Ну, конечно, тут поднялся целый содом. В одно мгновение перед нами стояли стеной гренадеры в медвежьих шапках. Назад уже не было пути. Как мы пробирались — не помню, и сколько полегло наших — не знаю.
— Ваших полегло очень много, это была бессмысленная выходка, пристойная разве юному сорвиголове, а не старому генералу, — заметил князь. — Кажется, только прусский король был в восторге от этого.
— Они пара друг другу, — с неожиданной серьезностью и горечью сказал Курт. — Блюхер считает короля великим королем, король считает Блюхера великим полководцем. Оба они ненавидят Шарнгорста, презирают Штейна и относятся с пренебрежением ко всему, что есть в Пруссии живого. Ведь этот король ненавидит свой народ и боится его, ведь его мечта уничтожить ландштурм и обратить весь народ в таких же кукол, как его излюбленные гвардейцы. — Курт встал. — Не смотрите на меня с таким удивлением, господа русские офицеры, что я так говорю, — горячо продолжал он, — но мы верим, что ваш император поднял войну за свободу народа, а не для усиления деспотической власти прусского короля! Потому что король, Блюхер и вся их придворная клика и их вымуштрованные куклы, которыми они гордятся, — ненавидят вас!
— Вы говорите удивительные вещи, — начал князь, — ведь ваша армия вышла из народа. Ваши офицеры — цвет вашей нации.
— Нет, нет и тысячу раз нет! — воскликнул Курт. — Наши офицеры — не цвет нации, а ее паразиты, наша армия — не народ, а рабы. Если бы было это иначе, — не было бы ни Ауэрштедта, ни Иены, Наполеон не бывал бы в Берлине, наши принцы не целовали бы ему руки, и наш король не входил бы в дружеские сношения с его лакеями!
— Но ведь то, что вы говорите, — прервал его Новиков, — похоже на проповедь междоусобной войны.
— Вы правы, это междоусобная война, она уже началась, — мрачно ответил Курт, — и она будет продолжаться или, вернее, примет явные формы, когда минуют эти дни, внешне соединившие нас. И горе Пруссии, если победят они!.. — Курт в волнении замолчал и потом продолжал с новым одушевлением: — Гром Французской революции разбудил нас. Мы вспомнили, что и мы не родились рабами. Наполеон унизил наше отечество, но он и показал, чего стоит пробудившийся народ. Он пожинает теперь плоды собственных уроков. И тогда началась глухая, внутренняя борьба. Кто наши офицеры? — Дворяне с огромными привилегиями, потомки феодалов, во главе которых стоят могущественные аристократические фамилии и сам король. Они инстинктивно почуяли опасность и приняли свои меры. Чудовищной дисциплиной они стали убивать в прусском солдате все живое, все то, что он приносил с собою в душные казармы от своих полей. Они делали из них бездушных автоматов. Они не только физически, но духовно отнимали их от того народа, из среды которого взяли их. Народ стоит на рубеже новой жизни, он может стать великим народом, и вот они торопятся убить его душу. Они торопятся, их заветное желание сделать всю Пруссию одной душной казармой, где люди под палкой обращаются в машины. Знаменитая палка Фридриха Великого — единственный герб Гогенцоллернов. Поколение за поколением будут они пропускать через свои казармы, убивая душу народа, и добьются своего! Добьются презрения всех народов и собственной гибели, потому что не было государства, полагавшего свое могущество только в грубой силе и не павшего под ударами более грозной силы! И они добьются этого, если мы не помешаем им!
— Но теперь вы деретесь плечом к плечу, — сказал князь.
— Да, — ответил Курт, — мы деремся плечом к плечу, но у нас разные цели. Между нами пропасть! Мы боремся за свободу народа, а они за свои привилегии и за материальные блага. Они бы пошли на всякое унижение, если бы Наполеон гарантировал им прежнюю жизнь, прежние права и произвол и бросил им подачку, а мы за всю империю Наполеона не согласились бы быть рабами! — закончил Курт.
— Да, ваш народ пробудился, — произнес Новиков, — и, кажется, ваш король не очень доволен этим.
— Разве вы еще не видели, — подхватил Курт, — с каким презрением он смотрит на ландштурм, как не хотел он его! А как относятся к нам офицеры регулярной армии! Мы для них сброд, мужики! Мы не умеем вытягивать носки и выпячивать груди, — этого довольно для презрения короля и его офицеров. Но они проглядели душу народа. Проснулись и наши женщины, но они и их хотят обратить в самок и кухарок. Они с пренебрежением слушают женщину, если она заговорит о чем‑нибудь ином, кроме кухни и детей! Но у нас есть женщины, есть героини. Только вчера я встретил на большой дороге старика, больного, измученного, несчастного, но гордого. Его единственная дочь, его маленькая Герта, ушла волонтером в ландштурм!
В одно мгновение Новиков был на ногах.
— Кто? Что вы сказали? — воскликнул он, крепко схватив за руку Курта.
Курт изумленно отшатнулся.
— Но что я сказал? — удивился он. — Я сказал, что моя двоюродная сестра Герта, дочь старого Гардера, пошла в ландштурм.
— Она, она, — тихо прошептал Новиков, отпуская руки Курта. — Боже мой!
Он был так взволнован, что не мог говорить. Он отошел в сторону и прислонился к дверям.
Видя, что Курт с каким‑то испуганным недоумением смотрит на Новикова, князь поспешил сказать:
— Вы должны извинить моего друга, я взволнован этим известием не меньше его… Мы имели случай близко познакомиться с милым Гардером и фрейлейн Гертой. Мы прожили в их гостеприимном доме в Бунцлау несколько дней.
— А, — воскликнул Курт, — так вы и есть те офицеры, о которых мне писала сестренка? Я получил от нее одно письмо с оказией, когда мы были еще в Дрездене. Она просила меня, если можно, найти вас там и передать ее поклон. Позвольте, где же третий? Я помню фамилии. Я так часто их повторял, отыскивая вас, что хорошо запомнил их. Князь Бахтеев.
— Я, — сказал Бахтеев.
— Зарницын…
— Неизвестно где, — сказал оправившийся Новиков, — а третий — Новиков — это я, — добавил он. — Позвольте пожать вашу руку. Так вы и есть тот самый брат Фриц из Гейдельберга?
Курт засмеялся и крепко пожал протянутую руку.
— Мое поручение еще не выполнено, — сказал он, обращаясь к Новикову. — Должно быть, вы оставили по себе особо приятное воспоминание, потому что Герта просила передать вам… вот… сейчас.
Курт полез в карман, вытащил клеенчатый бумажник, порылся в нем и подал Новикову маленькую веточку не распустившейся еще сирени.
— Благодарю, — коротко сказал Новиков, беря веточку.
— Но расскажите же нам, — сказал князь, — что вы еще знаете? Куда ехал Гардер?
— Гардер направлялся в Лейпциг, — ответил Курт, — ему тяжело стало оставаться в Бунцлау после бегства Герты, да и средств к жизни нет. А в Лейпциге у него есть друзья, которые помогут ему найти уроки. Он плохо себя чувствует, но гордится Гертой. К сожалению, я ничем не мог помочь ему.
— Но где же Герта? — спросил Новиков.
— Гардер подозревает, что она записалась в дружину мести, которую организует Лютцов, — ответил Курт. — Гардер удивляется, где она достала костюм и как решилась на это? Кажется, ей помог местный парикмахер, так как он исчез в один день с Гертой и закрыл свою лавочку. Я помню его. Прекомичное создание. Рыжий, весь в веснушках, с вздернутым носом и напомаженной головой. Глуп невероятно, но добрый малый. Он обожал Герту и всегда вздыхал, когда она проходила мимо, его лавочки. Если это так, то я очень рад, — серьезно добавил Курт. — Ганс сильный и преданный малый. Он скорее умрет, чем позволит обидеть Герту. Да, у нее есть еще друг, — это ее Рыцарь.
Новиков молча жадно слушал слова Курта. Бахтеев тоже молчал, низко опустив голову. Он смеялся над собою в душе, но за такую же веточку сирени, полученную от Ирины, он отдал бы полжизни…