Все это заставляло его жалеть о том, что он согласился на перемирие, и негодовать на Австрию, которая могла бы дать ему решительный перевес. А он еще не знал о розни в союзных войсках, о недостатке снаряжения и снарядов, о том, что австрийская армия не готова и в настоящее время ничем не могла бы помочь союзникам. И что он теряет случай вернуть себе новой победой поколебленное могущество. Вошедший обер — церемониймейстер доложил его величеству, что на сегодня назначена аудиенция графу Меттерниху.
Наполеон быстро оглянулся.
— Да, — отрывисто произнес он, — я забыл. Пусть войдет.
«Неудачный день для Меттерниха», — подумал Фен, глядя на бледное, застывшее лицо императора и его потемневшие глаза.
Наполеон остановился посреди комнаты. Фен видел его строгий профиль, прядь волос, упавшую на лоб, сдвинутые брови и выдавшийся обтянутый живот.
Меттерних, низко наклонив голову, сделал несколько шагов и, отдав придворный поклон, остановился в почтительной позе.
Несколько мгновений, показавшихся австрийскому дипломату бесконечными, император молчал.
— Итак, вы здесь, Меттерних, — начал он наконец полунасмешливо, полупренебрежительно. — В добрый час! Но почему так поздно? Мы уже потеряли целый месяц…
Голос императора стал резким и суровым. Меттерних только что хотел возразить, но Наполеон не дал ему времени и продолжал:
— Бездействие вашего посредничества принесло много мне вреда. Вы находите для себя невыгодным ручаться за целость французских владений. Пусть будет так, но почему вы не объявили мне этого прежде? Если бы вы не заключили со мною союзного трактата, я, быть может, не пошел бы на Россию; если бы вы объяснились со мною откровенно, по возвращении моем оттуда я изменил бы свои предположения и мог бы избегнуть новой войны. Вы, вероятно, хотели истощить меня новыми усилиями…
По мере того, как Наполеон говорил, росло его раздражение. Меттерних попал в неудачную минуту. Напрасно он делал попытки вставить слово, Наполеон уже не слушал его. Он, видимо, терял власть над своими словами.
— Но победа увенчала мои усилия, — продолжал он, делая жест левой рукой, — уже мои неприятели готовы были признать свои ошибки… И вот вы внезапно вкрадываетесь между воюющими державами, предлагая мне свое посредничество, а моим врагам союз с вами. Без вашего бедственного вмешательства мы заключили бы уже мир! Но вы, под предлогом посредничества, сделали большие вооружения и, окончив их, хотите предписать мне условия мира!..
Под этим градом упреков Меттерних побледнел и, униженный, стоял, слегка наклонив голову, и в его душе росло чувство непримиримой злобы и ненависти. Так Наполеон не говорил с Австрией и после Ваграма. Если бы император остановился, если бы он дал возможность Меттерниху высказаться, быть может, корысть пересилила бы в душе Меттерниха чувство обиды, и Наполеон приобрел бы союзника; но, раздражаясь собственными словами, он все повышал голос и, казалось, не мог уже остановиться.
— Какие же до сих пор результаты перемирия? — продолжал он. — Мне только известно, что в Рейхенбахе заключены два трактата Англией с Россией и Пруссией. Говорят еще о третьем, но у вас там господин Стадион, и вы должны знать об этом лучше моего!
Имя Стадион Наполеон произнес с невыразимым презрением. Потом, помолчав, словно сделав над собою усилие, он продолжал несколько спокойнее:
— Сознайтесь, с тех пор, как вы взяли на себя посредничество, вы сделались моим неприятелем. Вы надеетесь, пользуясь моим затруднительным положением, вознаградить свои потери. Чего хотите вы?
Наконец‑то император позволил говорить. Меттерних овладел собою и с достоинством ответил:
— Мой государь не желает ничего, кроме такого влияния, которое внушило бы правительствам Европы собственные его чувства умеренности и уважения к правам и неприкосновенности прочих государств. Австрия желает мира, обеспеченного союзом самостоятельных владений.
— Говорите ясней, — нахмурясь, произнес Наполеон. — Я предлагал вам Иллирию за то, чтобы вы остались нейтральными. Согласны ли вы на это?
Наступил критический момент разговора. Наполеон сам преложил то, чего хотел Франц, и, конечно, прибавил бы и еще что‑нибудь. Одно слово — и войны нет. Но тогда какова же роль будет его — Меттерниха? Наполеон в праве будет сказать, что Меттерних до сих пор только интриговал и мешал, и вместо владетельного княжества его просто удалят. Желание получить больше, показать, чем именно ему будет обязан Наполеон, из каких грозных тисков он выводит Францию, увлекло Меттерниха дальше, чем он предполагал. Мгновенно обдумав все эти комбинации и приняв ставший относительно миролюбивым тон императора за признак слабости, ободрившийся и снова зазнавшийся Меттерних ответил:
— Уж мы не можем, государь, оставаться больше нейтральными; мы должны быть за вас или против вас.
Меттерних помолчал, ожидая, что Наполеон, поняв скрытую в его словах угрозу, сделает намек на новые компенсации и во всяком случае поймет, что перед ним не простой фельдъегерь, а полномочный посол. Но Наполеон хмуро молчал, продолжая пронизывающим взглядом глядеть в его лицо, и Меттерниху становилось неловко под этим взглядом. Однако он решил все же напугать императора грозной перспективой, ожидающей его.
— Мой государь, — продолжал Меттерних, — на стороне вашего величества, если вы соблаговолите оценить по достоинству желания союзников…
С каждым словом Меттерниху становилось труднее продолжать свою речь под этим тяжелым взглядом.
Но, чувствуя, что отступать уже нельзя, он быстро, избегая взгляда императора, продолжал:
— А именно — раздела герцогства Варшавского между Россией, Пруссией и Австрией, уступки Пруссии Данцига, освобождения ганзеатических городов, Гамбурга и Любека, расторжения Рейнского союза…
Короткое гневное восклицание прервало его слова. Он взглянул в лицо императора и не мог оторваться от него, словно увидел голову Медузы.
— Как! — начал император глухим, каким‑то зловещим голосом. — Не только Иллирию, но еще Польшу, Любек, Гамбург и Бремен и уничтожение Рейнского союза! И вы говорите в духе умеренности! Вы говорите о вашем уважении к правам самостоятельных владений! А! Вы хотите получить всю Италию, Россия — Польшу, Швеция — Норвегию, Пруссия — Саксонию, Англия — Голландию и Бельгию! Вы надеетесь одним росчерком пера приобрести те крепости, которые покорил я столькими победами! Вы полагаете, что я предоставлю мою будущность сомнительному великодушию тех, кого я только что победил!
— Но, ваше величество, — стараясь овладеть собою, начал Меттерних, — силы союзников велики, Австрия тоже располагает…
Меттерних хотел сказать, что Австрия тоже располагает огромными силами, что эти силы могут быть предоставлены Наполеону и что Австрия не настаивает на своей свободе действий относительно союзников. Он хотел поправить свою опрометчивую угрозу, но было уже поздно. Наполеон увидел в его словах прямую угрозу и вызов.
Он побледнел, лицо его приняло страшное, словно безумное выражение, он сделал шаг вперед. Меттерних невольно отступил.
Стоявший в дальнем углу барон Фен, забытый императором и не замеченный Меттернихом, беспомощно оглянулся: уйти было некуда.
— Нет! — почти с бешенством воскликнул император. — Нет, говорю вам! Прежде вы будете принуждены набрать миллион солдат! Прольете лучшую кровь нескольких поколений и тогда, быть может, достигнете подошвы Монмартра!
Император уже кричал. Его гневный голос доносился до приемной, и там наступила глубокая тишина. Все эти короли, герцоги, принцы мгновенно замерли, как гиены, услышавшие рыканье льва.
А Наполеон продолжал:
— И как смеют мне делать такие неслыханно оскорбительные предложения, когда мои победоносные войска стоят у ворот Берлина и Бреславля, когда здесь я сам с трехсоттысячною армией! Австрия, не вступая в бой, не извлекая даже меча, смеет предлагать такие условия! И это предлагает мне мой тесть? Нет! Униженный престол Франции будет плохим убежищем для его дочери и внука!
Наполеон уже ходил по комнате крупными шагами.
— Вы не нужны мне, — продолжал он, — скажите императору, что союзного договора двенадцатого года больше не существует!
Затем, круто повернувшись, он остановился перед Меттернихом и, прямо глядя ему в лицо, медленно произнес:
— Сколько дала вам Англия, Меттерних, чтобы вы сделались моим врагом?
При этом неожиданном оскорблении вся кровь бросилась в лицо Меттерниха, и он, задыхаясь, мог только произнести:
— Ваше величество…
Наполеон повернулся, и из его рук упала шляпа.
Первым привычным движением Меттерниха было нагнуться и поднять ее. Но он сейчас же выпрямился и не поднял ее. Этот поступок наполнил его самодовольством. «Все равно, — мелькнуло в его голове, — все кончено». Это было чувство лакея, которого выгоняют и который грубит на прощание своему барину.
Вспышка погасла. Лицо императора приняло обычное выражение. Меттерних, желая хоть чем‑нибудь уязвить Наполеона, сказал:
— Ваша армия очень храбра, ваше величество, но ведь это все дети. Я видел их… Им тяжела походная жизнь.
Наполеон быстро повернулся.
— Что вы понимаете, — с пренебрежением заметил он, — вы — не солдат. Жизнь своя и чужая не имеет значения на войне. Что значат эти триста тысяч. Пусть погибнут, на смену придут другие.
Меттерних уже совсем овладел собою. Вопрос был решен; он вернул себе свою находчивость и, сделав шаг к двери, насмешливо произнес:
— Позвольте, ваше величество, отворить двери и окна, чтобы вся Европа слышала вас.
Но Наполеон, погрузившись в задумчивость, не слушал его и молча начал ходить по кабинету. Меттерних ждал.
Наконец император остановился и совершенно спокойным голосом произнес:
— Можете уверить императора, что я охотно заключу мир, если Австрия поймет свою истинную пользу. Необходимо немедленно созвать конгресс. Поговорите об этом с герцогом Бассано. Ему известны мои намерения. Моя уступчивость Австрии идет дальше Иллирии.