Наполеон кивнул головой, и Меттерних с низким поклоном удалился. Мрачная задумчивость овладела императором. Он долго смотрел в окно. Обернувшись, он увидел Фена.
— А, — сказал он, — вы были здесь. Тем лучше, — и, помолчав, добавил: — я, кажется, сделал большую ошибку, Фен. Я приобрел смертельного врага, а было так легко купить друга…
Наполеон был прав. Меттерних вышел от него с глубокой ненавистью в душе. «Никакие конгрессы теперь не помогут. Это будет одна комедия, — думал Меттерних. — Война!»
XXVIII
Ночь была очень темна. Моросил дождь, и холодный ветер шумел в лесу, где расположился небольшой партизанский отряд. Этот отряд принадлежал к черной дружине майора Люцова. Отряд забрался слишком далеко вглубь неприятельского расположения и теперь направлялся на соединение с главными силами Люцова, оперировавшими под самым Дрезденом. Дорога была трудна и опасна. Со всех сторон были раскинуты неприятельские войска: вестфальские, вюртембергские, баварские, саксонские и французские. Опасаясь партизанской войны, боясь, что она может перейти в народную и увлечь за собою всю остальную Германию, Наполеон называл партизанские отряды разбойничьими шайками и отдал приказ истреблять их без сожаления, желая в корне подавить народное движение. Ему хорошо были памятны Испания и Россия. Но он ошибался в оценке людей и народов. Германия не была ни Испанией, ни Россией. Немцы были слишком благоразумны, чтобы сжигать свои насиженные гнезда и вооружаться топорами или косами против пушек и ружей его армии. Воодушевление, охватившее Северную Пруссию, не имело общего характера и далеко не распространилось. Движение было главным образом среди пылкой молодежи, поддерживаемое сравнительно небольшой группой проповедников новой Германии; народ же, в общей массе, не хотел и боялся всеобщей войны. Воззвания союзников имели мало успеха в остальной Германии. План поднять всю Германию потерпел полное крушение. Участие прусского ландштурма, численно незначительного в обшей массе союзных войск, еще не делало войну народной. Самая толща не была затронута, а зажиточные классы выразили свое участие лишь в пожертвованиях, но и эти пожертвования, сравнительно изобильные при вступлении русских войск, почти прекратились, лишь только начались неудачи. Партизанский отряд Люцова был сформирован в надежде, что к нему будут стекаться добровольцы из всех германских государств. Отряд был снабжен и артиллерией, и кавалерией, русские военные власти оказали ему тоже деятельную поддержку. Но надежды не оправдались. Приток добровольцев был ничтожен, он не достиг и нескольких сотен, включая сюда даже некоторое количество, по большей части искателей приключений — итальянцев, испанцев, тирольцев. Ему было далеко до народной армии, о которой мечтали союзники.
Народная война не удалась. Баварцы, вюртембержцы, вестфальцы, саксонцы, недавно приветствовавшие императора Александра, и члены Рейнского союза оставались по — прежнему покорны своему «тирану». Кроме того, действия черной дружины приобрели в значительной мере действительно разбойничий характер. Не говоря о французах, которых избегали брать в плен, а если брали, то расстреливали, отдельные шайки без зазрения совести грабили и жгли целые деревни своих баварских, саксонских и прочих сородичей. И испуганное немецкое население во многих местах более боялось своих освободителей, чем французов. И только немногие отряды, сформированные не из регулярных войск, а из интеллигентной части общества, преимущественно студентов, исполняли свои смелые задачи с истинным благородством и патриотизмом. Но зато в самых недрах черной дружины уже возникали серьезные разногласия, и не раз дело доходило чуть не до открытого разрыва. Большую часть дружины составляли солдаты регулярных войск, и между ними и ландштурмистами были почти враждебные отношения.
Новикову удалось выпросить назначение в дружину, и Винцингероде дал ему пятьдесят казаков. С большим трудом удалось Даниле Ивановичу найти дружину в тылу неприятельских войск и присоединиться к ней за Люценом, откуда дружина, разбившись на несколько более или менее крупных отрядов, двинулась разными дорогами к Дрездену.
Сам Люцов с главными силами до полуторы тысячи человек с артиллерией уже зашел за Дрезден, куда стягивал все разбросанные отряды, рассчитывая напасть на саксонцев, идущих из Богемии.
Грубый и жестокий Люцов сразу произвел на Новикова неприятное впечатление, и он отделился от него со своими казаками. За эти немного дней у него было несколько незначительных стычек с неприятельскими баварскими разъездами и удалось отбить несколько небольших обозов, в которых с удовольствием похозяйничали его казаки. Он не мог не заметить, что его казаки с гораздо большей охотой били «немца», чем француза. И никак не могли понять, почему одни немцы считаются их друзьями, а другие врагами, когда их не различить и одни стоят других. Насмотревшиеся всяких ужасов, они не переставали поражаться жестокости «своих» немцев по отношению к «чужим» немцам. Действительно, Люцов не щадил никого. Когда представлялась возможность, он «пускал по ветру», как выражались его солдаты, мирные саксонские деревни.
С каждым днем и с каждым часом росло в Новикове отвращение к этим героям черной дружины, и, если бы не надежда встретить Герту, он вернулся бы к своим. Но и надежда постепенно исчезала. Он не знал даже имени, под которым скрывалась Герта. Единственной приметой была собака. И он неутомимо расспрашивал всюду, не встречал ли кто‑нибудь молодого ландштурмиста с большой собакой по кличке Рыцарь.
До сих пор никто не мог дать ему желанного ответа. Да ведь и собака могла быть убита.
И в эту мрачную ночь, в глухом лесу, окруженный тысячью опасностей, он думал все о том же. Сидя под высоким дубом, в полной темноте, так как костры разводить было опасно, он ждал теперь возвращения своих дозоров, высланных разведать местонахождение неприятеля. Кое — где в темноте вспыхивали и гасли огоньки. Это солдаты выбивали огонь и раскуривали трубки, шепотом беседуя между собою. Ветер усиливался и переходил уже в бурю. Было слышно, как в лесу ломались ветви. Но вот сквозь шум ветра послышался голос часового, выставленного у тропинки, ведущей на поляну:
— Стой, кто идет?
— Свои, свои, — раздался веселый ответ, — не узнал, дядя Петр, ежовая твоя голова.
Это вернулся дозор.
Солдаты замолчали, вскочили на ноги и ближе подошли к своему командиру, чтобы послушать, с чем приехал дозор.
Новиков тоже встал; два бравых урядника доложили, что впереди неприятеля не видно, а в одной версте, тут же в лесу, на поляне расположился большой отряд своих немцев. Дозорные побывали у них и хотя не знали ни слова по — немецки, но объяснились «чисто», как выразился один из них.
— Этот отряд тоже из дружины. Веселые все, — говорил урядник, — так что смеются, песни поют, костры жгут, нисколечко не остерегаются. Командир толстый, рыжий, сидит на барабане, по — французски говорит и вино дует. Приказал передать, чтобы непременно к нему пришли наши.
— Да как же ты понял его? — удивился Новиков.
— Эвона, — улыбнулся урядник, — чего не понять. Он по — своему, а я отвечаю: слушаю! Так что как есть все понял.
Но Новиков так и не понял, а только пожал плечами.
— Ну, что ж, веди, коли так, — сказал он и приказал собираться.
Через несколько минут отряд уже выезжал гуськом по узкой тропинке.
Уже издалека были видны среди деревьев пылающие костры и доносились громкие крики.
«Удивительно, — думал Новиков, — что это значит? Кругом рыщут неприятельские дозоры…»
Часовой у поляны окликнул:
— Кто идет?
— Черная дружина, — ответил Данила Иваныч.
Часовой пропустил.
Дождик перестал моросить. Костры ярко освещали и группы лежавших и стоявших солдат, и стреноженных лошадей, и толстого офицера на барабане.
Подъехав прямо к нему, Новиков соскочил с лошади.
— Ротмистр Новиков из черной дружины, — произнес он.
— Поручик Рейх, — ответил немец, вскакивая.
Протягивая руку, он постарался изобразить на своем лице любезную улыбку, отчего его щетинистые усы поднялись к самым глазам, а губы растянулись, обнажая крепкие, блестящие зубы. Он был без каски. Рыжие волосы стояли вихрами над его низким лбом, таким низким, что казалось, что волосы начинаются чуть не от бровей.
Сзади него стоял солдат с бутылкой в одной руке, со стаканом в другой.
— Мы празднуем, господин ротмистр, — заговорил Рейх, — свой заслуженный отдых.
— Вы очень шумно празднуете, господин Рейх, — сухо заметил Новиков.
Немец захохотал, потирая руки.
— О! — воскликнул он, — это что? Вот доберемся до своего города, там уж погуляем!
— Да что же случилось, — спросил Новиков, — чтобы торжествовать? Разве есть известие о победе?
— Как! Вы ничего не знаете? — удивился немец.
— А вы что знаете? — ответил Новиков.
— Ах, ну, так вполне понятно, что вы не понимаете нашего веселья, — заметил Рейх.
При этом он повернул голову и свистнул. Солдат с бутылкой тотчас налил стакан и подал ему.
— Стакан господину ротмистру, — приказал Рейх.
Солдат живо нагнулся, вытащил откуда‑то из‑под барабана стакан и, наполнив его, подал Новикову.
— Но я ничего не понимаю, не будете ли вы добры объяснить наконец? — начал он.
— А теперь, — перебил его Рейх, — выпьем дружно за мир!
— Как за мир?! — воскликнул Новиков, и мгновенно волна радости поднялась к его сердцу. Мир — значит можно вполне отдаваться своим чувствам, искать Герту, найти ее и с ней вместе свое счастье. Он ни на миг не сомневался в том, что она жива. Это была какая‑то странная, инстинктивная уверенность.
— Да, да, — весело повторил Рейх, видимо, довольный произведенным впечатлением. — За мир! Ну, положим, пока еще не совсем мир, а только перемирие, почти на два месяца! Вот что! А за перемирием — мир, это ясно, как солнце. Меня уведомил Люцов. Мы все в восторге. Я всегда говорил, что наш Фридрих III стоит Фридриха II. Только оборванцы — ландштурмисты могут роптать. Мы же предпочитаем худой мир доброй ссоре. Наполеон увидел, что с нами теперь не легко справиться. Мы порядком пугнули его. Он и присмирел. Да, прусская армия первая в мире!.. — закончил он, чокаясь.